Прошло двадцать лет, и, казалось бы, обо всем можно было бы забыть навсегда.

Двадцать лет, как утих грохот орудий, пронзительный визг бомб, не стали видны огромные клубья дыма взрывов и пламени пожаров и где-то исчез запах пороха.

Все теперь стало на свои места, природа, села, города. Все кругом стало новое и прекрасное, совсем не похожее на прежнее. Но принесенные фашизмом страдания человечеству в годы Отечественной войны надолго остались в сердцах народов. И, несмотря на то что прошло два десятилетия, нанесенные раны не заживают.

Когда читаешь газету или слушаешь радио о том, что боннское прави-тельство хочет прекратить судебное преследование нацистских военных преступников, то невольно встревожишься и вспомнишь прошлое... В семнадцатилетнем возрасте я угодил в лапы кровожадных фашистов вместе со своими путниками Бурнаткиным и Ляховым.

Жестокие пытки в польском городе Гуре-Кальварии, в гестапо г. Гру-ец, где пришлось испытать много пыток, разных по своему характеру.

Одиночные водяные камеры, в бочке с водой, закупоренной специальной крышкой с небольшими отверстиями для воздуха. Бесконечное избиение и буксировка за ноги с третьего этажа по лестнице, отсчитывая головой количество ступенек, и, в конечном счете, подвешивание за кисти рук.

Я часто задумываюсь о выносливости человека, когда он лишен всего, что способствовало его существованию. И какая сила противостояла для того, чтобы остаться живым, хотя впереди еще предстояли новые мучения. Варшавская тюрьма, транспортировка в концлагерь, в закрытых вагонах из-под цемента, когда в пути из каждого вагона было выброшено не меньше, чем по тридцать трупов, задохнувшихся в цементной пыли или убитых сквозь крышу вагона из автомата сопровождающих эсэсовцев.

Эшелон из двадцати вагонов, наполненный по 120 человек, оставил тогда в поле несколько штабелей страшных трупов. Здесь были все дети, женщины, подростки и старики и даже грудные малютки, которые оползывали своих мертвых матерей.

Ужасные зрелища уходили, но на их место приходили новые и новые. Варшавская тюрьма ушла, но вскорости встретили г. Легниц и концлагерь Гросс-Розен. И сейчас я вижу измученных узников, гранитный карьер и огромные тяжелые камни на спинах вереницы узников, движущихся, точно муравьи, друг за другом.

Разукрашенная одежда кристаллами и всевозможными полосами сливалась в кровавую рану. Высокие вышки с пулеметами и электро-изгороди, жестокие порядки никому не обещали свободы.

Только граненая труба крематория пожирала беспомощную жертву, выбрасывала прахом, и тянуло неприятным запахом горелого мяса и костей.

Не забыть поднимающие вагонетки на эстакаду в крематорий, шептание узников, которых увозили еще живыми, достигших веса 25 кг.

Бесконечный страх окружал каждого, и каждый ожидал последнего пути, пути в ненасытную печь. Мне пришлось побывать в двух таких лагерях смерти, Гросс-Розен и Аушвиц, не считая Либенау. За номером 17701 я был зачислен в Гросс-Розене, но и после меня лагерь пополнялся бесконечно. Вход был свободный, но выход только через трубу. Проводить глазами в крематорий удалось мне многих, не менее чем по полета человек в день, но сколько проглотила и выбросила эта труба, мне было не известно с того времени, когда меня угнали в лагерь смерти Аушвиц.

В двадцатичетырехкилограммовом весе в последнем взвешивании, считавшемся годным для работы подростка, я оставил Аушвиц, оставил навсегда.

Труба канализации на стройке смогла спрятать небольшую связку костей, обтянутых шкурой, и через двое суток вывести меня за пределы высоких изгородей и охраны — я бежал.

Мне было известно, что случилось бы со мной, если бы я задержался еще на несколько дней, — служил бы башмаком под колесом тяжелой, с бетоном вагонетки. И только недавно палящее крымское солнце смогло несколько сгладить полоски плетей, которые невозможно сосчитать на спине и ниже, где кончается позвоночник. И как можно простить кровопийцам, как можно равнодушно смотреть в глаза нечеловеческим созданиям, которые пропустили через свои руки десятки тысяч невинных жертв.

И теперь просто оставить судебное преследование и оставить извергов без наказания, этого допустить невозможно. Я призываю всех узников Бухенвальда, Гросс-Розена, Аушвица, Дахау Хаммельбурга, Флоссенберга и остальных, не допустить прекращения наказания преступников, кровопийцев, пока не заживут наши раны, а они никогда в сердцах не заживут.

Простить — это значит еще стать миллионами жертв прогрессивного человечества.

Вырвать с корнем нацизм и предать суду не двадцатого века, а двад-цать веков назад...

Я хочу, чтобы меня хорошо поняли.
Федотов В.А., быв. узник лагерей смерти Гросс-Розен—Аушвиц. 12 марта 1965 г., г. Севастополь.

РГАСПИ Ф. М-98. On. 3. Д. 77. Л. 73—73 об.