ВОЮЕТ!..

I

   Мины молотили передний край, как цепы на току.
   - Психованные какие-то, - сказал рыжеусый боец. - Поужинать спокойно не дадут, аппетит портят!
   - Нервы вы им тут порядком потрепали! - заметил старший политрук, ужинавший из одного котелка с рыжеусым.
   - Старались в меру своих сил и способностей. Вам помогали, товарищ старший политрук!
   - Молодцы, хорошо старались!
   Бойцы замолчали, ожидая, пока прекратится огонь, а когда на бруствере траншеи перестали шлепаться мины, беседа возобновилась. Она велась в стрелковой роте, уже на Большой земле. В последних числах января 1942 года штаб и политотдел восьмой армии были переброшены из-под Невской Дубровки в район Синявино - Мга. Волховчане несколько месяцев вели ожесточенные бои с противником и имели значительные успехи. И воины Волхова гордились своими успехами, считали себя защитниками Ленинграда и без запинки называли немецкие части и соединения, которые они разбили в декабре - ян- варе.
   Но, гордясь своей победой, они не уставали восхищаться великим подвигом Ленинграда. Город на Неве стал для всех символом мужества и несокрушимости духа. Затаив дыхание, слушали они сейчас молодого армейского лектора. А он умел рассказывать живо, увлекательно и вдохновенно. Говорил, как сражалась армия на маленьком ораниенбаумском "пятачке", как геройски вела она бои на еще меньшем "пятачке" в Невской Дубровке.
   - Будут у нас еще большие и малые сражения, будут и великие битвы,- медленно произносил слова старший политрук,-но Нева этой военной поры останется в народной памяти навсегда. Как же воевали там люди! Был у нас один полк, состоял он из ленинградских добровольцев. Из Ленинграда они, голодные, обессиленные, шли пешком: транспорта у нас не хватало. Кое-кто падал, но просил поднять его и вести под руки.
   Во время переправы через Неву многие утонули. Оставшиеся не дрогнули, пошли в атаку. Их встретили таким огнем, что, казалось, на каждый квадратный сантиметр приходились или пуля или осколок. Только единицы сумели добежать до колючей проволоки немецких позиций!
   Он вздохнул, помолчал.
   - На верную гибель шли, и все для того, чтобы спасти Ленинград. За этот город шли в бой и с его именем умирали. Трагические, но такие героические были там бои! Я не могу выделить в особый ряд какой-то род войск. Мужественно, прекрасно сражались все: и пехотинец, ходивший десятки раз в атаку на клочке земли, где все было пристреляно; и танкист, поднимавший машину от реки и мчавшийся вперед, на вражеские пушки и пулеметы; и понтонер, под которым за месяц разбивало сто или двести лодок; и повар, доставлявший через Неву горячую пищу; и медсестра, оказывающая на берегу, под сплошным пулеметным огнем, помощь сотням и тысячам раненых и контуженных. На Неве не было трусов, героями там были все!
   - А вы тоже на Неве бывали? - спросил рыжеусый боец.
   - Бывал,- улыбнулся старший политрук.
   - Часто?
   - Все время.
   - Все время! - удивился солдат.- А как же в живых оста- лись?
   - Повезло, товарищи. Я был там комиссаром всех переправ. Сам удивляюсь, как выжил. Даже не царапнуло. А контузия была. В голове и сейчас гудит. Вот и медаль у меня за Невскую Дубровку!
   Все бойцы с восхищением смотрели на новенькую медаль "За отвагу", а бывалый воин с проседью на висках не удержался и заметил:
   |- За такие дела медали мало, за такое надо Героя давать!
   - Когда-нибудь будут давать и Героя. Когда начнем побеждать врага!..
   Рыжеусый, с уважением глядевший на агитатора, участливо спросил:
   - Семья-то есть, товарищ старший политрук? Не в Ленинграде осталась?
   - Нет, родом я смоленский. Мать и дочурка спаслись, а вот жена пропала без вести...
   - Как так? - не унимался рыжеусый.- В Смоленске оста- лась?
   - В полевом госпитале медсестрой работала. Где-то под Смоленском. Вот там все это и случилось.
