ОЧЕНЬ ТРУДНАЯ РАБОТА

Ольга Грененберг (справа) в оккупированной Риге.

I

   Дождь лил уже третьи сутки, и по асфальту рижских улиц неслись мутные потоки. Облака серые и набухшие, ползли низко и чуть ли не цеплялись за кресты кирок. Ветер дул с моря, и был пронизывающе холодным. На потемневшей и потому неприветливой Даугаве стонал какой-то пароходишко и словно просил о помощи.
   Люди в такую погоду, если нет острой необходимости, сидят дома и посматривают на небо: не прояснится ли? А те, кому надо идти непременно, стараются как можно быстрее добраться до ближайшего транспорта или попасть под крышу. Торопливо идет и Ольга. В руках у нее пустой бидон. Если спросят, куда и зачем она торопится, она ответит, что ей нужно в Старую Ригу за молоком.
   Больше двух месяцев живет Ольга Грененберг в Риге, а похоже, что она прожила тут не один год. Она быстро освоилась с манерами местных жителей, и ее не отличишь от коренной рижанки. Правда, хотя она и хорошо говорит по-латышски, но слабый акцент все же чувствуется. Вполне объяснимо: всю жизнь провела вне Латвии, только здесь и начала постигать все тонкости родного языка. Это для тех, кто будет допытываться, почему она, латышка, имеет акцент. Для этого сорта людей остается в силе и ее легенда: отец расстрелян, а брат арестован, как враги народа; она пришла из Смоленска, чтобы жить с родными и близкими; Советскую власть не терпит, зато новый порядок обожает; на фюрера готова молиться, как на своего освободителя. Может наговорить три короба подобных глупостей, только уши развешивайте, господа фашисты. А угодно будет проверить, вот вам точный адрес: даугавпилсская тюрьма. Там все материалы следствия по ее делу, там есть и все документы.
   Поначалу ей казалось, что найти людей и работать с ними - проще простого. Кто же из честных и смелых не согласится помогать Советской власти? А потом поняла, что все это куда сложнее: как отличить хорошего человека от подлеца, смелого от труса, патриота от провокатора? Тот, кто красиво говорит, может оказаться предателем, а у кого и слова не вырвешь, пойдет с тобой на смерть.
   Первым, с кем она установила контакт, был муж Валии Карловны - Анатолий Рыжаков. Латгалец из Резекне, он превосходно владея русским и латышским языками, был знаком со многими жителями Риги. Он очень сожалел, что из-за болезни не попал в Красную Армию и остался на оккупированной территории. Обо всем он говорил откровенно и искренне. От него и узнала Ольга, как невзлюбили латыши фашистских завоевателей, какие террористические акты совершаются на латышской земле, как набирает силу народное партизанское движение. Но пришли в движение и другие, подлые, как выражался Анатолий, силы: кулачье, недобитые агенты латышской буржуазной охранки, чиновники прежних государственных ведомств, реакционная часть бывшего офицерства. Они охотно нанимались на службу к врагу, готовы были не только выдать гестапо истинных патриотов, а и задушить их своими собственными руками. Но ни им, ни их хозяевам сломить народ не удалось: он оставался непоколебимым. Ольга слушала Рыжакова и все больше и больше убеждала себя в том, что найдет свое место в строю и изо всех сил будет помогать Советской Родине. Рыжаков знакомил ее и с новыми людьми. Причем с такими, в которых он поверил сам и был убежден, что на них можно положиться. Ольга встречалась с ними, говорила в первый и во второй раз по пустякам, прощупывая человека насквозь. Федор Зинченко произвел хорошее впечатление. Смел, решителен. В плен захватили, когда он лежал без сознания. Пытался бежать, но неудачно. Теперь он работает вместе с Толей в ангаре, и тот на свой страх и риск приводит его к Ольге. Федя очень переживает, что в трудную для страны годину оказался в стороне от великой борьбы. Ольга успокаивает его тем, что, если человек по-настоящему любит свою страну и переживает за ее временные неудачи, он в любых условиях станет ее защитником. Иногда она говорит ему прямо, чаще - иносказательно, эзоповским языком. Умный Зинченко должен понять что к чему и сделать свои выводы.
   Или человек трудной судьбы Вася Панкеев. Он пришел к Ольге на бульвар, сел на скамейку и сразу начал рассказывать: не по своей вине он живет сейчас в Риге, его, как и друга Федю, взяли раненным и без сознания. Что нужно сделать, чтобы искупить свой позор? И простит ли его Родина, если он даже начнет помогать ей. "Родина у нас как хорошая мать: она все решит по справедливости",- успокоила его Ольга.
   И только красивый шатен Иван Рагозин был бодр и выразил желание хоть сегодня колотить немцев. Ему было двадцать два года, фашистский лагерь, как думала Ольга, не сломил его. А может, сказывался возраст? В такие годы можно быть и легкомысленным. Рагозин говорил о том, что пора всколыхнуть Ригу, а потом уйти в партизаны, что немцев он ненавидит люто и готов истреблять их без жалости. Успевшая привыкнуть к осторожности, Ольга не выдала своих дум и планов и была только в роли внимательной слушательницы.
   Ольга понимала, что главная ее задача - разведка, и она терпеливо собирала сведения о противнике. Но кому нужны эти сведения, если их нельзя передать своим? Даже если она переправит их через линию фронта спустя два или три месяца; тогда эти сведения уже не будут иметь цепы. И Ольга приложила максимум сил, чтобы найти рацию. Толя, верный ее помощник, однажды прибежал к ней радостный и взволнованный. "Нашел! - зашептал он.- Там, в Старой Риге есть хороший парень с рацией, наш человек!" Ольга познакомилась с этим парнем. Он оказался очень скрытным. Долго проверял ее, как она проверяла других. Потом сознался: вместе с товарищем был оставлен в разведке. Работали они дружно и удачно, но во время очередной передачи их запеленговали в лесу. Пришлось спрятать рацию и шифры в дупле большого дерева. Выходили порознь. Радист в условленное место не пришел. Товарищ часто сюда наведывался и наблюдал со стороны: нет ли засады. Но не было засады и не было испытанного друга. Спустя месяц он заглянул в дупло и поначалу обрадовался: все цело - и рация, и коды! Потом понял: какой толк из рации, если он не умеет на ней работать, зачем добывать ценные сведения, коли их нельзя передать? "Давайте попробуем",- предложила ему Ольга. Он удивился. А когда увидел, как Ольга: уверенно крутит ручки и входит в связь, понял, что эта молодая женщина - сущий для него клад.
   Ольга не знала теперешних позывных подполковника, пославшего ее в разведку: ее таблицы для разговоров остались в лесу вместе с рацией. Ничего! Зато у парня есть свои таблицы и свои позывные. Она будет передавать свои сведения вместе с данными, которые собирал этот энергичный человек. Начальники наверняка у них разные, но сведения попадут в те же руки: Советскому командованию.
   Так были переданы важные сообщения, и они, советские разведчики, получили одобрение своим действиям и благодарность за выполнение боевого задания. "Боевого!" Как хотелось Ольге услышать это слово! Наконец-то она его услышала!..
   И сегодня, в эту осеннюю слякотную хмурь, она добирается до Старой Риги, чтобы передать очередную сводку. Ольга уже давно живет в центре города, но за Даугавой, на Слокас, бывает часто. Надо будет наведаться туда на обратном пути, встретиться с Валией и Анатолием, с их дочкой Илгой. Илга всегда требует, чтобы Ольга рассказывала ей про Москву.
   В столице Ольга не бывала, но может о ней поведать не хуже иной москвички: любит она этот родной для нее город...
   Трамвай прогрохотал мимо дома на Слокас. Она проехала еще три остановки и вышла. Оглянулась. Никого подозрительного не заметила. Прошла шагов сто по улице, завернула в переулок. Дождь все еще продолжал лить, но это ей только на пользу: меньше соглядатаев. Вот и знакомый дом. Она постучала в дверь подвальной квартиры: три и три раза, как и было условлено. Открыл хозяин комнатушки: небритый, с воспаленными глазами, кашляющий. Еще неделю назад он был здоров и весел, с черными лохматыми бровями и темными глазами с хитринкой, которые можно назвать проницательными, был румян, звонкоголос и очень подвижен. А сегодня весь как-то ссутулился и постарел. Оказывается, заболел парень. Ольга предложила пригласить врача, но он наотрез отказался: поправится без эскулапа. И попросил рассказать о всем том, что она выведала нового и о чем узнала в последние дни.
   Ольга рассказала о прибытии в Ригу крупных транспортов через море, о прошедших ночью эшелонах с тяжелой артиллерией, о появившихся на аэродроме новых бомбардировщиках; Рыжаков выяснил, что их направят в сторону Великих Лук. Сообщила она и о том, что немцы усиленно зазывают латышей в эсэсовские формирования и что это не вызвало у людей энтузиазма. Тут же предложила: если какая-то мразь и пойдет, для них нужно попросить отпечатать специальные листовки-предупреждения: отвечать придется сполна. Когда фашисты побегут из Союза, им будет не до латышских прихвостней!
   - Рискнем сегодня передать из нашего подвала,- сказал Ольге ее товарищ.- Я побуду на улице, покараулю. В случае чего - буду громко кашлять. Кашель - самый безобидный сиг- нал.
   Он вышел на улицу, а Ольга открыла половицу. Рация приспособлена для работы ловко и аккуратно: можно стучать, не вынимая станции. Ольга привычным движением взялась за ключ, потом настроилась на нужную волну. "Точка-тире-тире-точка!" - понеслось в эфир. Ей ответили быстро. Она передавала коротко и четко: о морских транспортах с пехотой, о тяжелой артиллерии, о бомбардировщиках, о начавшейся записи в эсэсовские формирования. Ее поблагодарили и дали новое задание: проследить за транспортами и самолетами; листовки будут отпечатаны и переброшены в Латвию, будут на эту тему и специальные передачи из Москвы - сообщить, как на них станет реагировать население. Доложить, не появятся ли вблизи Риги или Вентспилса немецкие подводные лодки или надводные корабли, не собираются ли немцы сооружать под Ригой оборонительные рубежи. Держать под своим неослабным контролем порт, железнодорожный вокзал и аэродром. "Будет исполнено!" - по-военному доложила Грененберг. "Желаем успеха!" - так же коротко ответили ей и выключились. Родная далекая и близкая земля!
   Ольга возвращалась к трамваю неторопливым, размеренным шагом и бережно несла старенький, погнутый бидон. Там тихо булькало молоко. Если кто-то следил за ней и потребует показать содержимое, она охотно это сделает: в бидоне налито стаканов шесть молока, его держит всегда про запас разведчик. "Для невесты",- говорит он своим соседям, когда покупает молоко. "Несу от жениха",- скажет Ольга, если от нее потребуют объяснения.
   
