— Итак, мой рассказ подходит к концу, — пояснил летчик. За десять долгих вечеров, проведенных вместе, я впервые пожалел об этом, так как слушать Кострова очень интересно. — Наступал сорок пятый год, — без долгих раздумий сказал Александр Иванович. — На город Эгерь, куда привезли нас, скованных попарно, из гродненской тюрьмы, налетели с полтысячи американских бомбардировщиков «боингов» и стали квадратом бомбить его. Это было что-то невероятно страшное. С неба, как горох, сыпались бомбы. Все летело в воздух. Кругом стоны, крики, пожарища. Казалось, не было и живого места. Обычно лагеря не бомбили. В этот раз несколько бомб попало и в наш концлагерь. Многих убило. Воспользовавшись паникой, оставшись чудом в живых, я убежал со сталинградцем Иваном Григорьевым. Но вскоре мы потерялись, и сейчас я не знаю, живой он или нет.

Куда идти? Фашистская Германия была в двух огненных кольцах. С восточной стороны — наши, с западной — американские и английские войска. До нашего фронта примерно семьсот километров, до войск союз-ников — около трехсот. Пешком не дойдешь. Здесь не родная земля. В Гер-мании и люди, и постройки, и даже воздух кажется чужим. Нужно опять жить на положении зверя: самое главное — осторожность. На каждом шагу тебя ждет опасность. Вот если бы пробраться на аэродром, схватить самолет и... улететь, решил я. Другого выхода нет! Нужно рисковать! Но как это сделать? Я был тогда худой, истощенный, одни кости да кожа.

На счастье, я встретился с нашими репатриированными гражданами. Они помогли мне. Набрался силы. Познакомился поближе. Осторожно намекнул о своем замысле одной девушке. Мы узнали, что в семи километрах от города есть глубокий, стационарный тыловой аэродром, что стоят там «Хейнкели-111», «Мессера-109», «фокера», «Арады-96». Но как пробраться? Один раз, не доходя двух километров, я просмотрел все: машины друг от друга в двадцати—тридцати метрах, стоят в капонирах, большая взлетная полоса. Выследил, что есть и бетонированные площадки. Мысль сработала — это неспроста. Я так и подумал, что где-то под землей здесь находится подземный завод, выпускавший турбореактивные самолеты. На всякий случай стараюсь запомнить расположение аэродрома. Как сейчас помню, он занимает ровное большое поле в стороне от города. Невдалеке местность холмистая: с западной стороны — лесная, с восточной — больше населенных пунктов. Но, чтобы наверняка схватить машину, этого было недостаточно.

Тогда Вилесова Аня знакомит меня с бывшим стрелком-радистом с Ил-2 Иваном Дмитриевичем Суповым, который работал на аэродроме чернорабочим. Сразу посвящать в тайну — значит идти на риск. Я долго присматривался и наконец поверил ему.

Он оказался единомышленником. Тогда я дал ему задание: просмо-треть все командные пункты аэродрома, зенитные точки, количество охранявших солдат, систему охраны и строго следить за заправкой горючим... то есть будто бы учел все. Осталось выбрать машину, на которой лететь от врага. У «юнкерса» и «хейнкеля» я не знал запуска, заниматься этим было некогда. Решил остановиться на «Арадо-96». Это тот же «Мессер-109», только двухместный. На них немцы готовили своих летчиков-испытателей.

Я изучал их еще в военной школе, правда, летать не приходилось. Вспоминая прошедшие невзгоды, продумываю каждую мелочь. Не забыл ли чего? Не ошибся ли в товарище? Наконец решаюсь. В ночь на шестое апреля 1945 года поодиночке убиваю двух немцев. Надеваем на себя форму немецких летчиков: темно-серую шинель, головной убор и сапоги. Остальное — не нужно. Мы шли на все — лишь бы убеждать из плена. Пять дней у аэродрома во вражеской шкуре мы дожидались удобного момента.

«Арадо-96» заправлен горючим, стоит в капонире в пятидесяти метрах от командного пункта, но оттуда его не видно. Казалось, все было готово. Товарищ торопил. Я воздерживался. Возле ангара время от времени проходили фашисты. Зря рисковать не хотелось. И вот нам повезло. Долгожданный день настал. В девять часов тридцать минут утра 12-го апреля на аэродром налетели американские «мустанги». Воздушная тревога. Завыли сирены. Началась штурмовка, а у нас — радость. Немцы в панике — кто куда. Бьют зенитки. Горят «хейнкели», «юнкерсы», взрываются их боевые патроны.

— Сашка, давай быстрей! — торопит меня напарник. — Эти амери-канские штурмовики подобьют нашу «араду».