   - Неужели и разузнать нельзя? Ведут же у нас учет потерь!- сказал рыжеусый, словно обиженный на то, что тыловые учреждения не могут толком ответить этому человеку.
   - Есть у них учет убитых и раненых. Но есть и страшная графа: пропавшие без вести. Захвачены без сознания в плен, разорваны бомбами и снарядами - все в эту графу. Не скоро узнаем про них правду.
   - Да-а! - с горечью протянул боец.
   Часовая пауза закончилась, и немцы возобновили огневой налет. Стреляли они часто, мин, снарядов и патронов не жалели, но вели огонь беспорядочно, словно куда-то спешили.
   Сергей Глушанков посмотрел на часы: время, отведенное на беседу, исчерпано. Бойцам надо будет отдохнуть, отоспаться. Нужно еще подшить свежие подворотнички, кое-кто напишет письма родным: день будет трудным, и не все они останутся в живых - такова война. Сергей пожал руку бойцам, пожелал им удачи и стал пробираться по траншее к штабу батальона. Огонь не прекращался. Что бы это значило? Немцы просто психуют или догадываются о завтрашнем наступлении? Вряд ли! Не случайно они вот уже три ночи ведут разведку боем, чтобы захватить "языка". Пленного не взяли, а своих трупов оставили порядочно. Здесь, от Ладоги до Волхова, они вообще понесли серьезные потери. "Это начало,- думал Глушанков,-- впереди у вас будет и не то. Мы отучим вас зариться на чужие земли".
   В штабе батальона он предложил командиру лечь поспать, а сам сел у неказистого самодельного столика и задумался. Только бы иметь успех! Ведь так мало километров отсюда до Невы, которая ему запечатлелась на всю жизнь. Выйти бы на ее левый берег, посмотреть на противоположный, где он проводил бессонные ночи, организуя переправы людей, техники и продовольствия, видел тысячи разорвавшихся поблизости мин и снарядов. Вернуться бы на эту землю, поцеловать ее и сказать ленинградцам: блокада прорвана!..
   Но блокаду не прорвали ни в этот, ни в последующие дни. Схватки были жестокими, потери большими с той и другой стороны. А вот успеха не было, и это до боли душевной угнетало Сергея Глушанкова. Все эти дни он был в подразделениях переднего края, словом и личным примером воодушевляя людей на отвагу и мужество. И хотя ему было больно за неудачи, бодрости духа он не терял. В ротах и батальонах привыкли видеть веселого, безунывного старшего политрука. Его слову верили и с ним соглашались: он говорил им пусть и суровую, но правду. Он звал к мужеству и был мужественным сам. Он призывал не щадить жизни и сам тоже не щадил себя.
   Бойцы любят агитаторов, у которых слова не расходятся с делом. Вот почему они любили и Сергея Глушанкова.
   
   
   

II

   В апреле 1942 года батальонный комиссар Сергей Глушанков был назначен начальником отделения пропаганды и агитации политотдела 8-й армии и, соответственно, заместителем начальника поарма. Для многих его друзей это было приятной новостью. Но были и такие, кто выражал недоумение: молодой политработник и вообще молодой по возрасту человек - и вдруг такая должность; нет у него высшего образования (заочный комвуз да вечерний университет марксизма-ленинизма - это не МГУ или ЛГУ!), а теперь начнет руководить людьми, которые на две головы выше его; в военном деле он не шибко грамотен, а будет давать указания в "низах" и т. д. и т. п.
   Что ж, попробуем поддержать первых и не согласиться со вторыми. И не в силу симпатий или антипатий, а ради объективности.
   Сергей был одаренным человеком. Во многом это ему помогало, а в чем-то вредило. Он мог пробежать глазами передовую статью газеты и сразу же, почти без запинки, ее продекламировать. Стихи запоминал сразу и знал их великое множество. Интересно читал лекции по литературе, истории партии и СССР, международному положению и даже по философии, которую очень любил. Способность быстро все схватывать подчас мешала ему углубиться в тему или предмет и познать более основательно.
