ПРАВЕДНЫЙ ГНЕВ

   Врагу не уйти от прибоя
   Великого гнева страны!
   Товарищ! Мы вышли с тобою
   В открытое море войны.
   
   Михаил Светлов

   Подпольщики Дно не были одиночной группой в районе. Еще осенью 1941 года Зиновьев, Тимохин и Селецкий через связных Александру Иванову, Юрия Бисениека, Дмитрия Яковлева наладили первые контакты между квартирой Финогеновых и деревнями, где началось активное сопротивление оккупантам. Позже эти связи были упрочены через Николая Антонова, Дусхельду Эрман, Руфину Тальянцеву.
   Дикие бесчинства эсэсовцев и проходивших через деревни солдат вермахта, грабительская система налогов вызывали гнев жителей сельской местности. Оккупантам сопротивлялись кто как мог, особенно дерзко действовали мальчишки-подростки и девушки. Они прокалывали шины у автомобилей, выливали бензин из баков автомашин, сыпали песок в стволы орудий. И, конечно, их мечтой было попасть в партизаны или, перейдя линию фронта, в ряды Красной Армии.
   Осенью 1941 года Соне Павловой еще не было шестнадцати лет, но смелая девушка уже имела свой план борьбы с фашистами: выкрасть оружие из дома отдыха гитлеровцев в поселке Скугры, передать его военнопленным и вместе с ними бежать в лес к партизанам. Риск был большой - в те дни в Скуграх размещалась не только охрана лагерей, но и абвергруппа. И все же Соне с подругами Катей Антиповой и Клавой Яковлевой удалось осуществить первую половину плана. Они выкрали пистолеты, передали их военнопленным. Несколько красноармейцев бежали. Девушки из Скугров были знакомы с Ниной Карабановой, и та имела от них информацию о абверовцах. Позже Павлова с помощью Клавы Яковлевой попала в спецгруппу. То была обычная биография многих дновских девушек и юношей в то необычное время.

Евдокия Ивановна Иванова

   Не покорились гитлеровцам жители деревни Ботаног, расположенной в 20 километрах от Дно. Пример односельчанам подала пожилая сельская учительница Евдокия Ивановна Иванова. В 30-е годы энергичный, трудолюбивый сельский учитель был первым помощником большевистской партии в деревне. Это в него стреляли кулаки из обрезов. Это он недосыпал, подчас недоедал, но всегда успевал и на собрании побывать, где шла речь об организации колхоза, и антирелигиозную беседу провести в сельском клубе, и проверить тетради, и вовремя начать уроки, которые не только давали ребятам знания, но и учили жить по советским законам.
   Такой была и коммунистка Евдокия Иванова. К ее голосу прислушалось большинство жителей деревни, когда на сходе после первого появления оккупантов она во всеуслышание сказала:
   - Что бы там ни произошло с нами в дальнейшем, мы должны помнить - нет у нас и не будет другой власти, кроме советской.
   К подпольной борьбе Евдокия Ивановна привлекла племянницу Нину и племянника Валерия, приехавших к ней в начале войны из города Выборга. Они и их деревенские товарищи сделали под зданием школы тайник. В нем хранились листовки, советские газеты, позже - оружие. Когда в Ботаног приезжали гитлеровцы, в тайнике находили убежище разведчики партизанского отряда "Дружный", с которым была установлена связь. На случай, если фашисты надолго оставались в деревне, имелся потайной "почтовый ящик" - дупло старого дуба на берегу реки Белки.
   Вскоре вокруг Евдокии Ивановны сгруппировалось боевое ядро подпольщиков. В него кроме Нины и Валерия (зимой юноша ушел в партизанский отряд) входили Елизавета и Герман Федоровы (отец их, Филипп Федорович, со второй дочерью Екатериной тоже ушли к партизанам), Мария Архипова. Активно помогали им Пелагея Спиридонова и ее дочь Александра, Анна Архипова, Григорий Лукин, Мария Васильева и ее дочь Валя, Василий Кондратьев и другие жители деревни.
   Бисениек установила связь с подпольем деревни Ботаног через Евдокию Ивановну.
   
   
    Из воспоминаний Е. И. Ивановой
   
   Первый раз я увидела Анастасию Александровну и познакомилась с нею, когда к ним домой принесли газеты, переданные мне от Тимохина. Встретила меня Евгения Александровна и познакомила с Анастасией. Первое мое впечатление о ней: как будто увидела близкого человека, которому можно доверить все. Костя с жадностью набросился на газету и все говорил: "Мама, мама, посмотри портрет Сталина". Анастасия Александровна сообщила разные сведения для передачи в отряд.
   Партизаны просили привезти одежду. Анастасия Александровна заранее собрала ее через своих помощников и передала мне. В мешки она положила медикаменты и именной фотоаппарат сына, которым он был премирован за отличную учебу... Помню, что во время нашего разговора Бисениек несколько раз вспоминала Ленинград, сказала, что никогда не поверит в его захват фашистами.
   