Что есть силы бегу к самолету. Напарник — за мной. В мгновение залезаю в кабину и сразу за мотор. Иван раскрутил инерционный самопуск, но, видимо, сгоряча — неудачно. Включаю мотор — срыв. Винт провернулся три раза и встал. «Мустанги» бомбят. А нам нужно взлетать.

— В чем дело? — спрашиваю.— Давай второй раз! — а мимо пробега-ют два немца. Хорошо, что они спасали свои шкуры, им было не до нас. Чихнув, мотор завелся. Машу ему — быстрее в машину.

Едва напарник перевалился в кабину, еще ноги у него были за бортом, я дал полный газ и с места поперек взлетной полосы, под пулями и снарядами «мустангов» пошел в угол набора. Убрал шасси и, сделав правый крен с разворотом, чуть не коснувшись земли, ушел за здание штаба. Выбрасываю фашистскую пилотку. Думаю: куда лететь? До наших далеко, не дотянем. До войск союзников близко. Беру курс на запад. Как тогда не сбили меня «мустанги» — сам не пойму. Они погнались за нами. Их первым заметил напарник и с перепугу так дернул ручку на себя, что машина полезла вверх, под огонь. Что есть силы я заорал на него и тут же бросил машину к земле. Чтобы не сбили зенитки, иду бреющим. «Мустанги» отступились. Подо мной лес. Прижимаюсь к земле так, что вот-вот задену винтом за макушки деревьев. Пролетаю лес, впереди огневая трасса. Немцам уже известно о случившемся. Они бьют по мне откуда-то со стороны.

Чувствую, берут упреждение по скорости. Трассы все ближе и ближе. Сбавляю газ и резко к земле, да так, что чуть из кабины не вылетел. Машину вниз, а меня по инерции вверх, к тому же колпак не закрыт. Я даже не заметил, как в это мгновение проскочил под проводами высоковольтной линии. Через несколько минут замечаю: идут танки. На башнях белые звезды. Догадываюсь — линия фронта. Напряженный момент прошел. В теле почувствовал слабость. Ну, все, думаю, наконец-то перетянул линию фронта. Мучения кончились. Остается посадить машину. Однако, заметив свастику, застучали зенитки. Со всех танков открыли ураганный огонь. В воздухе — одни шапки разрывов. Я машу плоскостями. Огонь не прекращается. Бросаю машину из стороны в сторону. Дальше лететь нельзя. Нужно садиться прямо на передовой.

Взметываю машину вверх. Бить не прекращают. Что делать? При-бираю газок. Кричу Ивану:

— Одевай парашют! Выпрыгивай! Иначе собьют обоих. Не понимают нас!

Не раздумывая, Иван надевает парашют.

— Застегни, — говорю, — крючки покрепче. — Застегнул? Смотрю, а внизу у него не застегнуто.

Напомнил ему и спрашиваю:

— Знаешь, как кольцо открывать?

— Знаю, — отвечает, — только прыгать не приходилось.

Сделал крен. Он скатился по плоскости вниз. Выходя из крутой левой полуспирали, замечаю: огонь прекратился, а парашют уже раскрылся, почти у самой земли. Садиться на шоссе невозможно. Кругом бугры, ямы. Пролетел немного дальше. Хотел садиться на пахоту. Немец на лошади пахал землю. «Здесь, — думаю, — не сяду, а сяду около друга, там, где он приземлился». Развернул самолет и, не выпуская шасси, сел на живот. Оказалось, это было в районе Манхайм. Узнав, что мы русские и улетели из плена на немецком самолете, негры горячо и приветливо жали нам руки. Мы попросили немедленно сообщить о нас советской миссии. Вскоре она прибыла.

12 апреля я улетел из глубокого вражеского тыла, а четырнадцатого, по нашим данным, которые мы уточнили перед побегом, был разбомблен подземный немецкий завод турбореактивных самолетов. Вот так я и вернулся на родину, сказал Александр Иванович. Этот последний эпизод был словно заключительным аккордом его фронтовых испытаний.

Такую суровую и мужественную повесть, повесть о борьбе с врагом, рассказал мне летчик Костров. И я, как в зеркальном отражении, увидел в ней героическую жизнь всего авиаполка, в котором он сражался, настоящих людей Донбасса, временно оккупированного немецкими фашистами, друзей и сообщников, с кем столкнула его судьба в тылу врага, настоящих советских людей, людей с большой буквы. Я разыщу их, и тот, кто остался живым, расскажет о себе и о погибших товарищах, чью светлую память мы обязаны хранить вечно.
Филиппов Г. 27 июня 1961 г., г. Казань.

РГАСПИ Ф. М.-98. On. 3. Д. 77. Л. 135—139.