   Если ему предлагали новую, более ответственную работу, он мгновение думал и говорил свое обычное: "Доверите - справлюсь". И справлялся. Так было до войны, так было и в трудные боевые месяцы. В Таллине он пришел в республиканский военкомат и попросил отправить его добровольцем на передний край. Ему хотелось быть просто бойцом и сражаться с оружием в руках. Но в дивизии ему сообщили, что в редакции многотиражки создалось трудное положение с выпуском газеты. Он все еще настаивал на отправке его к бойцам первой линии, но комиссар сказал, что в газете он будет нужней, чем в окопе. Редактор встретил его недоверчиво: новый сотрудник не газетчик, а время не такое, чтобы учиться. "Доверите - справлюсь",- успокоил его Глушанков. Он не был журналистом, но в газеты писал часто. И сразу же зарекомендовал себя толковым литератором. В политотделе 8-й армии ему предложили должность лектора. "Доверите - справлюсь". Потом начальники политотделов и комиссары частей обращались в поарм с конкретными заявками: хотим послушать товарища Глушанкова. Он умел говорить пламенно и доходчиво, брал своих слушателей за живое, заставлял их переживать то же самое, что переживал он. У него была внутренняя убежденность в правоте нашего дела, в нашей победе, и потому ничто не могло изменить его жизнерадостного характера: ни купание в холодных водах Финского залива, ни пребывание под непрерывным огнем на берегах Невы. А вернувшись из Невской Дубровки в политотдел армии, на прежнюю должность лектора, он опять пошел к бойцам и командирам стрелковых подразделений, был рад возможности встретиться с ними, поговорить по душам, побыть с ними в бою.
   Начальник политотдела 8-й армии полковой комиссар Сергей Иванович Панков, представляя его к утверждению в новой и высокой должности, имел полное право написать такие строки: "За период Великой Отечественной войны показал себя бесстрашным политическим руководителем и организатором масс на выполнение боевых операций. В сложной обстановке как по защите города Таллина, за Невскую Дубровку, так и во многих других случаях, проявил достойные большевика качества: умение личным примером храбрости и мужества воодушевлять бойцов и командиров на разгром врага, самоотверженно и всецело отдаваясь порученной работе, при самых тяжелых условиях боевой жизни всегда правильно и глубоко содержательно проводит устную пропаганду. Исполняя должность военного комиссара переправ в районе Н. Дубровки, работу таковой организовал умело, проявив при этом разумную инициативу".
   Начальник политуправления Волховского фронта бригадный комиссар Константин Федорович Калашников, согласившись " такой оценкой, добавил: "Выезжая в части, тов. Глушанков живым и ярким словом поднимает дух бойцов на борьбу с немецкими захватчиками".
   Человеком он был храбрым, упорным, смекалистым. Если бы потребовалось умереть, он даже на мгновенье не задумался: отдавать ему жизнь или нет. Отдал бы сразу. Но, как замечали его боевые товарищи, все же он хотел бы умереть красиво, на виду других, и очень завидовал кавалеристам-буденновцам, которые в годы гражданской войны лихо мчались в атаку на быстрых конях и с шашками в руках. Завидовал он танкистам и летчикам. Но это была, пожалуй, зависть мечтательного романтика. И, конечно, большого патриота.
   Когда человек не думает о своей личной безопасности и выгоде, когда интересы Родины он ставит в тысячу раз выше своих личных, когда он готов каждую минуту сложить свою голову в бою, пусть даже и красиво, он не карьерист. Он - хооший боец, - независимо от должности и воинского звания.
   Начальник поарма Сергей Иванович Пайков, сам молодой и инициативный, ценил в людях хваткий ум, быстроту, умение разобраться в самой сложной обстановке и правильно, с пользой для дела, определить свое место. Он, например, выдвинул порывистого журналиста Яшу Ватолииа своим первым заместистелем и не ошибся в нем. Ватолин был инициативен, изобретателен, он не давал покоя ни себе, ни другим. Немало интересных начинаний было осуществлено в войсках по замыслам этого пылкого, неутомимого политработника. Сергей Иванович не боялся выдвигать на ответственные посты молодых, настойчивых и огневых людей. Результаты не замедлили сказаться и в орготделении, и в комсомольском, и в отделении по работе среди войск противника. Дошла очередь и до пропаганды. Сергей Глушанков отвечал идеалам начальника поарма, интересам дела и духу времени. Так он стал главным агитатором армии, как в шутку называли его потом товарищи.