   
   
   
   
   

II

   По притихшим улицам вечерней Риги неторопливо идет молодая, интересная женщина. Бог знает, чего ей надобно в такую пору! Судя по всему, ищет она близкого знакомства: вон и губки сочно помазаны яркой помадой, и брови резко очерчены темным карандашом, и на щеках горит неестественный румянец. А глаза улыбаются и словно кого-то отыскивают.
   - О, фрейлейн! - к ней подходит немец, он намеревается взять ее под руку. Но она осторожно отстраняет его.
   - В чем дело, господин обер-ефрейтор? - спрашивает она нарочито недовольным тоном.
   - Ах, фрейлейн! - обер-ефрейтор лихо и многозначительно подмигивает.- Разве вам не понятно, в чем тут дело!
   - Нет, оставьте меня в покое, я жду подругу,- она оглядывается по сторонам.
   - А я друга! - оживляется немец.- Прекрасно, фрейлейн!
   - Не знаю, - отвечает она тихо и совсем неуверенно.
   - Зато я знаю превосходно! Вы имеете квартиру или квартира есть у вашей подруги?
   - У меня есть комната. Квартиру имеет подруга.
   - И где она живет?
   - Далеко! - молодая женщина показывает в сторону вокзала.- Там, за железнодорожной линией.
   - О, для нашего возраста это не расстояние, фрейлейн! - обер-ефрейтор бесцеремонно хватает ее за руку и уже не выпускает пальцы из своих рук.- Для любви это пустяк!
   Она оценивающе смотрит на ухажора. Обер-ефрейтору под сорок, у него большой, с горбиной, нос и длинные, широкие-темные брови; губы толстые, чувственные, щеки отбриты до синевы. От немца припахивает скверным одеколоном и не менее скверным шнапсом. Он нетерпелив и все время переминается с ноги на ногу.
   - Я схожу за другом, он недалеко,- поясняет немец.- Мы, так сказать...
   - В разведке,- уточняет она.
   - Вы очень догадливы, фрейлейн! - обер-ефрейтор с удовольствием хохочет.- У нас очень трудная разведка: найти самых интересных фрейлейн Риги!
   - И вы их отыскали?- спрашивает она.
   - Одну - да. Если и вторая...
   - Вторая - первая красавица Риги.
   - О, фрейлейн, я не представляю, что кто-то может быть лучше вас! - переходит на комплименты обер- ефрейтор.
   - Представьте, что это так.
   - И это говорит женщина о женщине?! Удивительно! Вы позволите мне отлучиться на пять минут?
   - Конечно. Даже на десять.
   - Благодарю вас!
   Обер-ефрейтор уходит, и на лице молодой женщины появляется гадливое выражение: что приходится иной раз говорить, чтобы войти в доверие? Ему бы сейчас бритвой по горлу или пулю из пистолета, а она улыбается, разрешает бесцеремонно держать себя за руку, нахально смотреть в глаза и даже назначить свидание у мнимой подруги.
   Ольга давно держит под "неослабным контролем" станцию, и ей приходится придумывать всякие поводы, чтобы оправдать походы к железнодорожным линиям: то скажет, что желала бы собрать выпавший из паровоза несгоревший каменный уголь, то сошлется на назначенную у будки встречу с молодым человеком. Сегодня она намерена выступить в роли легкомысленной женщины, лишь бы это пошло для пользы дела.
   Обер-ефрейтор привел с собой ефрейтора - низенького, словно приплюснутого человека, с длинными ушами и прыщеватым лицом. Он галантно раскланялся и взял Ольгу за локоть. Вероятно, обер-ефрейтор решил уступить ее приятелю: ему ведь достанется первая красавица Риги!..
   - Пойдем в обход,- предлагает ефрейтор. Но обер-ефрейтор по-прежнему нетерпелив:
   - По путям, так быстрее!
   Они идут по путям. Ольга раскатисто смеется в ответ на любую пошлость и банальность. Немец все сильнее и сильнее прижимает ее к себе, а она не только не сопротивляется, но отвечает ему взаимностью. Лишь тогда когда немец пожелал поцеловать ее, она легонько отстранилась и произнесла с улыбкой: "Потом".
   Идти по линии трудно: забита железнодорожными эшелонами. На платформах - танки, самолеты, орудия, минометы, автомашины. Орудия прикрыты брезентами, автомашины стоят обнаженными: какой в них секрет! Но Ольга запоминает штампованные изображения зверей и птиц: орла, собаки, оленя. Значит, не одна дивизия переправляется на новое направление! Если она не знает, кому принадлежат эти звери и птицы, то там сразу поймут, что это за части и откуда они прибыли в Ригу.
   - Большевикам капут! - хохочет Ольга и показывает в сторону груженых платформ.
   - Капут! - охотно подтверждает обер-ефрейтор.- Под Великими Луками и Петербургом красным будет жарко, фрейлейн!
   - Вы их там поджарите! - еще задорнее хохочет Ольга.
   - Да! - хохочет и рябоватый ефрейтор.- Мы там сделаем из них отбивную!
   Ольга уже знала примерное количество воинских эшелонов, оказавшихся на железнодорожных путях Риги; вагоны и платформы в таких условиях не подсчитаешь, но приблизительно определить можно. Для штаба важно, что это за части и куда они следуют. Куда? За точность она поручиться не может: эти немцы могут и не знать или соврать. Но кое-что известно и ей. А другие разведчики потом уточнят, куда спешат эти "орлы", "собаки" и "олени".
   Она уже не смотрит на эшелоны и, чтобы доставить удовольствие фашистам, тараторит на "флиртовую" тему: какие прекрасные, галантные кавалеры немцы, разве сравнишь их с невоспитанными оболтусами-латышами?! А немецкий шнапс? А ароматные сигареты? А наивкуснейший немецкий шоколад? О, рижские фрейлейны впервые только с приходом немцев познали роскошную жизнь! Ольга сносно говорит по-немецки, и ее хорошо понимают "галантные кавалеры".
   Линия осталась позади, а домик с первой красавицей Риги рядом, в сотне шагов.
   - Вот! - Ольга показывает на второй этаж невысокого деревянного дома, стоящего между двух вековых каштанов.- Два окна слева. Вы видите полоску света в правом окне? Наш условный знак: значит, Маргарита меня ждет...- Ольга щурит глаза.- Конечно, не одну! Две фрейлейны - это уже скукота, не правда ли, господа?
   - О, да, фрейлейн! - радостно восклицает обер-ефрейтор.- И мы сейчас, внезапно...
   Но Ольга с улыбкой прерывает нетерпеливого ухажора:
   - Моя Маргарита соблюдает все нормы приличия. Я должна ее предупредить. Не удивляйтесь, если она в первые минуты не выразит восторга от вашего визита: женщина без хитрости и лукавства, это уже не женщина, а, извините за грубое сравнение, черт знает что!
   - Конечно, фрейлейн! - быстро соглашается обер-ефрейтор и сильно жмет ее руку.
   Ольга тотчас скрывается за дверью. Крадущейся походкой она идет по темному коридору и не собирается подниматься на второй этаж. Как хорошо, что в этом доме есть еще и черный ход, который не раз выручал Ольгу!..
   
