...Верхняя Красносельская улица, 30. Средняя школа № 615. Знакомое здание, знакомый двор. На фасаде мемориальная доска напоминает о том, что в октябре 1941 года здесь формировалась одна из дивизий народного ополчения. Потом здесь разместили наш госпиталь.
Сорок пять лет прошло, а я с удивительной ясностью представляю себе, что тут было во время войны: здесь находился приемный покой, тут — операционные, перевязочные, рентгеновский кабинет, палаты.
Нашему госпиталю № 3427 было выделено это самое четырехэтажное здание школы. Рядом — Комсомольская площадь с вокзалами, куда прибывали санитарные эшелоны с фронта. Предстояло срочно провести ремонт дома, снабдить госпиталь всем необходимым оборудованием, подобрать персонал. Уже через месяц надо было принять первых раненых. В мирное время такой срок показался бы фантастическим. Но у войны свои законы.
Я сразу обратился в Железнодорожный районный комитет ВКЩб). На заседании бюро райкома, на котором меня утвердили начальником госпиталя, был решен ряд важных вопросов. Были определены промышленные предприятия, которым поручили шефствовать над нами. Им предстояло провести ремонт, оборудовать помещения будущего госпиталя, обеспечить его необходимой мебелью. Райком, райисполком, предприятия-шефы помогли и в подборе персонала. Ремонт здания был сделан быстро и качественно.
С теплым чувством вспоминаю я тех, кто был в то время рядом, кто делил бессонные ночи, тревогу за жизнь раненых, радость и грусть прощания с бойцами, которые совсем беспомощными поступали к нам, а потом здоровыми и сильными уходили на фронт. Люди, конечно, были разными. Большинство терпеливо переносили все страдания, а когда приходило время выписки, также спокойно принимали решение врачей: либо снова на фронт, либо в тыл (госпиталю дано было право «комиссовать» раненых). Очень многие, едва став на ноги, торопили нас: они рвались на фронт, преследовали меня просьбами быстрее выписать, отпустить в свою часть.
Уже в первые дни работы госпиталя случилось так, что во время одной сложной операции у раненого открылось сильное кровотечение. Потребовалось переливание крови, а группа ее оказалась редкой, имевшийся запас был быстро израходован. И тогда рядом, для прямого переливания крови, легла одна из хирургических сестер Таня Осипова. Раненый был спасен. Правда, в опасности оказалась сама медсестра. Люди в то время питались не бог весть как, организм был сильно ослаблен. Однако в любом подобном случае, а в жизни нашего коллектива их было немало, всегда находились добровольцы и не один. Причем я, как начальник госпиталя, Ничем не мог вознаградить этих доноров: ни о каких-либо отгулах, ни об особом питании речи не было. Да люди ни на что и не претендовали: они просто считали это своим долгом, долгом милосердия. Зачастую им после короткого отдыха, когда от слабости еще пошатывает, приходилось заступать на свою рабочую смену. Правда, хотя это и не полагалось, но я добивался, чтобы доноров кормили получше.
Люди были разные и по-разному проявляли себя в тяжелой об-становке. Рядом с самоотверженностью, героизмом, самопожертвованием был порой откровенный эгоизм, настоящее шкурничество, правда, нечасто я с этим сталкивался, но всегда это воспринималось болезненно и западало в душу. А когда стало известно, что комиссар нашего госпиталя злоупотребляет своим служебным положением, я добился его замены.
Через несколько дней ко мне в кабинет вошел молодой офицер, представился: «Старший политрук Минаков. Назначен к вам заместителем по политчасти. Прибыл из-под Сталинграда».
Ф.С.Минакову не было еще и тридцати лет. В боях на берегах Волги он был политруком роты. После тяжелого ранения и лечения в госпитале его направили к нам. Он быстро располагал к себе людей. Как фронтовик пользовался уважением среди раненых. К нему шли поделиться радостью, найти утешение в горе. И находили...
Помню, у прачки Е.П.Сухаревой погиб на фронте сын. Этот удар буквально сломил женщину. Минаков узнал, что сын Екатерины Павловны погиб героем, посмертно награжден орденом Ленина. О его подвиге узнал весь персонал госпиталя. Минаков рассказывал об этом в беседах с ранеными. Как-то упросил Екатерину Павловну рассказать о сыне, его детстве. Всеобщее внимание помогло женщине перенести горе.