   Глушанков сознавал, что на новом и высоком посту все будет и труднее и сложнее. Раньше он мог советоваться с товарищами, более грамотными, чем он, теперь он должен давать им "ценные указания". А как давать эти указания лектору Дмитрию Степановичу Булыгину, если тот преподавал историю партий на Высших ленинских курсах и назубок знает труды Маркса, Энгельса, Ленина? Все его выступления отличались глубиной знаний, свежестью мысли, пониманием самого сложного и трудного. Его ли учить тому, как нести в массы ленинское слово! Или другой работник отделения: старший политрук Владимир Иосифович Свидерский, подающий большие надежды в философских науках. О самых труднейших проблемах он говорил так интересно, так просто, что его понимали все - и бойцы, не имеющие среднего образования, и командиры, закончившие технические вузы или военные академии.
   Ну что ж, если подчиненные в каких-то определенных науках знают больше его, Глушанкова, то и это пойдет ему только .на пользу: у таких совсем не зазорно поучиться! "Доверили - справлюсь",- сказал он полковому комиссару Ланкову, когда тот сообщил об утверждении его в должности начальника отделения пропаганды и агитации.
   - А я и не сомневаюсь в этом,- уверенно проговорил Панков.- Плечи у тебя молодые, сильные.
   - Спасибо, - ответил Сергей, понимавший, что хотя у него и сильные, молодые плечи, но и ноша тяжела.
   Высокая должность заместителя начальника поарма немешала ему как и прежде, часто бывать, в частях и подразделениях и выступать перед бойцами. Во время выступлений он нет-нет да и подумает совсем о нереальном: его речь прерывает, звонкий, знакомый и такой дорогой голос: "Сереженька; неужели это ты?!" Он оставит на мгновение трибуну и бросится навстречу той, кто позвал его. А потом объяснит людям: "Жену, вот, встретил, товарищи, целый год искал!" Его и поняли бы и порадовались бы вместе с ним...
   Обидно, что такие мечты, похожие на чудесную сказку, сбываются очень и очень редко...
   
   
    
   
   
  

III

   Всю весну 1942 года 8-я армия вела бои и в пределах своих возможностей старалась решить трудные задачи.
   Начало лета было неспокойным: имелись данные, что противник в ближайшее время намерен штурмовать Ленинград. Армия готовилась к отпору врагу: возводились новые линии оборонительных сооружений, бойцы были полны решимости встретить врага во всеоружии и сорвать его планы. Агитаторы поарма да и все политотдельцы находились в частях и воспитывали у людей стойкость духа, мужество, желание до конца выполнить свой долг перед Родиной. Но бывали и такие дни, когда политотдельцы сами готовились к непосредственным стычкам с гитлеровцами: рыли траншеи и блиндажи, учились совершать перебежки и переползания, стрелять из автомата, пулемета и противотанкового ружья, бросать различного назначения гранаты.
   Обрадовались, когда узнали, что пришла директива Ставки: готовиться к наступлению, решительному и важному. До Невы было так мало: всего шестнадцать километров! Нажать как следует в сторону Синявинских высот, захватить эти высоты и - к Неве. Тогда все, что останется у Ладожского озера, будет отрезано и уничтожено, Ленинград получит надежную связь по земле, куда более надежную, чем по воде или льду озера.
   Конечно, в войсках знали, что противник за одиннадцать месяцев "сидения" под Синявином сильно укрепился. Оборонительные позиции врага проходили на выгодных для него рубежах, вдоль оврагов, рек и озер, имели огромное число узлов сопротивления и опорных пунктов. Проволочные и минно-взрывные заграждения прикрывали блиндажи, дзоты и доты противника, много имелось у врага авиации и противотанковых орудий.