   

III

   Поезд на Вентспилс движется очень медленно. Маленькие и невзрачные вагоны трещат на каждом стыке и повороте - они неуютны и тесны, сделаны по-топорному: буржуазное латышское правительство не пожелало пустить лучшие вагоны. Советская власть не успела перешить узкую колею на широкую и заменить вагоны и паровозы, а немцы привыкли не создавать, а разрушать.
   За окном потянулись неоглядные леса, нет им ни конца ни краю. Двое лесорубов вышли из запорошенного снегом низкорослого ельника и, заткнув топоры за пояс, равнодушно смотрят вслед уходящему скрипучему поезду. По полевой дорожке движутся сани, груженные сухим валежником; женщина в полушубке сидит на дровах, мужчина идет рядом с лошадью и легонько ударяет ее рукавицей по боку. Словно из-под ног лошади вынырнул здоровенный беляк и, перевернувшись через голову, подняв невысокий столб снежной пыли, скатился в припорошенную канаву, сделал саженный прыжок и скрылся в чащобе.
   Ольга вдруг вспоминает отца, милого ее сердцу, всегда веселого и ласкового. В этих лесах когда-то довелось скрываться и ему: искали тех, кто поджог баронское имение. Поймали, тут же решили расстрелять. Даже не спросили, как зовут бунтовщика, как его фамилия. Поставили у обрыва, приготовились к залпу. А Эрнест Грененберг, подобно этому ловкому зайцу-беляку, опрокинулся в заснеженный обрыв, встал на ноги и пустился наутек. За спиной он услышал выстрелы, над головой просвистели пули, а он бежал и бежал. Забрался в самые дебри. Питался морожеными ягодами, которые не успели съесть зимующие птицы, откопал беличий погребок с орехами, потом увесистым суком пришиб зазевавшегося косого. Набрал сухого мха, камнем, словно кремнем, высек искру. Развел маленький костерок. Нанизал на прут зайчатину, пожарил. Аппетитно, пахнет дымком.
   Так вот жил и питался. Потом наведался к друзьям. Узнал, что полиция ищет какого-то беглеца. По обрисовке внешнего облика - его. Эрнест Фрицевич подался в Ригу, пожил там какое-то время, а когда опасность миновала, вместе с Яном Рудзутаком вернулся в Виндаву, как тогда назывался Вентспилс. Да, он, Эрнест Фрицевич, хорошо знал эти леса! Интересно, а есть ли кто-либо в этих лесах сейчас? Наверняка есть. Ходят слухи, что у Вентспилса не раз устраивались диверсии. И всякий раз вентспилсский лес надежно прятал патриотов, совершивших дерзкий налет на склад или вражескую машину.
   Она вышла из вагона и вместе с другими направилась в центр города. По сторонам не смотрела, словно ничто не интересовало ее в этом притихшем, сонливом городе. Впереди плелись две старушки, но Ольга не обгоняла их: торопиться некуда. Старушки говорили тихо и вкрадчиво, Ольга поняла, что они идут в кирху. "Пойду и я с ними,- решила она,- если кто-то за мной и наблюдает, поймет, что я приехала сюда просто так". Но она была уверена, что слежки за ней нет, а если найдется желающий узнать, с какой целью Грененберг пожаловала в Вентспилс, ответ у нее готов: к дядюшке Карлу в Дундагу, а сейчас вот зашла в кирху, чтобы помолиться и за себя, и за отца, и за родного и любимого брата Эмиля.
   Медленно, неторопливо входила она в кирху: на лице ее появились смирение и даже робость. Молящихся мало, десятка четыре стариков и старушек. Пастор что-то читал нараспев, и старушки тоже нараспев повторяли за ним. Что - Ольга не знала, так как второй раз за свою жизнь была в кирхе, первый раз она наведалась вместе с женой Карла Грененберга, богобоязненной женщиной, очень желавшей, чтобы племянница как можно скорее очистилась от скверны...
   После кирхи ей нужно побывать в порту, за этим она сюда и приехала. На Венте басил пароход, ему словно откликались мелкие суденышки. До вечера еще далеко, и народ ходил по улицам беспрепятственно; документы пока ни разу не проверяли, и это ее успокаивало: авось сойдет и на этот раз!..
   Вентспилсский порт не замерзает даже в лютую зиму. И удивительно, что в этой тихой заводи нашли пристанище десятки больших и малых судов. Ольга сожалела, что не может определить тип и назначение военных кораблей, а было их тут много - с пушками и пулеметами, с прожекторами и какими-то диковинными металлическими решетками, похожими на гигантские сачки для ловли бабочек.
   - Какие хорошие пароходики! - восторженно произнесла Ольга, когда мимо нее проходил кряжистый и морщинистый старик, в котором можно легко признать заправского рыбака. Он покосился и сердито проворчал:
   - Это не пароходики, а корабли, и называются они эсминцами! А вот те - подводные лодки. Красоты я в них не вижу, барышня!
   Она так и не поняла, почему осерчал этот кряжистый рыбак: не понравилось, что барышня спутала военные корабли с пароходами, или ему надоело ждать, когда его родная Вента очистится от разбойных немецких судов? Два эсминца, три подводные лодки. А вот тот, в стороне, не похож на другие: и орудийные башни на нем больше, и палубы обширнее, и бегающей по палубам матросни не счесть при всем желании. Ничего, там, в Москве, безошибочно определят, что это за корабль. Ольга даст ему по возможности полную, исчерпывающую характеристику.
   Задерживаться в Вентспилсе не было нужды: немецкие военные корабли имеют тут свою базу. А это только и нужно" знать Советскому командованию. Куда они направятся? Пока вряд ли покинут удобный для них порт: на палубах вовсю идет работа, видимо, немцы устраняют повреждения и готовятся к весне и лету. "Вот бы вас прикончить в Вентспилсе еще зимой,- подумала Ольга. Она даже повеселела: -Это же вполне возможно! Бомбили же наши еще в сорок первом году Берлин, летали туда с эстонского острова Сааремаа. А это, наверное, дальше, чем от Ленинграда и Великих Лук до Вентспилса. Вот бы прилететь нашим сюда! Тогда бы небось пригодились и мои данные!.."
   Она подошла к полицейскому и спросила, не будет ли он таким любезным посоветовать, как лучше всего добраться до Дундаги. "Пешком или на лошади!" - хмуро процедил полицейский и показал рукой в сторону, где должна находиться эта волость.
   Ольга поблагодарила полицейского и пошла туда, куда ей показали.
   На третьей улице она свернула вправо, к железнодорожному вокзалу.
   