Организации пионерских концертов для раненых Минаков уделял большое внимание, они устраивались в госпитале постоянно.
Другим предметом неустанной заботы замполита была кинопе-редвижка. С огромным интересом смотрели раненые «Боевые ки-носборники», смеялись над находчивым Антошей Рыбкиным, плакали на фильме «Свинарка и пастух», напомнившем о далеком и казавшемся таким счастливым предвоенном времени, прощали наивность фронтовых эпизодов кинокартины «Два бойца».
Регулярно проводились беседы, политические информации, уст-раивались лекции как для раненых, так и для персонала.
Сложнейшей нашей проблемой было отопление здания. Котельная, расположенная в подвале, топилась дровами и углем, и проблема топлива стояла очень остро. Когда в речной порт пришла баржа с дровами специально для нашего госпиталя, мы своими силами должны были разгрузить ее и перевезти топливо на свою территорию. Выход был один: большую часть персонала бросить на доставку дров. Решили оставить в госпитале только дежурных: врачей-хирургов и операционных сестер. Работа предстояла тяжелая, а руки хирурга — это как руки музыканта, их беречь нужно.
Когда в Химках увидели баржу, то ужаснулись: такой громадной она показалась. Не верилось, что в какой-либо реальный срок мы, люди не очень-то привычные к физической работе, сумеем баржу разгрузить. Запас дров тут был на год, а, может , даже и больше. Встали в цепь, и работа пошла. И хотя болели руки, ломило спину, никто из цепи не выходил: полено за поленом передавали друг другу с баржи до грузового трамвая. Как всегда в подобных случаях, поначалу подшучивали, посмеивались над товарищами, начали работу как бы играючи. А потом — молча, тяжело дыша, с упорством и злостью. Когда баржа опустела, казалось, сейчас же все повалятся без сил. Дровами мы себя обеспечили до последнего дня работы госпиталя в Москве — 6 февраля 1944 года, когда мы передислоцировались в Житомир.
Самые сложные операции делала у нас главный хирург госпиталя Анна Васильевна Арсентьева. Специалистом она была великолепным. Многим сохранила она руки, ноги, многим спасла жизнь. Бывало, что операции шли круглосуточно. Менялись ассистенты, медсестры, а хирурги не отходили от столов операционных. Доводилось ассистировать при операциях и мне, терапевту по специальности.
Доброе слово должен сказать и о других врачах. Наиболее сложных больных консультировал опытный хирург — профессор Тимофей Сергеевич Зацепин. Он и сам часто оперировал. Хорошим врачом зарекомендовал себя Александр Степанович Сидоркин. Ему было тогда лет двадцать пять. К нам он пришел после ранения и контузии с должности начальника медицинской службы разведывательного батальона. С госпиталем № 3427 прошел весь путь до конца войны. Одно время был моим заместителем по медицинской части.
После войны, уже с кандидатом медицинских наук А.Сидоркиным я встретился, когда он работал главным врачом Института скорой помощи имени Склифосовского. И сейчас, несмотря на преклонный возраст, он работает консультантом в больнице № 60.
Дружно работали и другие врачи — Иржева, Смирнова, Самойлова, Солонникова. В преданности делу никто друг другу не уступал. Как бы трудно ни складывалась обстановка, старались не унывать. Хотя было, конечно, тяжко: мужья на фронте, жили впроголодь, болели дети. Но лозунг тех лет — «Все для фронта, все для победы!» — не был для нас громкими словами. Ради победы, действительно, жертвовали всем.
Вспоминаю старшую медсестру Надю Федорову. Несмотря на свою молодость, она была человеком серьезным, солидным. И ее уважали буквально все: сестры, санитарки, врачи. Без крика и шума руководила средним медперсоналом. Мне ни разу не приходилось вмешиваться в ее дела — настолько умело она выполняла свои обязанности.
Большое значение имели, конечно, и хозяйственные службы. С благодарностью вспоминаю я главного бухгалтера госпиталя Л.А.Демидову. Ее муж погиб на фронте.
Ловлю себя на мысли, что все мои давние товарищи по госпиталю представляются мне сегодня удивительно красивыми людьми.
