Что ярче всего помнит человек, переживший войну, бывший в то время в блокированном Ленинграде? Может быть, это покажется и странным, но для меня одно из ярчайших воспоминаний — 23 июня 1941 года. Я сдавала тогда экзамены за второй курс Юридического института — он находился в здании бывшего Меншиковского дворца на Университетской набережной. Дома с однокурсницей Аней Семеновой мы готовились к экзамену, как это водится часто у студентов, ночью.

И вдруг по радио было передано сообщение: «Воздушная тревога!» Мы отбросили в сторону учебники, вслушивались в тишину. Где-то далеко стреляли зенитки... Время тянулось томительно. Мы находились в ожидании чего-то страшного. Но все было спокойно. Мы ушли в ванную комнату (там нет окон) и взялись за науку. Потом, конечно, было множество тревог, обстрелов, налетов, но все-таки памятнее всего 23 июня. Наверное, потому, что тревога была первой.

Хотя в общем-то начало войны было связано с огромным множеством необычных впечатлений. В августе мы участвовали в строительстве оборонительных сооружений около Гатчины, неподалеку от деревни Пудость. Противотанковые рвы и сейчас еще можно увидеть в этих местах, хотя они заросли, заполнились водой. Работали мы тогда по такому распорядку: четыре часа роем лопатами рвы, четыре часа отдыхаем. В утренние часы мы наблюдали за вылетом наших бомбар-дировщиков и истребителей на боевые задания, днем — за их возвращением. С тревогой следили за воздушными боями. Досадовали, что ночью немцы бомбят гатчинский аэродром. Тогда мы не знали, что он был ложным. Мимо Пудости гро-мыхали танки, проходили наши бойцы,

Это может показаться парадоксальным, но работа с лопатой в руках на воздухе, купание в тайцевских ключах, простая пища — пшенная каша, чечевица, хлеб и молоко — закалили меня. Я убеждена, что только это позволило мне пережить блокадную зиму.

С каким тревожным чувством я каждый раз шла домой от Смольного до Можайской! Переход был далеким: по Суворовскому проспекту, мимо Московского вокзала, по Литовскому или Невскому, а далее по Обводному или Загородному. С нетерпением я ожидала того момента, когда увижу свой дом. Цел ли он, жива ли мама? Нам повезло — дом уцелел, хотя бомбы и снаряды рвались рядом; позже в чердак дома попал артиллерийский снаряд, но он не разорвался.

Невозможно забыть проводы первых ополченцев от памятника М. Ю. Лермонтову на Лермонтовском проспекте до Московского вокзала. Среди ополченцев шел наш товарищ Коля Круглов. Он был сильно близорук и не подлежал мобилизации, но настоял на своем и ушел в ополчение. 9 июля он писал, что проходит обучение, что через несколько дней его отправят на фронт: «Большинство ранее служили, а мне приходится особенно трудно. У меня есть хороший друг... Передавай привет всем...» Больше от Коли писем не было.

А в целом в нашей жизни сливались необычное и обыкновенное. Я слушала лекции, сдавала экзамены, дежурила на чердаке и крыше, состояла в санитарной команде МПВО, в звене связи. В сентябре 1941 года начались лекции уже в помещении бывшего Смольнииского монастыря. По гражданскому праву читала курс профессор Е. А. Флейшиц, первая в России женщина-юрист. Несмотря на преклонные годы, она мужественно трудилась в условиях осажденного города.

Памятны ночи сорок первого года, когда приходилось дежурить у парадного входа в Меншиковский дворец в качестве бойца МПВО. Мы невольно любовались простором Невы, нежными красками природы. Как чудесны были эти ночи! Не хотелось верить в войну, а нам поручалось разносить повестки военкомата о мобилизации. С тяжелым чувством мы звонили в двери ленинградцев...

Совершенно поразили меня появившиеся, как по волшебству, баррикады на Можайской улице, неподалеку от Обводного канала. Я смотрела на них и понимала, как ощутима и реальна близость врага к Ленинграду.