IV

В вагоне она застала веселую, подвыпившую компанию. Молодые парни о чем-то шумно разговаривали и хлопали друг друга по плечу.
   - Ты, Янис,- говорил краснощекий светлоглазый верзила,- при твоих способностях стрелять можешь сбить половину авиации красных!
   - А почему не всю? - спросил, икая, рябоватый парень, голова которого могла разве что доходить до плеча верзилы.
   - Потому что и мы стрелять умеем, для нас тоже надо кое-что оставить!
   - Интересно, как они, красные, все еще держатся? - вступил в разговор третий, небритый, с маленькими заплывшими глазками.- Самолеты и танки фирмы "руссиш фанера", гвардия или в юбках, или состоящая из раскосых азиатов. Дал длинную очередь из автомата - полк снимается с позиций и бежит куда глаза глядят!
   "Наверняка добровольцы,- решила Ольга и опустила глаза, чтобы не выдать своего настроения. Она всегда презирала предателей, а эти юнцы и вовсе ее раздражали.- Значит, клюнули на немецкую наживку, поверили фашистской пропаганде, повторяют и про фанерные танки и самолеты, и про женские батальоны, и про раскосых азиатов, удирающих от первой автоматной очереди.- Заблуждаетесь, глупцы!"
   Ей хотелось послушать, что же скажут еще эти, не нюхавшим пороха молокососы. И впрямь все, что они говорили, походило на откровения наивнейших простаков: и как они бронебойными пулями пожгут все фанерные танки, и как будут проводить время с русскими дикарками, и как побывают в Москве, Петербурге и в других городах, где и на их долю после немцев останется кое-какое барахлишко. А потом шнапс, пей сколько душа пожелает!
   Ольга достала из сумки нитки и спицы и принялась за вязку шерстяной кофты. Для кого? Для племянницы Илги, дочери Валии: девочке нечего надеть, а она - тетя добрая. Это коли спросят. Расхвалит Илгу на все лады. Но кофта всего лишь повод послушать разговоры. На нее никто не обратит внимание: женщина вяжет кофту, какая же порядочная латышка будет сидеть без дела, если поезд идет до Риги несколько часов!
   Рябоватый Янис, высказав сокровенное, что бы он желал прихватить в России (конечно, легковую машину, ковры, хрусталь из царских дворцов, если его не успеют взять немцы - в общем, все, что попадет под руку), сообщив, каких он женщин предпочитает Для любовных утех (рыжих и черных) вдруг увидел одноногого пожилого человека в старом поношенном пальто, заплатанных сапогах и порыжевшей шапке.
   - Что, батя, при одной ноге-то? - спросил он и громко захохотал.- Или на сапоге и штанине экономишь?
   Это не было умной шуткой, и инвалид, смерив юнца презрительным взглядом, грубо выругался и сказал:
   - Я был точно такой же дурак, как и ты, хотел поживиться чужим барахлом, а остался без правой ноги. Но мне простительно, я пошел в немецкую армию тогда, когда она находилась почти в Москве. А куда прешься ты? Будешь потом, как пес, ползать без ног на заднице и просить милостыню!
   - Ты, батя, выбирай выражения! - посоветовал верзила.- А то мы и на возраст твой не посмотрим! Возьмем да и поучим!
   - На возраст можно не обращать внимания, а вот на это взгляните,- мужчина нервно распахнул пальто: на его выцветшем пиджаке болтался Железный крест.
   - Значит, ты, батя, воевал хорошо! - примирительно сказал Янис.- А как же тебя угораздило ноги-то лишиться, а?
   - У русских я не видел фанерных танков, зато встречался с их Т-34. Как шарахнули по нашему батальону, так и прикончили его одним махом. Кого из пушек и пулеметов, кого гусеницами. Меня в траншее землей присыпало, потом санитары едва откопали. Вот так и живу на белом свете: прыгаю на одной ноге, получаю каждый месяц, как нищий, подачку и проклинаю тот день, когда решил отправиться в поход на восток, чтобы заиметь лишнее барахлишко!
   Ему никто не ответил.
   Сидевший у окна сухощавый пассажир в спецовке, с неотмываемыми от мазута руками и таким же темным лицом, проговорил куда-то в пространство:
   - Барахлишко, оно, конечно, неплохо, если только честно, а коль грабить других...
   - Великая германская армия никого не грабит! - прервал его краснощекий.
   - Русские сами выносят, не так ли? - спросил рабочий.
   - Победители никогда не грабят, они все получают в качестве трофеев, понятно?! - зло сказал рыжеватый Янис.
   - Понятно. Только хочется дать вам дружеский совет: посмотрите на календарь, год-то нынче не сорок первый. На фронте и в мире все изменилось, ребята!
   - А нам наплевать! - крикнул Янис, взбадривая себя и других. - Нам нужны русские дикарки и немецкий шнапс, больше нам ничего не надо!
   - Маловато же вам требуется, - ухмыльнулся рабочий.
   - Хватит! - Янис потряс короткими ручонками.
   - Да!.. - медленно произнес рабочий и покачал головой.- В хитрые времена мы живем сейчас.- Он оглядел молодых собеседников с ног до головы. - Скоро вы наденете немецкую форму... А там латыши, слышно, в другой форме. Чуть ли не целый корпус...
   - Откуда это известно! - возмутился верзила. - Из Москвы, от большевиков? Это их брехня и пропаганда!
   - Если бы только брехня и пропаганда, - улыбнулся рабочий.
   - Латыши давно расстреляны красными, - сказал Янис. - Чепуху несешь, гражданин! Или и ты большевикам продался?
   - Не успел продаться ни большевикам, ни немцам, в нейтралитете пока пребываю, - спокойно ответил пассажир в спецовке. Он достал самосад, скрутил цигарку, прикурил у одноногого, пустил колечки дыма. - Так-то оно, может, и лучше: не прогадаешь!
   - Ну, а вы, барышня, за большевиков или за немцев? - спросил Янис у Ольги, которая старательно орудовала спицами и всем своим видом показывала, что разговоры о политике ее совершенно не интересуют.
   - Я за тех, кто сильнее, - ответила Ольга, не отрывая взгляда от быстро мелькавших спиц.
   - Вот это ответ! - похвалил Янис. - Не придерешься!
   Она еще долго прислушивалась к спору молодых с пожилыми; аргументы молодых были так слабы и плохо мотивированы, что верзила не выдержал и закричал на рабочего, что он сдаст его в гестапо. Рабочий отвернулся к окну и уже не отвечал на колкие замечания. У молодых тоже поубавился пыл. Может, они впервые задумались о том, что поход на восток вовсе не безобиден, что не пришлось бы и им вернуться без ноги, как этот инвалид, или навсегда остаться гнить в русских лесах и болотах. Рабочий в споре оказался сильнее и логичнее. Может, и он слушал передачи московского радио на латышском языке?.. Или читал листовки, переброшенные авиацией в затемненную оккупацией Латвию?..
   