Когда летом 1943 года развернулась грандиозная битва на Курской дуге, мы уже понимали, что идет одно из решающих сражений войны. Нарастал поток раненых в московские госпитали. Напряжение возрастало с каждым днем. Но мы справлялись. Особенно трудно пришлось персоналу второго и третьего хирургических отделений, которыми руководили М.А.Теслер и Р.И.Овчинникова.
Чистоту, аккуратность, четкость в работе мы старались сохранить несмотря ни на что. Регулярно, не реже раза в месяц, нас, руководителей госпиталей, собирал наш начальник Н.Г.Орлов. Анализировалась работа эвакогоспиталей. Разговор порой принимал жесткий характер. Иногда даже звучала угроза — не наведете немедленно порядок — пойдете под трибунал!
Критиковали за плохо приготовленную пищу. И мы знали: если через некоторое время проверка покажет, что положение остается прежним, начальнику эвакогоспиталя не сдобровать. Но все понимали: иначе нельзя.
На совещаниях у Орлова я встречался со своими коллегами, на-чальниками других эвакогоспиталей. Делились опытом решения различных хозяйственных проблем, постановки операционной работы, выхаживания раненых. К опыту друг друга мы относились с большим вниманием. Много полезного узнал я, например, от Л.И.Дунаевского, который после войны стал профессором, видным хирургом-урологом, от И.В.Стрельчука, тоже ставшего потом профессором.
Работники госпиталей, постоянно чувствовали, что о них думают, заботятся. В госпиталь нередко приезжал второй секретарь Железнодорожного райкома партии Чурбанов. Часто с различными просьбами я обращался к нему и всегда находил полное понимание и поддержку.
Питание раненых у нас было нормальным — был в достатке хлеб, мясо, сливочное масло, сахар. Не было недостатка и в медикаментах. Правда, антибиотиков в то время еще не производили, но, к примеру, сульфидин, очень эффективное средство, мы получали. Новейшие приемы операций, методики выхаживания раненых — все это было на вооружении госпиталей. Процент выздоравливающих в нашем госпитале был высок, и подавляющее число раненых после выздоровления, если они не получали инвалидности, отправлялись на фронт.
К сожалению, порой медицина оказывалась бессильной. И гибель каждого человека, с которым зачастую мы успевали сродниться, все очень переживали — и санитарки, и сестры, и врачи.
Помогали госпиталю наши шефы — коллектив кондитерской фабрики имени Бабаева, труженики чугунно-литейного завода. А когда в госпиталь приходили девочки и мальчики из окрестных школ, раненые вспоминали своих детей, младших братьев и сестер, отступала боль, затихали страдания. Крепла вера в выздоровление, в близкое возвращение на фронт или домой, к родным и близким. Не было, пожалуй, дня, когда бы к нам не приходили представители предприятий. Они проводили беседы с ранеными, или просто дежурили в палатах. И это так важно — сказать прикованному к кровати человеку ласковое, доброе слово, помочь написать письмо домой, который иной раз оказывался очень далеко — в Сибири, Средней Азии. Как и в других госпиталях, у нас нередко давали концерты артисты-профессионалы. Но гораздо чаще выступала заводская или фабричная самодеятельность. Все это создавало хорошую, доброжелательную обстановку.
В госпитальные дела включались и выздоравливающие бойцы. Мы даже сформировали из них так называемую хозяйственную команду. Среди солдат и офицеров можно было найти людей практически всех мирных профессий. Люди, грудью заслонившие Родину, до войны работали слесарями и столярами, шоферами и электриками, шорниками и портными. Помню, в этой нашей команде особенно выделялся некто И.В.Яковлев. Он был настоящим мастером на все руки. Отлично управлялся с плотницким, столярным делом. Надо печку сложить — и это он умеет, притом весьма искусно. Он и каменщик, и жестянщик. За что ни брался, все делал с каким-то блеском и артистизмом.
Прошло почти полвека. Забылось многое. Но в том, что осталось в памяти, соседствуют трагические и смешные случаи, дела серьезные и какие-то случайные. Одним словом, шла обычная жизнь со всеми ее горестями и печалями, радостями и нелепостями. Груз повседневных забот лег на плечи врачей и на мои, как начальника госпиталя. Было однако и такое, о чем, наверно, тоже следует сказать, чтобы не создавалось у читателей впечатления об «одноцветности» что ли нашей жизни.