   В 1942 году Марию Архипову расстреляли каратели.
   Иванову четыре раза арестовывали, допрашивали, но улик против учительницы не было, а жители единодушно отрицали причастность ее к связи с партизанами. После одного из допросов, отправляя Евдокию Ивановну домой, офицер из тайной полевой полиции вручил ей письмо на имя старосты, в котором говорилось, что в случае ухода учительницы Ивановой в лес к партизанам деревня Ботаног будет сожжена.
   
   Из воспоминаний
   Н. Д. Виноградовой (Ивановой)
   
   Деревню Ботаног, куда я приехала к тете Евдокии Ивановне, по праву можно было назвать партизанской деревней. Всю осень 1941 года, а затем и зимой у нас часто появлялись партизаны, даже собрания проводили. Жители были дружными, во время прихода карателей не выдавали тех, у кого останавливались разведчики или подрывники. Во время одного из неожиданных налетов гитлеровцы избили старосту Кондратьева за то, что на вопрос, кто ночью приходил в деревню, он отвечал: "Все спали, чужих не было".
   Был случай, когда через деревню проходила воинская часть гитлеровцев и подводы с награбленным добром. Партизанские разведчики находились в это время в школе, откуда хорошо просматривалась дорога. Несколько немцев направились к школьному зданию. Партизаны укрылись в тайнике, вырытом моим братом, но один из них забыл винтовку в комнате тети. На наше счастье, фашисты обошли здание кругом и в комнаты не зашли.
   С тетей я ходила в Дно, носила лесные "посылки". Трудно было пробираться поздней осенью и зимой. Почти в каждой деревне заставы из полицейских и гитлеровских солдат. Проверяли тщательно, даже в бидоны с молоком опускали черпаки, но мы листовки и газеты прятали в полозья саней, в гриву лошади, запекали в хлеб.
   В 1942 году со мной в Дно шел партизанский разведчик Дмитрий Яковлев. На окраине города разошлись. Я понесла газеты Анне Гордеевой для передачи в лагерь военнопленных, а Яковлев пошел к кому-то из дновских рабочих. Договорились встретиться на квартире Бисениек. Когда я туда пришла в назначенное время, Анастасия Александровна сказала мне: "Быстро уходи, Яковлев арестован". Бисениек была очень расстроена. Я забежала к Гордеевым, взяла муку (отец Анны работал на мельнице) и ушла из города. В пути разыгралась непогода. Валил последний (уже началась весна) снег, дул резкий ветер. Я сбилась с дороги. С трудом добралась до деревни.
   