   
    
   
   

V

   У Валии Враунфельде есть небольшой радиоприемник, он пищит, свистит и потрескивает, но передачи из Москвы разобрать можно. Когда Ольга приезжает к родственнице, она тотчас настраивается на нужную волну. Неутешительные вести доносятся пока из столицы, а как бы хотелось услышать такое, что порадовало бы тебя и вдохнуло новые силы в людей, уставших ждать эти отрадные известия. Правда, однажды такие известия уже доходили до Риги: когда немцы потерпели крупное поражение под Москвой. Ольга помнит, как в те дни приуныли начальники и надзиратели даугавпилсской тюрьмы: если Красная Армия погонит немцев и дальше, в дойчланд, что будет тогда с ними, продавшимися и ничтожными?
   Ольгу освободили летом, и за все это время не было еще такого, о чем можно с радостью сообщить народу. Оставлен Севастополь, немцы расписывают свои успехи под Ленинградом и Старой Руссой. Ольге всегда кажется, что под Ленинградом или Старой Руссой должен находиться и ее Сергей: куда же можно было отступать из Латвии? А там - неудачи, большие потери. Ольге хочется верить, что ее Сережа родился под счастливой звездой и его пощадит вражеская пуля.
   Немцы продолжают публиковать все новые и новые страницы, прославляющие "непобедимую германскую армию" и "величайшего полководца фюрера". Успехи у них действительно есть: в Крыму и на Кавказе, под Ростовом и Харьковом. Когда их войска вышли к Волге и захватили часть Сталинграда, немцы, особенно молодые и необстрелянные, хвастливо кричали в Риге: "Если мы взяли город, носящий имя Сталина, и Сталин ничего не мог сделать, то вся остальная Россия для нас сущий пустяк!"
   Вот почему и хочется нетерпеливой Ольге услышать приятное известие! Она верит в победу и ждет ее больше весны. Друзья раздобыли для Ольги целую "типографию", которая легко умещается в дамской сумке: дощечка с желобками, маленькие резиновые буквы, пинцет для того, чтобы вставлять эти буквы в желобок, валик для накатывания на шрифт типографской краски и обыкновенная щетка, которой Ольга аккуратно-стучит по бумаге: постучишь - и получится оттиск.
   Но типография пока бездействует...
   - Валия, - сказала Ольга, зайдя к сестре и оглядев ее комнату; Валия кивком дала понять, что посторонних тут нет и можно говорить про все, - мне думается, что у тебя очень плохой радиоприемник!
   - Приемник неважный, - согласилась Валия Карловна, - старенький, его ремонтировать надо!
   - Я не о том! - Ольга улыбнулась.
   - А о чем же? - не поняла ее Валия.
   - А о том, Валичка, что он никак не может передать нам хороших известий!
   - Верно, верно! - поняла шутку Валия. - Наказать его нужно, паршивца этакого!
   - Он может еще и исправиться!
   Но приемник не "исправился" ни в тот вечер, ни через неделю. Он хорошо стал "работать" лишь в начале февраля 1943 года. Ольга пришла на Слокас сразу же после работы и подсела к приемнику. Валия плотнее прикрыла дверь и стала громко напевать латышские песенки. Иногда Валия выходила на улицу, чтобы вытрясти дорожку: надо было посмотреть, не подслушивает ли кто передачу из Москвы. Но Слокас даже днем не бывает оживленной, а вечером улица и вовсе кажется вымершей.
   Когда Валия вернулась в комнату, она не узнала Ольгу: щеки ее пылали румянцем, а глаза светились необыкновенным счастьем. Ольга не удержалась и бросилась на шею родственнице.
   - Валичка, под Сталинградом фашистам полный капут! Какая это радость!
   - А ты не ослышалась, может... - начала Валия, желавшая сказать, что, возможно, там просто поколотили немцев и что до полного капута еще далеко.
   - Полный разгром, Валичка, милая ты моя! - не дала ей договорить Ольга. Она обнимала сестру и всхлипывала, не скрывая уже своей слабости.- Всем им капут, всем! Сотни тысяч пленных! Сам фельдмаршал Паулюс в плену! Вот здорово!
   - Как же это хорошо, господи! - проговорила Валия.
   А Ольга тут же села за стол и стала сочинять свою первую листовку для "сумочной типографии". Она владела латышским языком, но не так совершенно, как должно быть. Ольга показала текст листовки Валии, а потом и Анатолию: пусть подправят ошибки, ошибкой подчас можно вызвать только смех - тогда пропадет большая работа.
   Вечером, уже у себя в комнатушке, на улице Кришяна Барона, она аккуратно вставляла пинцетиком буквы в желобки, поправляла их, восторгалась их ровными рядами и считала все это великим чудом. Нужно было набрать двенадцать строчек. Для наборщика в настоящей типографии - сущий пустяк. А для нее все это было делом трудным и кропотливым. Буквы почему-то упрямились и не лезли в желобок, а если она и ставила, то они старались выпрыгнуть, словно были живыми. Только к полночи закончила первую часть дела - набор.
   Ольга бережно накатывала валиком краску. Положила на шрифт листок бумаги, осторожно ударила по нему щеткой, аккуратно отняла его от наборной дощечки. Читала так, будто это было не ее творение, а какого-то великого гения. Она читала про долгожданный праздник, который пришел к советским людям с великой победой у стен Сталинграда; тихо продекламировала страстный призыв: изо всех сил помогать Красной Армии и партизанам.
   Ольга проверила маскировку, приоткрыла дверь и посмотрела на улицу. Вблизи никого не вспугнула, значит, и на Кришяна Барона за ней никто не наблюдает. Или гестапо уверилось в том, что Ольга точно та, за кого она себя выдает. А кто может разгадать ее мысли: чем она живет, о чем думает бессонными ночами.
   К утру у нее была уже стопочка листовок - белых, розовых, голубых. В полдень к ней забежит верный товарищ-связной и разнесет эти листки таким же верным и надежным людям. Вечером они появятся на улицах Риги и ее пригородов. А утром латышская столица заговорит о том, что произошло на берегах Волги. Как это обрадует латышей-патриотов и как напугает тех, кто активно работает на фашистов или собирается записаться в гитлеровскую армию, податься в каратели, чтобы заливать кровью невинных людей истерзанную землю России, Белоруссии, Украины. Гибель гитлеровцев означает конец и для них, мерзких и продажных иуд!
   На работу в свой овощной склад она пришла спокойной и уравновешенной, словно ничего не произошло минувшей ночью. Смеялась, когда рассказывали веселые анекдоты, становилась сумрачной, когда женщины делились своими бедами, в таких случаях она всегда что-то советовала: как отучить мужа от водки, как привадить его к дому родному и отвадить от чужого. Молодым девушкам она с улыбкой говорила, как приворожить к себе парня, хотя сама в это не верила с юных лет. Вот бы рассказать им, как они подружились с Сережкой, как интересно они жили, какое письмо написали Ромену Роллану и как были счастливы получить его фотокарточку с теплым напутствием. Ничего нельзя рассказать этим милым девушкам! Вот и приходится выдумывать. Впрочем, там мало выдумки: Ольга советует своим молодым подругам гордо нести девичью честь, ценить в молодом человеке друга и товарища, быть верной ему всегда и во всем.
   Внимательно слушают девчонки. Пойдет ли это им впрок?
   В полдень на овощной склад забежал молодой мужчина в полушубке и подшитых кожей валенках. Лицо у него какое-то растерянное и даже жалкое, правая рука в крови.
   - Нет ли йоду, барышни?-крикнул он с порога.-Порвал палец ржавым гвоздем! Как бы заражение крови не получилось?
   - Нет! - отрезала пожилая угрюмая женщина.
   - У нас есть только гнилая картошка, - сказала другая и сделала попытку пошутить. - Ничего, мужская кожа грубая, авось и заживет!
   - Я сейчас принесу, - сказала Ольга. - Я живу тут рядом, у меня есть немного йоду. Одну минуточку!
   - Я обожду вас на улице, - проговорил благодарный парень.
   - Пожалуйста, - согласилась Ольга. По пути он шепнул ей:
   - Вас было не видно, а времени у меня нет. Пришлось уколоть палец острым гвоздем!
   - Чудак! - тоже шепотом произнесла Ольга.- Так действительно можно получить заражение крови!
   - Рабочая кровь заражению не подвергается, - ответил он уже серьезным тоном. - Что-нибудь есть, Ольга?
   - Есть! И не что-нибудь, а очень важное! Гитлеру под Сталинградом учинили полный разгром!
   - Да ну? - изумился связной.
   - Сама все слышала и записала.
   - Молодец же ты у нас, Ольга!
   - Это не я молодец, это бойцы Красной Армии молодцы! - быстро ответила она.
   Ольга перевязала связному палец и незаметно сунула ему в карман пачку листовок.
   - Будь осторожным, - попросила она.
   - С таким добром попадаться нельзя. А ты, Ольга... - он замялся, - почаще того... листовки-то победные!
   - Лишь бы победы были, а листовки будут! - заверила она.
   Потом были другие победы, и были лаконичные, но взволнованные листовки. Их писала Ольга. Она их и печатала. А разносили в разные концы города и за его пределы верные друзья-подпольщики.
   В очередных своих донесениях командованию она докладывала, что победы советских войск воодушевили людей и что латыши ждут не дождутся прихода своей родной Красной Армии.
   
