Июль 1942 года. Приморская армия, занимавшая оборону Севастополя, отходила к Херсонскому маяку. Здесь в дыму и гари Приморская армия встала на защиту последнего опорного пункта. Я не слышал воя снаряда, только первое время почувствовал: обдало горячим воздухом, и потерял сознание. Очнулся — все уже затихло, кругом ходят серо-синие фигуры, слышатся то там, то тут автоматные очереди. Когда окончательно пришел в себя, вижу некоторых товарищей из нашего дивизиона, которых прикладами загоняли строиться в колонну. Меня подняли какие-то товарищи, которых я не узнал. Все встали в строй, и нас повели в Симферополь, куда прибыли на другой день. Здесь погрузили нас в вагоны. Звякнули засовы дверей, и поезд тронулся в неизвестном направлении, так мы поехали на каторжный труд.

Третий день поезд с узниками в пути. Проехали гг. Одессу, Кишинев, остановились в небольшом городке Васлуй, и снова на запад, куда ни посмотришь, кругом видна нищенская старая Королевская Румыния, маленькие накренившиеся домики, крытые соломой, и только изредка виднеется черепичная крыша, а в стороне — окруженные каштанами, как исполины, виднеются помещичьи дворцы, закрывая собой бедноту.

В вагоны загнали по 70—80 человек, двигались все дальше на запад. Наш состав, наполненный живым грузом, с зарешеченными окнами, движется все дальше и дальше. С каждым днем становится невыносимо пребывание в вагонах, правда, которые зашли первыми в вагоны, те заняли место вблизи окон, здесь хоть немножко, но свежее воздух, не так пахнет гниющими ранами. Все узники в вагоне едут стоя, ибо мест для сидения не хватает. Сегодня еще один товарищ скончался, а которые скончались в начале пути, от них исходит страшный запах, от которого становится еще тяжелее.

Правда, в первый день пути кем-то была обнаружена посудина с во-дой, кто-то бросился к ней, другой стал отнимать, привлекли внимание остальных, что грозило начаться свалкой.

Но вдруг раздалась властная команда. В это время я увидел высокого командира в форме морского офицера из Севастополя. Как-то само собой люди подчинились этой команде, отошли от ведра с водой, и все услышали тот властный командирский голос, к которому привык солдат.

«Этой воды на всех в вагоне не хватит, у нас есть тяжелораненые, и ее будем давать тем, кто не может держаться на ногах, и только по два глотка!» Стоявшие узники, опустив головы, отвернулись от воды, чтобы она их не смущала, молча терпеливо ожидая конца пути. Но не все, находившиеся в вагоне, успокоились насчет воды. Вечером можно было слышать такой разговор. Один говорит другому: «Когда приедем на место, я первый скажу, что ты был в полку комиссаром. Если ты спорол звездочку, думаешь, тебя не узнают? — продолжал произносить окающий голос. — Из-за тебя я остался без воды, из-за тебя помирать я не буду».

Ему вторил голос, который уже стал знакомым всему вагону: «Я был, есть, буду и умру коммунистом, и не знал, что в моем полку находились такие паразиты, как ты».

От этих слов всех, стоявших в вагоне, людей пробрал озноб.

К началу шестых суток (пути), чуть забрезжил рассвет, постукивая на стыках, поезд остановился, сразу стали слышны крики, ругань на чужом, незнакомом языке, какие-то отрывистые приказания, крик, шум. Но вот шум приближается и к нашему вагону, звякнув запором, дверь откатилась, утренняя свежесть ворвалась в вагон, узники жадно стали вдыхать ее. Не успели прийти в себя, как посыпались удары, возгласы команды, ог которых узники бросились из вагона, сминая друг друга, бежали в колонну, которая выстроилась у вагонов. В стороне виднелось красивое здание железнодорожного вокзала. Ярко сверкали буквы «Тимишера И». «Вот куда нас привезли трудиться! Отсюда далековато будет добираться до своих», — подумали с товарищем, с которым шли рядом в колонне.

Пройдя город, выйдя на окраину, перед нами показались наблю-дательные вышки, в четыре ряда колючая проволока и масса бараков. С этого момента мы перестали называться людьми, нам дали номера. Я получил № 3650, а у напарника № 3651 нарисован краской в кругу на спине и на груди. Разместили по баракам. В бараке мы увидели одетых в такие же серые полосатые костюмы изможденных, обросших людей. Впоследствии мы узнали, что среди них были руководители подпольной организации, здесь мы встретили бывшего командира бронетанкового корпуса генерал-майора Шпака, Сергея Завадского, Александра Смолякова и др. Они потеснились, дали на нарах место, стали расспрашивать о положении на фронте, где попали в плен.

Первое время я — молодой парень — стеснялся этих людей, даже, можно сказать, побаивался их, но впоследствии к ним появилась симпатия. Не так обращали внимание на их суровый взгляд. Часто по вечерам на верхних нарах без огня мы подолгу беседовали с ними, говорили о человеческом достоинстве, каким должен быть коммунист в лагере, в застенке. Коммунистом ты должен оставаться везде, мы — коммунисты в ответе вот за этих товарищей, которые в бараке и в лагере. Слова правды нужно доводить до них, разъяснять им, чтобы они не ходили по помойкам в поисках пищи, сплачивать между собой людей, прививать уважение друг к другу, не допустить, чтобы администрация лагеря сумела натравить одного человека на другого.