   Потомственный железнодорожник Митя Яковлев после окончания Ленинградского техникума путей сообщения работал некоторое время в депо города Осиповичи в Белорус- сии. В 1937 году он был призван на действительную военную службу. Проходил ее под Ленинградом в танковой бригаде. Участвовал в советско-финляндской войне. В 1941 году по окончании военно-политического училища имени Энгельса его направили в Белорусский военный округ. Войну Яковлев встретил на границе. Попал в плен. Бежал. Поздней осенью, оборванный и исхудалый, появился у престарелых родителей в Дно.
   Вопрос "Что делать?" не возникал у двадцатипятилетнего политрука. Стоило лишь подумать, как продолжить борьбу с гитлеровцами. Дмитрий принял решение поступить в депо. Мюллер определил его на работу токарем. Как вспоминает сестра Яковлева Ольга Петровна Васильева, Дмитрий в свободное время украдкой от родных что-то мастерил, часто вечерами уходил из дома. Однажды прибежал с работы раньше обычного срока, попрощался и исчез. А через час в дом Яковлевых вошли агенты ГФП и устроили обыск - искали мины.
   Отыскался след Дмитрия в партизанском отряде "Дружный". Отважно воевал политрук. Матвей Иванович Тимохин, командовавший отрядом после гибели Зиновьева, предложил ему исполнять обязанности комиссара, но Яковлев попросил не назначать его, сказав:
   - Только разведка и бой.
   При последнем походе Яковлева в Дно была допущена оплошность, ставшая роковой. Его не снабдили документами на чужое имя. Когда он находился у Финогеновых, туда зашел наряд полевой жандармерии: проводилась частая в те дни проверка документов. Яковлеву пришлось показать свой старый паспорт. Полицай полистал его, посмотрел на разутую ногу клиента, подавая обратно паспорт, сказал:
   - Значит, сапоги чинишь, Яковлев?
   - Так точно, господин хороший,- бойко ответил партизан.
   - Якофлеф твоя имя? - неожиданно переспросил стоявший у двери фельдфебель-немец.- Где-то у меня Якофлеф записан. Надо смотреть список шлехт машини- стов.
   Достав книжечку в сафьяновом переплете, гитлеровец стал просматривать какие-то списки. Через минуту, довольный, воскликнул:
   - Зер гут! Он!
   Щелкнули наручники, и Яковлева повели к двери. Уходя, гитлеровец приказал Финогенычу:
   - Завтра твои цвай дочка утром являйсь комендант. Иначе - расстрел.
   - Чего-чего, а это вы можете - за ножку да об сошку.
   Полицай сделал вид, что не понял пословицы, но громко прикрикнул:
   - Помалкивай, старик, пока жив!
   Финогеныч не удержался и ответил:
   - Мне-то что. Вам о жизни думать надо. Ныне полковник - завтра покойник.
   Полицай зло сплюнул и хлопнул дверью.
   Арест Яковлева был для Бисениек сигналом о большой опасности. Что ждет ее у коменданта? Что знают гитлеровцы о ее связях с Яковлевым? Эти и другие вопросы не давали уснуть в ту ночь Анастасии Александровне. В одном она была уверена - Яковлев не назовет ее имени. Посоветовалась с Евгенией. Сестра предложила:
   - Может быть, уйти из города.
   - Не для этого оставалась,- резко ответила Настя
   - Я же не говорю, совсем - временно,- поправилась Евгения.
   - А Костя, а родители, Зина, Нина и все, с кем мы открыто встречались? Гитлеровцы сразу же начнут аресты,- Бисениек поднялась с кровати и решительно сказала: - Надо идти! Ты притворяйся немогузнайкой. А я попытаюсь прикрыться,- Настя горько улыбнулась,- "латвийской шпионкой".
   Утром сестры в назначенный срок были в здании комендатуры. Евгению допрашивал офицер из ГФП, Анастасию - сам комендант майор Винтер в присутствии человека в штатском. Позже Бисениек встречалась с ним - он был следователем из абвергруппы.
   Была очная ставка. Как рассказывала автору в после военные годы Евгения Александровна Финогенова, Яковлева привели окровавленного. На вопрос гитлеровца: "Знаешь?" - Яковлев прошептал дважды: "Нет".
   Сестер вечером выпустили. Анастасия Александровна плача рассказала Евгении, как на ее глазах избивали Яковлева. Из последних сил он крикнул мучителям: "Не взять вам Ленинграда! Не взять..."
   После расстрела Яковлева комендант Дно издал приказ в котором был такой пункт:
   "Въезд в гор. Дно для граждан, имеющих удостоверения разрешается только по главным дорогам. Тот, кто приблизится к городу по закоульным путям, рискует быть обстрелянным сторожевыми постами.
   Беженцам въезд в гор. Дно воспрещен".
   На прилегающих к Дновскому узлу станциях с первых месяцев войны дежурили агенты гитлеровской военной разведки, постоянно рыскали соглядатаи из тайной полевой полиции. С помощью полицаев они взяли на учет коммунистов и беспартийных советских активистов, оставшихся по тем или иным причинам на оккупированной территории. За ними была организована слежка, и при первом неосторожном их шаге следовали арест и казнь.
   Так случилось на станции Морино с Петром Павловичем Ростиковым - человеком большой и трудной судьбы. Участник гражданской войны, коммунист с 1925 года, он работал преподавателем Ленинградского института инженеров гражданского воздушного флота. В 1936 году по клеветническому доносу был арестован органами НКВД, но вскоре освобожден. Перед войной поселился в Морино, где работал в школе.
   В семье Ростиковых хранится последняя открытка Петра Павловича, посланная им в первые дни войны. В ней есть слова: "С оружием в руках докажу свою невиновность". На фронт Ростиков не попал по состоянию здоровья. Разговор с Матвеем Ивановичем Тимохиным (секретарь райкома знал судьбу учителя) предопределил его участие в подпольной борьбе с оккупантами.
   Петру Павловичу удалось организовать небольшую подпольную группу. Бисениек получила от Тимохина задание связаться с ней, но Ростикова неожиданно арестовали и после жестоких допросов казнили.
   И тогда в Морино Зиновьев с Тимохиным послали Николая Антонова. Тот взял в комендатуре разрешение на открытие в поселке сапожной мастерской, которая и стала явочной квартирой. Бисениек не раз встречалась с Антоновым. Позже, уже после гибели Анастасии Александровны, командир партизанского отряда Николай Иванович Антонов в подтверждение подпольной деятельности Бисениек напишет: "...давала точные данные о месте расположения немецких гарнизонов, карателей, аэродромов, батарей, складов с боеприпасами, что облегчало громить немцев а воздуха и на земле".
   Наступление весны в 1942 году было бурным. За неделю зелень окрасила опушки леса, очертила невспаханные поля многих дновских деревень. Мало осталось в них пахарей - кто погиб во время зимних карательных экспедиций, кто вынужден был батрачить в имениях новоявленных помещиков.
   Большинство земель колхозов и совхозов оккупированной части Ленинградской области были поделены между, высокопоставленными чиновниками и генералами рейха. В Порховском районе совхозные земли стали вотчиной военного коменданта графа Хильмана, в Волосовском районе - барона Кельнера. В Дновском районе хозяйничал барон Адольф Бек.
   В своих имениях Бек завел крепостнические порядки. Целая группа надсмотрщиков заставляла бывших рабочих совхозов "Гари" и "Искра" работать от зари до зари. В ходу были плети. Бек лично запорол старика нищего за то, что тот не поклонился ему при встрече. Однажды вечером, возвращаясь пьяным из Дно, он услышал печальное пение. Пели девушки на околице деревни. Бек выскочил из машины и начал стрелять по дому, около которого они сидели. Прибежали полицаи. Барон приказал им заставить несчастных девушек перетаскивать бревна от складских помещений к реке и обратно. Истязания продолжались всю ночь.
   Гнев переполнил сердца подневольных людей, и власти Бека пришел конец. В одном из номеров газеты "Дновец" (Газета "Дновец" начала выходить в марте 1442 года в партизанском крае) была помещена статья о разгроме помещичьего имения. В ней говорилось:
   "...Казалось, сбылись давние мечты алчного и кровожадного немца-крепостника. Он строил широкие планы закабаления крестьян. В этом году у него отбывали барщину 14 деревень, "а в будущем году,- хвастал Бек,- мой фюрер мне даст 114 деревень".
   Но так, как хотел Бек, не вышло.
   Темной ночью два десятка колхозников и партизан ворвались в гнездо, где засел Бек. Запылали склады и амбары. В дом, где жил Бек, полетели гранаты.
   Далеко, на много десятков километров, было видно зарево пылавшего "имения"... Радовались русские люди. Меньше стало одним насильником".
   Газета предупреждала:
   "Разгром имения Бека - это только начало. Проклятые крепостники ждут своей очереди".
   Большое значение для налаживания организованного сопротивления гитлеровцам имело установление постоянной связи Анастасии Александровны Бисениек с руководителем сельской группы подпольщиков Василием Васильевичем Лубковым. До войны Лубков работал в районе участковым агрономом. Эвакуировать семью ему не удалось, и после некоторых мытарств Лубковы и сестра его жены Руфина Тальянцева обосновались на одной из ферм бывшего совхоза "Гари". Здесь с ним встретились партизаны Николай Антонов и Юра Бисениек.
   