   
 

VI

   Операция "Мыльный камень"... Ольга сама придумала это название. Когда друзья в шутку сказали, что лучше будет назвать ее операцией "Мыльный пузырь", Ольга пылко возразила:
   - Мыльные пузыри - это пустяки и баловство, товарищи! У нас дело и важное и трудное. Нам не до баловства и пустяков, людей спасать надо!
   Ольга всю свою сознательную жизнь презирала воров и спекулянтов, ныне же она подбивала на "хищения" лучших своих друзей, а "спекулянткой" намеревалась стать сама.
   Призывая горожан и сельских жителей всячески помогать Красной Армии и партизанам, Ольга не раз задумывалась о том, что и она может сделать куда больше, чем делала до сих пор. Конечно, она собирает и передает разведывательные данные, слушает московское радио и выпускает листовки, но ведь этого мало! Давно запала в ее горячую голову мысль, что надо попытаться освободить кое-кого из военнопленных и переправить их к партизанам. А как это сделать? Из лагеря их вытащить еще можно, а что дальше? Они без документов, на них рваная одежда советских бойцов: гимнастерки, изношенные, связанные проволокой кирзовые сапоги. Предположим, устроили человеку побег. И добежит он до первого кулацкого хутора. А там его схватят и приволокут в полицию. Кулаку награда, а беглецу пуля или петля. Надо делать все с полной гарантией. А как?
   Как? Нужно иметь деньги или шнапс. Если хорошенько угостить писаря в комендатуре, он, продажная душа, выкрадет бланки паспортов с печатями и именами, вручай такой документ беглецу и отправляй его к партизанам. Деньги, деньги... Где их взять? Не мелочи какие-нибудь, а крупные суммы. Они у Ольги были - и деньги, и золото, и драгоценные камни. Но все это осталось там, в лесу. Ольга однажды не выдержала и поехала за Даугавпилс. Захватила с собой большую корзинку для грибов, документ с рижской пропиской. Лес нашла, и место нашла, где когда-то приземлилась. И даже место от прежней кучи хвороста обнаружила. Но не было ни кучи, ни ее вещей. Ольга повстречала в лесу старушку, потолковала с ней насчет того, кто может продать на топливо сухой хворост, ненароком спросила, куда подевалась большая куча еловых сучьев. Словоохотливая старушка сказала, что хворостом распоряжается лесник, что за шнапс он может отдать не только хворост, а и строевой лес, что еловые сучья увезли из лесу ранней весной сорок второго года - ходит в народе молва, что под сучьями было что-то спрятано, а что - она про то не знает. Ольга поблагодарила старушку и с деланной озабоченностью проговорила, что, видно, придется доставать шнапс, чтобы угостить лесника. Все прояснилось до конца: нет рации, нет денег, нет драгоценностей...
   ..А деньги нужны и нужны срочно. Где их раздобыть? Анатолий Рыжаков предложил простой житейский вариант: он украдет мыльный камень. В деревне из него варят мыло. Стоит камень очень дорого. Вот и надо рискнуть. Ольга сурово повела бровью и тотчас ответила:
   - Надо!
   - А кто будет продавать? - спросил Анатолий.
    - Я! - решительно ответила Ольга. - Никогда в жизни не была спекулянткой. А может, у меня на спекуляцию природный дар? Как ты, Толя, думаешь?
    - Думаю, Оля, что дара такого у тебя нет. Но ведь я тоже никогда не был вором!
   - Договорились, воруй!
   Анатолий умудрялся прятать мыльный камень в необыкновенно хитрые места. То перебинтует ногу и положит его под бинт, то засунет в фуражку с высоким околышем, то предварительно разрежет буханку черного тяжелого хлеба, вынет из нее мякоть, а потом напихает туда камня и несет хлеб открыто.
   Хитрый и находчивый человек Анатолий! Не прошло и недели, как мыльного камня было вполне достаточно, чтобы "удариться в спекуляцию".
   - Ну, как Ольга? Поедешь? - спросил Рыжаков.
   - Конечно! - быстро отозвалась Ольга.
   - А что ты скажешь, если вдруг попадешься?
   - Прежде всего, Толя, я не собираюсь попадаться. А если и попадусь, скажу, что обменяла свои золотые вещички. Откуда они у меня? У молодой и интересной женщины их вчера не было, а сегодня они есть! Могу я, Толя, считать себя молодой и интересной?
   - А кого же еще можно считать молодой и интересной, если не тебя! - воскликнул Анатолий.
   - Научился же ты делать комплименты, Толя! Что ж, и это надо уметь... Так вот, встретила я однажды на рижской улице очень нахального типа. Он и предложил мне эту порядочную дрянь.
   - Между прочим, эту порядочную дрянь предложил тебе я! - Анатолий ухмыльнулся.
   - Твое доброе имя названо не будет, - улыбнулась Ольга. Я скажу, что не хотела брать эти вонючие штуки, но мне доказали, что сейчас, когда народ начинает одолевать вошь, мыльный камень дороже всяких ценностей. Вот почему я и решилась на такой обмен.
   - Но это же самая неприкрытая спекуляция, а за нее строго преследует закон, Ольга Грененберг!
   - Да! - Взгляд у Ольги независимый и даже чуточку нахальный. - Я молодая и предприимчивая женщина. Сам господь бог велел мне хорошо одеваться. Почему я не могу продать этот мыльный камень мужикам, чтобы купить себе пальто, платья? Хорошенькая женщина должна одеваться элегантно и со вкусом. А на все это надо иметь деньги!
   - Ставлю тебе, Оля, "пять". За ответы.
   - А я так и поняла, что ты меня экзаменуешь. Ничего, Толя, выкрутимся. Не впервые!
   - Конечно! Значит, завтра в путь-дорогу?
   - Завтра, Толя.