Раскаты Сталинградской битвы дошли и до нас, их не могли задержать ни стены казематов, ни колючая проволока. Как-то нас погнали на работу, на чистку города, убирать строительный хлам. Мы увидели случайно «оброненный» сверток. Солдат не заметил это, наш товарищ Шевченко Николай поднял его и стал делить между нами; у нас был установлен закон, что все найденное съедобное делить всем поровну. Он увидел в хлебе записку. Не привлекая внимания конвоира, мы быстро разошлись. Позднее, в лагере мы узнали из написанного о том, что армия Паулюса разбита под Сталинградом. На другой день весь лагерь узнал об этой радостной новости, все ждали скорейшего окончания войны, после этого стали учащаться побеги. Но обратно беглецов приводили все меньше и меньше, многим удавалось дойти до цели. Настало время осуществить организованный побег. Его взялись организовать из офицерского барака наши офицеры.

Первый вариант открытого выступления заключался в том, чтобы снять блоковых (охранников), затем незаметно ликвидировать охрану. Но этот вариант быстро отпал по той причине, что только небольшой группе удалось бы бежать и укрыться в городе у сторонников Сопротивления, с которыми была установлена связь; леса были далеко, и масса людей была бы обречена на уничтожение.

Стали разрабатывать другой план. И тут предложил воентехник 1-го ранга Романовский такой план. Он заключался в том, чтобы из уборной, которая находилась в секции, прорыть туннель. Предстояла трудоемкая работа, требующая больших физических усилий. Земля, которая сбрасывалась из туннеля в ямку, надежными людьми время от времени выносилась на свалку, замаскировав ее хламом. Эта работа длилась больше месяца, и только в августе этой группе удалось осуществить намеченный побег.

Не раз администрация лагеря пыталась производить вербовки в «доблестную» кубанскую и (другие) армии. Помню, однажды на работу нас никого не погнали и не было воскресенья, но дали «отдохнуть». В лагерь приехали щеголевато одетые офицеры с широкими лампасами на брюках в сопровождении коменданта лагеря майора Чекана и его свиты из лагерного начальства. Помню, зайдя в бараки, они платочком зажимали носы, ибо был до тошноты тяжелый запах. Среди вошедших (офицеров) был седой полковник с большой бородой. Он стал приглашать в создаваемую «армию освобождения», с нар сыпались вопросы: «Сколько будете нам платить за службу?» Ответ: «За верную службу будете получать, как и все солдаты нашей армии: довольствие, обмундирование и свободу».

«Против кого будем мы воевать?»

Ответ: «Вы будете защищать матушку Русь от большевиков и ком-мунистов».

С нар посыпались возгласы: «Дешево хотите купить, не выйдет!»

Здесь полковник, который приглашал, покраснел, как кумач, и по-спешил к выходу, за ним подалась вся свита, скорее выйти на свежий воздух. Но все же один предатель нашелся, записался «в армию освобождения». Его вскоре утопили в уборной, и все поняли, что в лагере кто-то руководит этой массой людей.

После описанных событий администрация лагеря стала принимать по отношению к пленным репрессивные меры: был установлен запретный час, нарушивший его узник жестоко избивался, и сажали его в карцер. В знак этого по лагерю была объявлена голодовка, утром никто из бараков не вышел за суррогатом кофе, в обед также, на второй день, также никто не вышел на обед за баландой, как мы ее называли. Особенно эта голодовка сильно имела действие на больных и инвалидов, но они мужественно ее переносили, лежа на нарах. Об этом было доложено коменданту лагеря, который цинично заявил: «Не все ли равно, кто как подохнет, черт с ними, пускай голодают». Но, опасаясь, что на него обратят внимание сверху, решил подавить строптивый характер и заставить пленных принимать пищу.

На утро четвертого дня рота солдат, вооруженная пулеметами и палками, влетела в бараки, началось беспощадное избиение всех, не обращая внимания на больных и инвалидов. Закончив «обработку» одного барака, переходили в другой барак, и к обеду избитые узники — кто мог передвигаться — потянулись к столовой.

Вскоре после этих событий меня с группой других пленных повезли на лесозаготовки в районе гор. Важета. Так как я был ранее шофером, меня посадили на машину, ибо гражданского шофера найти очень трудно, все были на фронте. Привезли в город, который выглядел очень мирным, весь утопал в зелени. Однажды я приехал с очередным рейсом, ко мне подошел гражданский человек. Сначала я на него не обратил внимания, и к собеседованию не было никакого желания, ибо желудок был пуст, одна была лишь мечта что-либо пожевать. Он спросил: «Ты откуда, товарищ? » на чистейшем русском языке. «Я из России», — ответил ему, подозревая, что он тоже русский, но я ошибся. Мой собеседник по сторонам оглянулся, шепнул на ухо: «Ваши вышли к Днепру!» — повернулся и ушел в сторону вокзала. Следующий раз он меня встретил с товарищем, который назвал себя Стефаном, а мой первый знакомый назвался Петером. Я назвал свое имя, так мы познакомились. Здесь мы договорились, что Стефан будет в деревне встречать меня и передавать продукты, когда я буду проезжать мимо их деревни вечером обратным рейсом.