   
    Из воспоминаний Руфины Васильевны Тальянцевой
   
   Лубков знал, что в лесу остались наши люди для борьбы с фашистами. В начале 1942 года он послал меня установить с ними связь. Я отправилась менять одежду на хлеб в деревню Ярково. Там и встретилась с Николаем Антоновым. Вскоре он ночью пришел к нам. Разговор с Лубковым начал словами: "Поступай, товарищ агроном, на службу к немцам. Польза от этого будет большая. А кому можно довериться, выбирай сам, не маленький".
   После первого ночного "визита" к нам зачастили люди из отряда. Приходили по три-четыре человека. Встречались чаще всего у ветеринарного фельдшера комсомолки эстонки Дусхалъды Эрман. Под окнами ее квартиры рос кустарник. Рано утром Дусхальда, я и жена Лубкова Шура заметали следы на снегу. В разведку на станции и разъезды по заданию Антонова ходили Дусхальда, я и Ольга Белова. А в Дно - Лубков, после поступления на работу он получи пропуск в город.
   В Дно Василий несколько раз встречался с Анастасией Бисениек. Мы не знали, какую роль играет она в подпольной борьбе, для нас она была просто матерью Юры. Он-то и связал ее с нами. Обычно при походе в город под нательную рубашку Василий прятал газеты и листовки, полученные от партизан, затем он надевал теплое белье, свитер Помню, как радовались мы, когда отправили в Дно несколько экземпляров плаката, на котором была фотография - по Невскому проспекту понуро шагают военнопленные немецкие солдаты и офицеры, конвоируемые красноармейцами. Подпись под плакатом гласила: "Как немцы вступили в Ленинград". Позже Антонов говорил нам - один из этих плакатов был прикреплен у входа в дновский вокзал.
   В долгие зимние вечера, когда за окном завывала вьюга на чашку чая к Лубковым приходили знакомые. Делились новостями, бедами. Василий умел подбодрить людей, осуждал всегда пассивность. А когда собирались свои, тогда мы вслух читали советские газеты, пели песни.
   