Как-то поступил к нам матрос с тяжелыми ранениями ног.
Врачи считали, что попал он в госпиталь в критическом состоянии, никто не был уверен в том, что нам удастся его спасти. И вот, когда дела его все же пошли на поправку, он вдруг обратился ко мне с просьбой, которая, мягко говоря, поставила меня в тупик, — перевести его в морской госпиталь.
— Я не могу здесь разговаривать. Люди не понимают, когда я говорю «полундра» , «отдать концы» , «трави якоря» — никто меня не понимает, только глаза таращат.
Выручил замполит Минаков — он выучил немало слов и оборотов из профессионального жаргона моряков и подолгу разговаривал с нашим матросом. К сожалению, не знаю дальнейшей его судьбы.
Запомнился мне летний день, когда мимо нашего госпиталя провели довольно большую группу немецких военнопленных. Весь персонал, выздоравливающие раненые высыпали к ограде. Кто мог «прилип» к окнам. Люди на костылях, с руками в гипсе, а то и вообще без рук смотрели на проходивших мимо понурых и каких-то жалких в помятой, нечистой форме пленных. Раненые смотрели на тех, кто жизнь им поломал, кто убил родных и близких, разорил полстраны, принес много горя и слез, смотрели с каким-то презрением. Довоевались, мол...
Вообще к пленным мы относились гуманно. Я столкнулся с ними в самом конце войны, когда меня неожиданно назначили начальником госпиталя в Новгород-Волынском. Наш госпиталь № 3427 тогда уже был переведен в Житомир, работал слаженно, четко. И я, как его начальник, чувствовал себя уверенно, твердо. Но как-то нарвался на грубый, хамский окрик одного из руководителей местного эвакопункта.
— Товарищ подполковник, — не сдержался я, — вы — советский офицер, и я тоже. Наверное, вы интеллигентом себя считаете. Так по какому праву позволяете себе так распускаться?
Подполковник, похоже, впервые получил отпор. И хотя, видимо, хамское отношение к подчиненным вошло у него в привычку, на этот раз он стерпел, но сказал с угрозой: — «Так просто это тебе майор, не пройдет...»
Через довольно короткое время меня назначили начальником! госпиталя, развертывавшегося в Новгород-Волынском. Госпиталь! большой — на 1200 коек. И что я имел? Три казармы без окон без печей (до зимы — считанные недели). 17 лошадей — без сена. Есть врачи. Есть сестры, но они не могут выйти на улицу: нет обуви.
Я начал с того, что пошел в горком партии, в партийные коми-j теты начинавших свою работу в освобожденном от немцев городе] предприятий. И мне помогли. Но тут — новый приказ: лечить мы должны не раненых красноармейцев, а пленных немецких солдат и офицеров.
Стали поступать раненые и больные. Ко мне пришли врачи, по национальности евреи.
— Как мы будем их лечить? Руки не поднимаются.
Должен сказать, что вокруг был край, разоренный годами гитле-ровской оккупации. Тысячи местных жителей погибли в концлагерях,! были угнаны в Германию. А местных евреев фашисты уничтожили всех до одного. И я понимал чувства пришедших ко мне товарищей. Но что я мог им сказать. Спросил только: «А что вы предлагаете?» .
И мы стали лечить и ставить на ноги своих вчерашних врагов. Люди в городе жили впроголодь, а раненые пленные получали по нормам, что и наши бойцы, хлеб, сахар, сливочное масло — продукты, недоступные местному населению. Вновь и вновь проявились великодушие наших людей, их доброта и милосердие.
Сейчас уже взрослыми стали внуки тех солдат, которые захватчиками пришли на нашу землю в годы войны. Не цветами встретили мы непрошенных гостей —свинцом. Мы отстояли свою Родину. А потом сделали все, чтобы вернуть здоровье пострадавшим немцам — нашим врагам. Помнят ли они, их дети об этом?
Годы войны были тяжелейшим испытанием для советских людей. Наверное, ни одному другому поколению в вековековой истории нашей страны не довелось пережить таких потерь. Но это было и время, когда проявлялись во всей своей полноте лучшие человеческие качества. Среди них такое, как милосердие. Я благодарен судьбе, что прошел через страшную войну в рядах солдат милосердия.
...Из одного металла льют
— медаль за бой,
— медаль за труд...