Хочется написать и о том, что большим событием было для нас в то время получение писем с фронта, в особенности от школьных друзей, Преподаватели и ученики нашей 13-й средней школы Фрунзенского района с первых дней ушли за-щищать Ленинград. Володя Заблоцкий, наш отличник и весельчак, мечтал стать кораблестроителем, а стал артиллеристом. Я приведу строки из его письма, которое считаю ныне бесценным документом:

«Почему так упорно добиваюсь я возможности написать тебе? Почему? — задаю я себе вопрос. Да лишь потому, что в настоящее горячее время мне бесконечно дорог, более чем когда-либо, родной красавец город, в котором я провел почти всю свою небольшую жизнь, где впервые полюбил и Впервые; взял в руки винтовку. Лишь потому, что нисколько не стерся в памяти образ простой ленинградской девушки на фоне широких улиц и проспектов, на фоне гранита Невы, твердо шагавшей в жизнь.

Войну я встретил у зенитных орудий и первого фашиста увидел под обломками сбитого «Мессершмитта-110». Это было вначале. Они появились откуда-то со стороны Финляндии и летели к городу... Какой болью отзывались в моем' сердце взрывы бомб со стороны города!

Для того чтобы успешно бить воздушных гадов, нужна большая натренированность и искусство всего коллектива, и я делал все возможное, чтобы научиться бить самолеты противника. Мои труды не пропали даром, как и труды моих боевых товарищей. И когда самолет, меченный крестами, пробираясь к городу, наталкивался на стену огня и падал в болото, взрываясь на собственных минах, мне представлялась девушка, дожидающаяся конца тревоги. О, сколько бы я отдал, чтобы не пришлось ей слушать противного воя бомб, взрывов на улицах родного города, не видеть пожары и не переживать то, что пережил каждый ленинградец!

Потом, в самое тяжелое для города время, встречали мы немецкие танки. Крепко били их наши зенитки. Когда от меткого снаряда, как скорлупа, раскалывалась броня немецкого танка, я чувствовал твой одобрительный взгляд, твою поддержку.

Благодаря ряду обстоятельств, я оказался в тылу у фрицев и после долгих скитаний присоединился к небольшому отряду. Вскоре наш отряд вырос. Я неожиданно встретился с Яшкой, двоюродным братом, которого ты, вероятно, еще помнишь. Мы с ним в мирное время крепко дружили, а здесь не разлучались ни на минуту...

При одной операции, когда нам пришлось особенно tyro, когда пришлось драться врукопашную, брат был сражен упавшей близко гранатой. Он умер у меня на руках. Последние его слова были: «Отомсти за меня. Эх, не дали пожить сволочи!»

Злость захлестнула во мне все. Я стал мстить, позабыв страх и осторожность. Я шел на все, и все мне как-то удавалось. Теперь, когда я вспоминаю то время, то удивляюсь, что смог уцелеть.

Теперь на Ленинградском фронте все спокойно, сравнительно, конечно. Я снова в кадровой части, по своей старой специальности. Раны все уже зажили, и чувствую себя отлично...

Когда я, выписавшись из госпиталя, забежал домой, то был потрясен до глубины души тем, что увидел. Отец лежал при смерти, а мать еле ходила. Невозможно было без слез смотреть на это...

Вскоре родители мои эвакуировались куда-то за Уфу. В отряд я уже больше не попал. Наступило некоторое затишье, но это затишье перед бурей. Скоро предстоят жестокие схватки. Они готовятся захватить город, подтягивают силы. Но если мы отбили их в тяжелое время осени, то и теперь сумеем отстоять свой город...

...Вряд ли выйду живым из этих боев. Мое желание сейчас — как бы получше отомстить, побывать в бою и пережить самые горячие схватки. Мне кажется, что я стал настоящим воином, ибо исчез у меня былой страх и в пылу боя нахожу я радость!

И вот когда-нибудь приедешь ты в свободный родной город, то вспомни того веселого и глупого парня, который до конца своей жизни любил тебя... Я глубоко верю в нашу победу. Она скоро придет! Мы завоюем ее! Будь же и ты уверена в этом. Никогда не падай духом, работай не покладая рук для нашей победы!

Передай привет своей маме.

Будь здорова и счастлива!

Крепко жму руку. Остаюсь по-прежнему В.».

Володя Заблоцкий погиб на фронте 22 февраля 1943 года.