   В апреле 1942 года Ленинградский штаб партизанского движения потребовал от всех формирований партизан резко усилить удары по железнодорожным коммуникациям гитлеровцев. Для этого в полках и отрядах рекомендовалось создавать специальные диверсионные группы. Первой совершила диверсию на дорогах, примыкавших к Дновскому узлу, группа Л. Н. Федяша из 4-й бригады. Ей удалось 12 мая у разъезда Роща пустить под откос эшелон, в составе которого находилось 20 вагонов с боеприпасами, танками и орудиями.
   
   
   Из воспоминаний командира 1-й особой бригады Н. П. Буйнова
   
   В конце марта фашисты вынуждены были для прикрытия железнодорожного перегона Дедовичи - Чихачево поставить в деревне Кипино усиленный батальон с танками и двумя батареями четырехорудийного состава. Противник построил тут оборонительные сооружения: пулеметные и минометные гнезда, траншеи.
   Мы обратились к командованию 2-й партизанской бригады с просьбой оказать нам помощь в проведении так называемой "Кипинской операции". Комбриг Васильев и комиссар Орлов одобрили наш план и придали в помощь бригаде полк Скородумова.
   Наша разведка получила сведения о том, что солдаты вражеского гарнизона уже несколько дней накапливают шнапс, готовясь к пасхе. Этот день и был назначен для удара.
   Всем командирам было приказано вывести подразделения на исходные рубежи вечером 4 апреля, а чтобы не дать противнику возможности подбросить подкрепление, заминировать полотно железной дороги, на фланги выслать засады.
   И вот в штаб бригады начали прибывать связные с докладами о готовности отрядов к бою. Скородумов вывел полк к деревне Ломаница. Поступила радиограмма от лейтенанта Никощенко, в которой сообщалось: "Дров нарубили, пироги в печи, сами в воздухе". Это означало, что провода обрезаны, полотно заминировано, группа движется к станции Судома...
   В ночь на 5 апреля начальник штаба бригады Сорокин выпустил одну за одной три белые ракеты - сигнал к начету штурма. В окна домов, где находились фашисты, полетели гранаты, бутылки с горючей смесью.
   В этом бою партизаны вывели из строя около трехсот вражеских солдат и офицеров, взорвали три склада с боеприпасами, три бронетранспортера и один танк, три орудия, захватили несколько станковых и ручных пулеметов, много винтовок и автоматов, около 30 тысяч патронов.
   В конце мая устроили крушение трех поездов диверсионные группы 2-й бригады. В июне на ее боевой счет было занесено еще 20 вражеских эшелонов.
   