   Она выехала из Риги первым поездом. Ярко светило утреннее весеннее солнце, и люди спешили на работу. Отправлялись в поле с плугами и боронами, на телегах везли семена и удобрения. Были и такие, кто передвигался на своем маленьком тракторе, - старом, малосильном, но своем. Ольга вдруг вспомнила колхозы под Смоленщиной, гусеничные тракторы и комбайны, картофелесажалки и льноуборочные машины, веселый народ, с песнями спешивший на работу, и ей так захотелось взглянуть на эти полюбившиеся места! Пройти с Сережей и Роменкой по берегу задумчивого и совсем смирного Днепра, побегать за бабочками, с наступлением тепла половить в реке рыбешку и раков, попеть втроем "Хороша страна моя родная" и радоваться, радоваться: весеннему солнцу, теплому ветру, голубизне неба и вот таким белым, похожим на разорванную вату облакам. "Ничего, дождемся и этого, - шепчут губы Ольги, - всего дождемся!"
   Она сошла на глухом полустанке и направилась в сторону леса, подальше от излишне любопытных глаз. В одной руке у нее хозяйственная сумка с мыльным камнем, а в другой - большой бидон для шнапса. Анатолий раздобыл канистру, но, посовещавшись, они решили, что такая посудина не подойдет: канистра предназначена для керосина или бензина, а возить горючее по железной дороге категорически запрещено. Снимут с поезда, обнаружат в канистре шнапс, обыщут, найдут деньги, и закрутится тогда полицейское колесо. А бидон что? Возвращается человек из деревни с молоком, такие встречаются теперь в каждом рейсе.
   За лесом открылся хутор: большой и богатый дом, коровник, а возможно, и универсальный скотный двор для мелкого и крупного рогатого скота, свиней и лошадей; сарай и гумно, баня и амбары - этакий помещик средней руки. По полевой дороге Ольга завернула на хутор. Встретил ее хозяин - здоровенный, высокий, косая сажень в плечах.
   - Что продаем, барышня? - уверенным голосом спросил он, привыкший к тому, что горожане часто приезжают в сельскую местность, чтобы за продукты сбыть одежду или драгоценности.
   - Есть что продать! - бодро ответила Ольга и даже хотела подмигнуть, но постеснялась быть вульгарной.
   - А все-таки? Или кота в мешке привезли?
   - Кота я оставила дома. Надо же кому-то сторожить мое состояние!
   - Шутница! - ухмыльнулся хозяин хутора.
   Ему не терпелось увидеть, что привезла эта молодая женщина. Он приноровился скупать за бесценок хорошие вещи: голод не тетка, есть всякому хочется. В том числе и этой веселой особе.
   Ольга не спеша открыла хозяйственную сумку, развернула первый пакетик. Хозяин не удержался и воскликнул:
   - О, да это мыльный камень!
   - Да,- ответила Ольга,- это очень хороший мыльный камень.
   - И что бы вы за него хотели? - нетерпеливо спросил он.- Сколько я должен буду дать вам картошки или муки?
   - Мне нужны деньги и шнапс,- сказала Ольга.
   - Деньги и шнапс? - удивился он.
   - Деньги для того, чтобы хорошо одеться. Ну, а шнапс пьют, чтобы иметь хорошее настроение. Я хочу нравиться мужчинам и создавать им тоже лучезарное настроение. Вы, мужчины, за войну сильно подпортились, без приманки с вами время не проведешь!
   Ольга решила говорить как можно циничнее, чтобы кулак не мог составить о ней верного впечатления. Кажется, поверил: вон как заблестели у него серые и невыразительные глазки!
   - А где вы достали этот камень, барышня? - спросил кулак.
   - Где достала, там его уже нет!
   - Но ведь полиция не любит таких, кто занимается...
   - Вы хотите сказать: спекуляцией? Извините, я занимаюсь частным предпринимательством. В полиции я не чужой человек, господин.
   - И много у вас мыльного камня?
   - Много. В этой сумке только мыльный камень.
   Он подумал, прикинул:
   - Тысчонку дам,- предложил он.
   - Пять тысяч и три литра шнапса! - отрезала она.
   - Ты с ума сошла! - вышел он из себя.
   - Не неволю, можете не брать.
   - Проваливай! - крикнул он.
   Ольга закрыла сумку и пошла по полевой дорожке. А он стоял, подбоченясь, и думал: девка, конечно, загнула, но и он предложил пустяк. Из такого количества мыльного камня можно наварить воз мыла! Мыло сейчас в большой цене. За него потом выручишь денег если не воз, то маленькую тележку.
   - Вернитесь, барышня! - позвал он.
   Она даже не обернулась: знала, что жадное кулацкое нутро не выдержит, что он еще догонит ее и набавит в цене. И кулак, крикнув еще раз, торопливо зашагал вслед за Ольгой.
   - Вот что,- сказал он, приблизившись к ней шагов на пять.- Давай-ка вести наш разговор по-серьезному.
   - А разве мой разговор был похож на несерьезный? - спросила она, не оборачиваясь.
   - Тебе никто столько не даст! - отрезал он.
   - А мы еще посмотрим! - бросила она.
   Они стали торговаться: за каждую тысячу, сотню, полсотни, четвертной. Сторговались на том, что хозяин отвалит ей три тысячи марок и три литра шнапса.
   - Разоряешь ты меня, барышня! - проворчал он, уходя к себе в дом с бидоном.
   - Не разоряю, а еще больше обогащаю,- возразила она. Он вернулся с бидоном, до краев наполненным самогоном.
   Зная кулацкий норов, Ольга попробовала шнапс и осталась довольной.
   - Перегон, чистый и крепкий,- заверил он.
   Пересчитала деньги, потрепанные и замусоленные. Все правильно - марка к марке.
   Ольга отдала камень и уже с улыбкой проронила:
   - Мыться вам хорошим мылом всю жизнь!
   - А вам приваживать только хороших кавалеров!
   - До свиданья!
   - Наведывайтесь, если будет что-то подходящее.
   - Обязательно. Дорогу на ваш хутор я теперь знаю.
   Она бодро зашагала к железной дороге. Настроений стало таким веселым, что ей захотелось петь. И она вполголоса затянула свою любимую: "Куда бежишь, петушок..."
   