С каждым днем мы все ближе сближались с румынскими товарищами. Население города стало относиться лучше к нам, мы стали чаще получать передачи от них, и с питанием несколько улучшилось дело.

В воскресные дни нас забирали товарищи к себе, кормили, а вечером отвозили и сдавали снова под охрану. Из бесед с румынскими коммунистами мы не раз слышали о том, что в человеке должна быть своя гордость, свое достоинство, самое страшное для человека — это голод, он делает человека зверем, последний забывает даже близких и может пойти на любое преступление. Ибо духовно этот человек уже мертв, и, чтобы этого не произошло мы, коммунисты, должны предотвратить это с нашими русскими товарищами. Однажды во время очередного посещения румынских товарищей Петер, к которому мы пришли, порадовал новостями. Здесь уже был Стефан, с которым мы ранее познакомились. Румынские товарищи рассказали нам, как и в каких условиях они работают, рассказали о строении Румынской коммунистической партии. Мы, в свою очередь, рассказали им о Советском Союзе, как у нас проходит работа.

Во время беседы хозяин квартиры поднялся из-за стола, пригласил нас в спальню, в углу в зеркале был вмонтирован приемник, подойдя к нему, повернул ручку, показался зеленый огонек, стало слышно тихое потрескивание, затем стало слышно какие-то непонятные слова, повернув ручку еще раз, мы услышали свою, русскую речь: «Внимание. Внимание, говорит Москва! Наша радиостанция работает на волне, — тут на радостях я дальше прослушал слова диктора, — передает сводку Со-винформбюро о победах на фронтах нашими соотечественниками».

У меня запершило в горле, на глазах появились слезы радости за наших русских солдат, одерживающих победу. Я не плакал, когда меня пытали в концлагере, а сейчас, когда услышал родную речь из нашей столицы, не выдержал, заплакал.

А диктор все продолжал говорить о боевых трофеях, захваченных в этой операции. Не успел диктор закончить передачу, как вошла хозяйка, что-то сказала Петеру. Тот быстро выключил приемник и спрятал снова в зеркало.

Оказывается хозяйка все это время, как мы слушали Москву, стояла на улице, наблюдала за домом. Петер извинился перед нами и сказал, что если узнает сигуранца (гестапо), что мы слушали «Голос Правды», то мне несдобровать «вторичного попадания в застенок, не имею никакого желания».

«А вам я тоже советую уходить и пробираться к своим...» Долгое время мы не встречались. Как я ни пытался встретиться с ними, их никого не смог встретить.

Как-то вечером я не успел поставить машину во двор, меня позвали в барак. Здесь я увидел жандармов из полевой жандармерии, все вещи, вся солома были перевернуты, видимо, был тщательный обыск. Мне приказали следовать с жандармами, не дав попрощаться с товарищами. В жандармерии сразу начался допрос, полилась брань, угрозы, но бить пока, видимо, не думали. Одно предлагали — откуда все узнавали сообщения о Советской армии, которые передавали цивильным рабочим, кто передавал вам питание в деревне. Я сразу догадался, что это донес на меня Лесник, с которым последний раз я беседовал. Видя, что я молчу, шеф приказал спустить меня в подвал. Но на следующее утро меня вызывают снова к шефу, где я увидел своего управляющего. Оказывается, он упросил отпустить меня на несколько дней, так как сейчас с шоферами плохо, их сразу не найти, а дрова нужны. Меня отпустили, на этот раз я легко отделался от сигуранцы.

Вечером этого же дня мне посчастливилось встретить Петера и рас-сказать ему о случившемся. Он сразу же сказал: «Вам нужно уходить, и как можно скорее». Я было начал говорить, что на нас полосатые костюмы, нас моментально сцапают. На это я получил ответ: «Мы с товарищами что-нибудь придумаем». Со следующего дня он начал приносить передачи, мы их прятали во дворе. Как-то однажды нам была передана гражданская одежда. Оставаться для нас здесь было уже опасно, нас с Василием могли отправить, при том что со дня на день ожидался вместо меня гражданский шофер.

Ночью следующего дня мы тихо прошли на улицу, забрав продоволь-ствие, тут же, сбросив полосатые костюмы, вышли на улицу и подались в лес и далее на восток, а через 4 месяца, пройдя 600 км, перешли линию фронта. Нам вручили советское оружие, для нас это было событием, или, как мы его назвали, вторым днем рождения. Благодаря этим хорошим товарищам сейчас я живу. В 1957 году меня восстановили в члены КПСС, которой я обязан всем, что у меня есть дорогого, чтобы оправдать это большое доверие после долгих мытарств и скитаний по концлагерям.


Баканов Г. А. 13 июня 1961 г. Марийская АССР. г. Волжск.

РГАСПИ, Ф. М-98. On. 3. Д. 4. Л.82—88 об.