   Рост диверсий на дорогах Дновского узла нашел отражение в дневнике военных действий штаба группы фашистских армий "Север". В нем записано: "Только в тылу 16-й армии с 1 мая по 31 июля 1942 года партизаны взорвали 30 мостов, подорвали рельсы в 684 местах и повредили или уничтожили 20 паровозов и 113 вагонов, вызвав общую остановку движения на 1129 часов"
   Все это совпало с подготовкой командованием фашистских армий группы "Север" операции по второму штурму Ленинграда. В штабах вермахта она была закодирована под экзотическим названием "Фоерцаубер" ("Волшебный огонь"), зажечь который собирался один из любимцев Гитлера фельдмаршал Манштейн. По плану этой секретной операции под Ленинград должны были быть переброшены пять дивизий и тяжелая артиллерия с юга.
   В выполнении приказа Ленинградского штаба партизанского движения участвовали и дновские подпольщики. Расстрел Капустина, Давыдова, Скриповского, Яковлева не сломил их волю к борьбе. Ивану Васильевичу Филюхину удавалось проникать на железнодорожные пути, когда в Дно скапливались эшелоны, идущие к линии фронта. Нет-нет да и встретит знакомого машиниста, а то и своего ученика. Много не поговоришь, когда кругом охрана и шпики снуют, но все же получить необходимую информацию ему удавалось. В ответ, передавая мины, полученные от Бисениек, старый мастер наказывал:
   - Сунешь, куда надо. Только смотри, сам живой оставайся. Да чтобы грохнуло подальше от города.
   В воскресные дни Филюхин появлялся в местах, где велось расширение подъездных и строительство новых веток к Дновскому узлу. Там работали мобилизованные пожилые железнодорожники и крестьяне окрестных деревень. На стройке он раздавал надежным знакомым или оставлял в местах, где лежала одежда рабочих, газеты и листовки. Газета "Дновец" в трех номерах из выпущенных десяти в 1942 году трижды обращалась к железнодорожникам с призывом саботировать работы на транспорте, подсыпать песок в буксы локомотивов, портить стрелки. Однажды Филюхин не выдержал и прокомментировал такой призыв. На стройке он подошел к группе рабочих, слушавших, как парень, похожий на цыгана, громко читал: "Товарищи путейцы, разрушайте железнодорожные пути. Движенцы, делайте заторы в движении, организуйте столкновения поездов и крушение их. Паровозники, уродуйте паровозы при ремонте". Выждав, когда отшумели возгласы "Правильно!". Иван Васильевич сказал:
   - Правильно-то правильно. Да только вы неправильно поступаете. Вас заставили дорогу строить, значит, вы путейцы теперь. Значит, это к вам относятся слова "разрушайте железнодорожные пути".
   Сказал и зашагал прочь. Сзади раздались голоса:
   - Кто же это такой?
   - Шпик, наверно, одет-то больно чисто.
   - Какой шпик! Машинист бывший. Верно он упрекнул нас, ребята.
   Встречался Филюхин теперь с Бисениек редко, чувствовал - следят за ним, но всегда был спокоен. Передавая на клочке бумаги записанные номера частей, отправленных из Дно к линии фронта, или другую информацию, обязательно пошутит:
   - Бери, бери, Настенька. Надо же мне чем-то за отремонтированные штиблеты да подшитые валенки рассчитываться.
   Одно беспокоило Филюхина - сын. Жену и дочерей Иван Васильевич эвакуировал, а Юра стал бойцом истребительного отряда. "Так и должно было быть",- полагал старый мастер. С детства он привил сыну любовь к технике, научил уважать и любить все то, что дала людям Советская власть. Каково же было его удивление, когда в первые дни оккупации Юра появился вечером в доме.
   Расставаясь с сыном, Филюхин сказал ему, что уходит в железнодорожный партизанский отряд. Теперь Иван Васильевич смущенно оправдывался: "Болезнь во мне врач обнаружил, не взяли в отряд". Юра не поверил, но ничего не сказал. Свое появление в Дно объяснил правдиво: выполнял задание по разведке, но после не нашел товарищей в условленном месте.
   Юра, конечно, не поверил и в усердную работу отца в депо. Сам первое время не работал, но после встречи с Юрой Бисениеком поступил на работу - сначала черно-рабочим, затем слесарем в депо.
   Случай помог Юре все понять. Гитлеровцам зачем-то понадобился сарай Филюхиных, расположенный рядом со зданием, где оккупанты разместили второй в городе военный госпиталь. Сарай нужно было срочно освободить от вещей. Юра стал помогать отцу. Тот шепнул ему: "В угольном ящике листовки". Теперь Юре стало ясно, какая "болезнь" одолевает отца и почему он вдруг решил перечинить всю старую обувь у деда Юрки Бисениека.
   Отец на эту тему разговор не поддержал, но изредка стал давать сыну поручения, связанные с передвижением воинских эшелонов. Однако, заметив за собой слежку, Юрий решил уйти в лес к партизанам.
   Мюллер вызвал Ивана Васильевича и недовольно спросил:
   - Говорят, господин Филюхин, ваш сын лесным бандитом стал?
   - Мало что злые языки болтают, господин Мюллер,- спокойно ответил Иван Васильевич.- Ушел, когда я на работе был. Думаю, отправился мать и сестер искать. Они где-то за Сольцами должны быть, а известий от них нет. Уехали-то по глупости - бомбежек боялись.
   Осенью 1942 года важным центром организации сопротивления оккупантам стала подпольная группа Василия Лубкова. Оккупационные власти перевели его в сентябре на работу в Скугры. Это было очень важным обстоятельством. Имение находилось в четырех километрах от железнодорожного узла - облегчалась связь с Бисениек. В поселке в это время стояла рота "пропаганд компани" с богатым арсеналом средств радиосвязи. Общение с ее обслуживающим персоналом предполагало получение ценной информации. В имении постоянно работали военнопленные - появилась возможность устраивать им побеги не из города.
   