   Но об этом было известно. Пусть и не совсем точно, но все же знали многое. А вот о том, что враг начал переброску с юга 11-й армии генерал-фельдмаршала Манштейна, пока ничего не знали. Эта армия была сильной, хорошо подготовленной и намечалась Гитлером для помощи остальным немецким войскам в овладении городом Ленина.
   27 августа 8-я армия начала свое крупное наступление. Два часа гремела артиллерийская канонада, десять минут выжигали передний край противника "катюши". Пехота рванулась в атаку и уже захватывала первые траншеи. К радости бойцов все пока шло хорошо: они успешно форсировали Черную речку и на второй день подошли к Синявину.
   Батальонный комиссар Сергей Глушанков находился в передовых частях. Было приятно сознавать, что наконец-то сопротивление противника сломлено и он дрогнул. Из-под Синявина уже сообщили, что они слышат стрельбу ленинградцев: вот бы поскорее с ними встретиться и обняться. Накануне наступления Глушанков много дней провел среди бойцов и не уставал рассказывать им о том, как красив Ленинград и сколько горя причинили ему проклятые фашисты, какое мужество проявили жители города-героя и с каким неиссякаемым желанием ждут они своих избавителей-волховчан, как нужно действовать бойцу в той или иной обстановке и как важно помнить всегда и при всех обстоятельствах: ни шагу назад, а только вперед.
   Первый боевой успех окрылил и его, много повидавшего за эти четырнадцать месяцев тяжелой кровопролитной войны.
   Но успех не завершился победой.
   Противник, к этому времени разгадавший замысел нашего командования, бросил все свои силы, чтобы приостановить наступление и вернуть утраченные выгодные позиции. В бой были брошены дивизии, прибывшие из Крыма, танки, авиация. Советские воины сражались храбро и доблестно, и все же противнику удалось их потеснить. Особенно трудным оказалось положение стрелковых частей 24-й гвардейской стрелковой дивизии. Их надо было вывести из боя, но оставался ничтожно узкий проход. Бойцы испытывали острую нехватку боеприпасов, продовольствия, раненые оказались без нужной медицинской помощи. Командование дивизии пыталось послать на выручку отряд из 260 человек, но через горловину проскочило лишь пятнадцать.
   Большому числу людей угрожала смертельная опасность.
   Надо было принимать быстрые и решительные меры.
   Военный совет армии для организации снабжения и выхода из боя частей дивизии создал опергруппу. Возглавил ее начальник отделения пропаганды и агитации поарма батальонный комиссар Сергей Глушанков.
   Вечером он прибыл к горловине. Стоял непрерывный гул от рвущихся снарядов и мин. Справа горел лес, слева полыхало болото. Дым стлался по земле темной и ядовитой завесой. Куда ни глянь - воронки что частые оспины; даже вывороченные пни и те продолжали тлеть, подсушенные огнем пожарищ и частыми разрывами. Казалось, сделай шаг - и тебя непременно что-то сразит: пуля или осколок, бомба или снаряд.
   А людей надо выручать, иначе они погибнут. Сергей Глушанков выступал уже перед теми, кому предстояло пройти эту смертельную горловину. Он говорил о добром правиле русского воина: "Сам погибай, а товарища выручай", о страшном фашистском плене и ужасающих гитлеровских лагерях смерти. Он призывал спасти товарищей, попавших в беду, и бойцы поклялись, что они сделают все, чтобы помочь своим боевым друзьям.
   Было организовано пять боевых отрядов. Двести человек вызвались идти на это опасное задание. Их, желающих, было больше, но ведь всех не пошлешь! В каждую группу Глушанков выделил работника политотдела армии, возложив на него всю ответственность и за проход через горловину, и за доставку ценного груза, и за вывод раненых и больных. С отрядами он послал двух врачей, пять фельдшеров, пять интендантских работников.
   Вместе со всеми батальонный комиссар Глушанков направился к горловине и лично руководил группой автоматчиков, прикрывавших этот опасный и рискованый переход.