   
    
   
   
    Из воспоминаний А. В. Лубковой
   
   Активными были всю вторую половину 1942 года. Василий чем-то пришелся по душе оберлейтенант у Иоганну Хенкелю, который распоряжался хозяйственными работами. Очевидно, тем, что часто делал то, что входило в обязанности Хенкеля. Нас с детьми поместили в небольшой комнате в двухэтажном доме в парке.
   По делам службы мужу часто приходилось ходить в город. В конце года он взял как-то меня с собой и познакомил с Бисениек, сказал: "На всякий случай". Анастасия Александровна мне понравилась своей ласковостью и решительностью. Зимой 1942/43 года я не раз встречалась с нею в их доме.
   Однажды осенью, возвращаясь поздно из города, Василий на лестнице заметил сильно выпившего радиста - пожилого немца, который жил в комнате на нижнем этаже.
   Оказывается, фельдфебелю нужно было опохмелиться и он решил узнать, нет ли "уводка" у агронома. "Уводка" нашлась. С тех пор муж стал частым вечерним гостем радиста. Они слушали музыку у радиоприемника, а когда "уводка" погружала хозяина в сон, гость ловил в эфире голос Москвы. Память у него была хорошая. Ночью он записывал все, что запоминал из передач советского радио. Потом это перескалывалось Дусхальде Эрман, Ольге Беловой, Ивану Захарову, мне и в первую очередь Бисениек. Московские вести распространялись среди хорошо знакомых людей, доходили и до военнопленных.
   У нас было трое малых детей. Муж очень любил сыновей. Прекрасный семьянин, он знал, что рискует их жизнью, но поступить иначе не мог. Мне было нелегко, но я в душе гордилась Василием...
   
   Евгения Финогенова после гибели Яковлева редко и лишь тайком появлялась в Дно. Осенью 1942 года оккупанты открыли школу в Лукомо. Финогенову обязали приступить к работе. Хозяином в школе был щеголеватый священник, прошедший в Риге специальную подготовку. Отец Василий тщательно следил за учителями, выпытывал у учеников сведения о их родных и знакомых.
   По его доносу на урок к Финогеновой прибыл проверяющий - сухопарый гитлеровец со стеком в руке. Представился учителем. В конце урока он обратился к ученикам с речью. Говорил о силе и мощи немецкой армии, о божественном назначении фюрера. Закончил выступление обещанием:
   - Мы вырастим вас хорошими крестьянами, научим работать всех для пользы великой Германии.
   Когда фашист уехал, Евгения спросила:
   - Вы, дети, только что слышали, кем вы должны быть, а вот интересно: кем стали два-три года назад ваши старшие сестры и братья? Вот, например, твой брат, Костик?
   - Инженером, Евгения Александровна.
   - А у тебя, Надя?
   - Моя сестра - доктором.
   Ребята оживились. С парт посыпалось:
   - Моя сестра - бригадир на фабрике!
   - Мой брат - летчик!
   - А мой - геолог!
   - Ну а как вы думаете, дети,- задала второй вопрос учительница,- хорошо это или плохо, когда можно выбирать самим различные профессии?
   - Хорошо! - хором ответили ребята.
   - Ну вот и прекрасно. Значит, вы все поняли. Молодцы! Идите теперь на перемену.
   Продолжали борьбу осенью 1942 года и другие сельские подпольщики, связанные с явочной квартирой Финогеновых. Бывший секретарь Лукомского сельсовета Дновского района Капитолина Семешенкова собирала данные о движении фашистских войск по дороге на Сольцы - важный опорный пункт снабжения 16-й немецкой армии, выменивала у солдат спирт, который затем переправляла партизанскому госпиталю. Любовь Богачева, допущенная к документации отделения хозяйственной комендатуры, занижала деревням цифры поставок зерновых, картофеля и овощей. Когда был объявлен принудительный сбор шерсти для нужд германской армии, Богачева сумела часть сбора переправить в лес партизанам.
   А Ленинград все еще оставался в тисках блокады. И день и ночь обороняющие его армии вели бои на всех участках фронта. Гитлеровцы после несостоявшегося второго штурма города начали сгонять население в направлении на Псков, пытаясь на пути своего возможного отступления создать "зону выжженной земли".
   29 декабря 1942 года ленинградцы, как всегда, находились на своих рабочих местах. В коротких перерывах читали ободряющие сообщения об успешном наступлении советских войск под Сталинградом и Великими Луками. Но никто из них не знал, что в этот день командующий Ленинградским фронтом генерал Л. А. Говоров собрал своих ближайших помощников, чтобы объявить им о сроках предстоящей наступательной операции под кодовым названием "Искра".
   28 декабря в штаб Ленинградского фронта была послана телеграмма из Москвы: "Ставка Верховного Главнокомандования утвердила ваше предложение о сроках готовности и начала операции "Искра". В те декабрьские дни на фронте под Ленинградом было затишье.
   Начало операции "Искра" было назначено на 12 января 1943 года. Но еще в декабре сорок второго начальник Ленинградского штаба партизанского движения М. Н. Никитин направил командирам бригад полков и отрядов, действовавших вблизи вражеских коммуникаций, радиограммы с текстом приказа: "Всеми силами разведки проверьте передвижение войск противника... Организуйте круглосуточное наблюдение за железными и шоссейными дорогами Псков - Остров, Порхов - Дно".
   Партизанский фронт ответил на этот приказ десятками сообщений о нахождении частей вермахта, о их перегруппировках и новыми ударами по коммуникациям врага. В декабре и в начале января 1943 года ленинградские партизаны и подпольщики произвели 46 крушений воинских эшелонов. Часть из них произошла на дорогах Дновского железнодорожного узла.