   Сентябрьскую темень разгоняли непрерывные разрывы и десятки осветительных ракет, повисших на парашютиках. Глушанков примостился у толстого пня и весь превратился во внимание. Разрывы снарядов и мин его не пугали, он напряженно ждал, не начнут ли полоскать воздух автоматные очереди: это означало бы, что группы обнаружены и враг приступил к их истреблению. Но автоматные очереди гремели с той же периодичностью, как и час-два тому назад, когда группы готовились к переходу. Рядом с ним шлепнулась мина, и молодой боец-автоматчик сник головой. Глушанков склонился над ним, приложил ухо к груди, обрадовался: дышит! Солдата бережно понесли на медпункт, а батальонный комиссар взял его автомат, еще не успевший остыть от рук бойца, и приготовился, если потребуется, вести огонь.
   Приполз связной: мокрый, испачканный гнилью торфяного болота. Доложил: все пять групп прошли в стрелковые части и доставили гранаты, патроны, продукты, медикаменты и газеты. А вскоре свыше семисот бойцов, получивших патроны и гранаты, пробились к своим. Потом начался выход мелкими группами. Люди отыскивали молодого батальонного комиссара и от всей души жали ему руку. Жал им руки и он и благодарил от имени Родины: за то, что были решительными в наступлении и мужественными в обороне, за то, что не дрогнули, оказавшись в тяжком положении. И не уставал повторять: свою главную задачу вы, дорогие товарищи, выполнили с честью - штурм Ленинграда сорван!
   Пять суток без сна и отдыха находился Сергей Глушанков на трудном участке. Многих людей удалось тогда выручить и спасти. Он стремился к тому, чтобы как можно быстрее вывести их из шокового состояния: лично следил, чтобы людей тотчас помыли в бане и выдали чистое белье, накормили и обеспечили долгий, спокойный отдых, чтобы имели они свежие газеты и бумагу для писем: кому же не захочется порадовать родных!
   За образцовое выполнение своего задания Глушанков удостоился заслуженной похвалы от командования. Но самой высокой наградой для него оставались рукопожатия вырученных им бойцов и командиров.
   В эти дни к нему вновь и вновь возвращались тяжкие мысли: где Ольга и что с ней? Может, и она выходила где-то под Смоленском через такую же горловину? Выходила - и не вышла. Погибла или захвачена в плен... Он не мог поверить, что Ольгу могли взять в плен. Нет, она не тот человек, который поднимет руки! Но ведь всякое могло случиться!.. Тяжелое ранение. Ольга лежит без сознания. А когда приходит в себя - кругом уже колючая проволока. Но и в это не верилось. "Убежит, убегают же другие!" - с надеждой подумал Сергей. Тогда почему нет от нее никаких известий? А как их передашь, эти известия? Вон у его подчиненного агитатора Николая Мамзина жена осталась под Минском с двумя ребятами - и ничего он не знает ни про жену, ни про сыновей. Написал десятки писем, и все без толку.
   Много писем написал и Сергей Глушанков. В специальные организации, занимающиеся розыском, своим смоленским друзьям, которых суровая година разбросала во все концы страны, в штаб Западного фронта и по прежнему месту службы медицинской сестры Ольги Грененберг. Одни с сожалением сообщают, что им ничего не известно, другие, официальные, повторяют стереотипную фразу: "Пропала без вести".
   Списался Сергей и с приятельницами Ольги. Мало утешительного. Кто-то помнил, как Ольга сдавала один из последних своих экзаменов в институте, другая видела ее уже в солдатской гимнастерке, третья утверждала, что наверняка ее надо искать где-то в тылу: она могла быть ранена и эвакуирована в глубь страны. Случалось же такое: нашли человека из другой части или даже армии раненным и отправили сначала в медсанбат, потом в полевой госпиталь, а затем в далекий тыл. Он лечится, а в прежней части его считают пропавшим без вести. Конечно, могло быть и такое. Но на Ольгу это не похоже. Она бы все сделала, чтобы отыскать мужа. Вон как быстро нашла она его мать и Роменку! Нашла, написала два теплых, сердечных письма и словно канула в воду.
   Всякие мысли приходили в голову Сергею Глушанкову. Но мог он предположить лишь одного, что его Ольга с особым заданием направлена в другой тыл, в тыл противника.