Зина Егорова

   В канун нового, 1943 года Бисениек передала в спецгруппу сведения, собранные Филюхиным, о подразделениях полевых войск, сосредоточенных на участке Дно - Чихачево, и Зиной Егоровой - о количестве эскадрилий на аэродроме. Какой ценой и с помощью кого добыла их Егорова - осталось тайной.
   
   
    Из воспоминаний Константина Бисениека
   
   На всю жизнь мне запомнился день 4 января 1943 года. Мама накануне с кем-то встречалась, пришла взволнованная и почти всю ночь не спала. Утром подозвала меня и говорит:
   - Костик, ты не побоишься на лыжах съездить километров за пять-шесть от города?
   - С какой это стати бояться буду? - ответил я, а сам подумал: "Мамочка ты моя дорогая, знаешь ведь, что не побоюсь, а, видимо, сама боишься за меня".
   - Нужно, Костик, проникнуть к железнодорожному мосту и подсчитать, сколько зенитных орудий охраняют его.
   Быстро собравшись, я отправился в путь. Нелегкий он был. Ледяной ветер дул навстречу. Только что успел я кустарником пробраться в запретную зону, слышу, гудит самолет. Летел он низко, вдоль железной дороги. Гляжу - на крыльях красные звезды. У меня сразу все страхи пропали, а тут как засверкают огненные трассы - это пулеметы и зенитки заговорили - только успевай замечать. Помог мне в разведке летчик наш. Храбрый, видно, был человек. И бомбы свои сбросил метко. Одна в перила моста угодила, вторая рванула рядом с фермой.
   Летчик стал набирать высоту, а я решил воспользоваться суматохой и скатился с холма, поближе к зенитной батарее. И тут чуть-чуть не поплатился головой за свою опрометчивость. К горящему мосту бежали несколько солдат. Один из них заметил меня и "угостил" автоматной очередью. Как я ушел целым, не знаю. Пули легли рядом, раскололи лыжу... Через час я доложил маме:
   - Шесть пушек.
   И нарисовал, как они расположены в березовой роще.
   - И тебя не заметили? Не обстреляли? Пришлось соврать, а лыжу вечером незаметно скрепить тонкой проволокой.
   Через несколько дней десантники подорвали все шесть орудий.
   Вскоре в газетах, переданных маме из советского тыла, мы прочитали сообщения о прорыве блокады Ленинграда.
   - Костик,- говорила мне мама,- и мы капельку ленинградцам помогли. Гордись этим, сынок. Только больше я тебя в разведку ни за что не отпущу. Один ты теперь у меня...
   Мама отошла к окну, как всегда, когда пыталась скрыть слезы. Я как можно спокойнее сказал:
   - Зря так говоришь. Не пропал наш Юрка. Он сам мне наказывал: "Ищи ветра в поле". Партизаны сегодня здесь, а завтра там. Скоро найдем его - не в поле, так в лесу.
   
   Газеты с вестью о победе на невских берегах Финогеновым принесла Егорова. Обнимая Зину, взволнованная Анастасия Александровна говорила:
   - Милая моя девочка, ты не представляешь, какую радость поселила в моем сердце. Мы ведь тоже Ленинграда частица.- И, как клятву, повторила: - Мы - Ленинграда частица.