   

VII

Любовь Яковлева, подпольщица из группы Ольги, казненная фашистами

   От Ольги Грененберг ниточка связи тянулась к одной из подпольщиц, от той - к другому человеку, от него - еще дальше, пока эта ниточка не доходила до мелкого чиновника, который пуще всего на свете любил деньги и шнапс. Для подпольной группы он представлял большой интерес: мог выкрасть любое количество пустых бланков паспортов с нужными штампами и печатями.
   Ольга по этой цепочке начала вести переговоры о купле и продаже. Мошенник заломил за каждый бланк такую цену, что операция "Мыльный камень", а точнее, несколько поездок с этим камнем к кулаку-хуторянину, сулили незначительные выгоды.
   Надо было торговаться. И Ольга торговалась, как хорошая торговка в базарный день. И выторговала на свои деньги паспортов раз в десять больше, чем было предложено вначале.
   Она пришла с пачкой паспортов к Любе Яковлевой, активной рижской подпольщице, обняла ее и сказала:
   - Любушка, это не бумаги, это живые люди, ты понимаешь меня?
   Люба удивленными глазами смотрела на Ольгу:
   - Как так? - спросила она.
   - Это бланки паспортов. Что ни бланк - то человек. Сколько паспортов, столько людей вызволим мы из беды и спасем от гибели. С этим паспортом открыта дорога в любую точку Латвии. У меня была удачная вылазка в Дундагу. На керосин и всякие дефицитные вещи вроде мыла я выменяла шпиг и картошку. Есть у меня кое-какая одежда. Мы устроим побег этих людей, переоденем, немножко подкормим, вручим паспорта - и "ни пуха ни пера вам, ребята!"
   - Замечательно, Ольга! - пришла в восхищение Люба.
   - Тебе поручается очень ответственное дело, Любушка,- продолжала Ольга.- Ты будешь хранить все эти бланки и выдавать по моему требованию. Помни: про них никто не должен знать!
   - Я доверяю своей матери, ей сказать можно,- возразила Люба.
   Ольга взяла подругу за руку:
   - Матери имеют очень большой недостаток с точки зрения интересов нашего дела: они очень любят своих детей. Скажешь ты ей, а она подумает: какая же у меня красавица Любушка! Косы у нее чудные, глаза с поволокой, стан гибкий и стройный, и очень умная головушка. Найдет она себе расчудесного женишка, и будет жить на радость всем. А эти проклятые паспорта могут подвести Любушку. Не лучше ли сунуть их в печку и сжечь? И - никаких следов! И красавице Любаше уже ничто не будет угрожать...
   Люба с улыбкой смотрела па Ольгу. Вздохнула:
   - Пожалуй, ты права. Мать у меня очень славная, но она сильно меня любит. Действительно, всякое может прийти ей в голову.
   Они вдвоем пересчитали бланки. Полсотни. Проверили по своим паспортам: печати и штампы стоят там, где нужно, никаких других пометок - чиновник без обмана и подвоха зарабатывал деньги и шнапс.
   Это дело сделано. А сколько их впереди? Отобрать людей и помочь им. Среди двадцати-тридцати может оказаться и провокатор, на лбу ведь у него не написано, кто он такой. Или попадется слабый духом, поймают, а он возьмет и выдаст всех: и кто помог ему бежать, и где его приютили и переодели, и кто вручал эти документы! Нет, ошибки тут не должно быть!
   Ольга старалась все делать так, чтобы провести операцию по спасению пленных благополучно и с полной гарантией. Людей находили Федор Зинченко и Василий Панкеев. Таких, в ком уверились сами и на кого могли смело положиться. Темным вечером беглец заявлялся на одну из конспиративных квартир (в Риге их было четыре), где были и горячая вода, и чистое белье.
   А на столе его ждала еда: салака, щи, картошка с салом. Есть помногу нельзя: после голодухи все может случиться. Лучше поменьше, да почаще. Попитается день-другой - и можно отправляться в дальний поход - в другой одежде и с паспортом - к смелым, непокоренным латышским парти- занам.
   Так думала Ольга, разрабатывая свою операцию. И была довольна, что все проходит так, как она и задумала.
   Ольга знала, до какой точки надо идти беглецам и где их должны встретить связные партизан. Тайно она мечтала о том, чтобы уйти с последней группой и самой. Она все еще считала, что стоит в стороне от настоящей борьбы. Ольга восхищалась Людмилой Павлюченко, которая одна истребила в Севастополе такое огромное количество гитлеровцев, по-доброму завидовала девушкам-летчицам, совершающим ночные боевые вылеты и забрасывающим врага сотнями и тысячами бомб,- вот это героини! Она представляла себя в их роли и находила, что и это ей могло быть по плечу. Но на летчицу надо еще учиться, а война идет к концу. А вот взять в руки автомат и поливать врага смертельными очередями, тут училище или длительные курсы кончать не надо!
   Как-то ей сказали, что в Риге на шнапс можно выменять автоматы, пистолеты и гранаты. У нее сразу же появилось желание приобрести оружие. "Как оно пригодится потом!" - думала Ольга.
   Опять потянулась ниточка от одного к другому - от честного борца к хапуге, спекулянту и пьянице. Когда она получила первый автомат, готова была плясать от радости. Ольга рискнула сама разобрать и собрать оружие. Разобрала. К ее удивлению, в автомате оказались лишние части. Долго ломала голову, примеряла, пыталась вставить, но ничего у нее не получалось. Даже расстроилась: как же так? А Федя Зинченко задорно подмигнул ей и минуты за три обнаружил все те места, в которых должны находиться "лишние" части. Автомат был готов к бою! Федя охотно согласился помочь своей старательной ученице: как вставлять диск и прицеливаться, как вести огонь одиночными патронами и целыми очередями, как устранять мелкие неполадки. После этих уроков Ольга прониклась к Зин- ченко еще большим уважением.
   Люди работали с полным самозабвением, и Ольга стала получать и автоматы, и пистолеты, и гранаты. Небольшой браунинг она иногда даже носила в своей дамской сумочке, когда отправлялась на трудное дело. Например, доставить оружие до намеченной точки за городом. Как его пронести, чтобы никто не заметил? Как сбить с толку фашистских ищеек? Она решила, что лучше всего отвезти оружие на телеге, прикрыв его сеном. Сено хранилось в соседнем сарае. Но даст ли соседка сено, и как объяснить ей такую просьбу? И где взять коня?
   На Слокасе жил один фашистский прихвостень. Разве что попросить у него? Сказать, что надо съездить в ближайшую деревню и поменять кое-какие вещи на картошку. Но тот отка- зался дать лошадь Рыжакову даже на час. Кто-то предложил пригрозить ему пистолетом. Ольга отправилась к нему с бутылкой шнапса. Поставила бутылку на стол, кокетливо повела бровями, улыбнулась:
   - Неужели милый дядечка устоит перед этой чудесной влагой? - игриво проговорила она.
   Милый дядечка не устоял ни перед бутылкой, ни перед улыбкой красивой барышни. Он сам запряг лошадь и передал ей вожжи.
   - Держи крепче,- посоветовал он,- конь у меня с норовом.
   Сено у соседки Ольга купила под тем предлогом, что едет в дальнюю деревню и что лошадь надо будет кормить в пути. Под сено - оружие, на сено порожние мешки. Вооружилась и беззаботным, независимым взглядом. Но браунинг в сумочку положила. Если дело дойдет до обыска, тут не поможет ни бутылка со шнапсом, ни обворожительная улыбка, придется отстреливаться до последнего патрона. Последний - для себя...
   В условленном месте ее встретили свои люди. Оружие они перетащили в густой сосновый лес, что стеной стоял по обе стороны дороги, а из леса принесли два небольших мешка картошки. Их Ольга прикрыла пахучим сеном. Подумала - и отдала ребятам свой браунинг. Рисковать теперь не придется: картошка у нее есть, документы в полном порядке.
   А браунинг она еще достанет... Даже лучше этого!
   
   
    
   
   
  

VIII

   В заброшенном темном сарае, где не различишь лица и не узнаешь даже близкого знакомого, собрались люди: немного, десятка полтора. Их прислали верные друзья Ольги. Значит, на них можно положиться. А если и затесался недруг, как донесет он об Ольге, которая одета сегодня в странную куртку, нахлобучила на глаза большой неуклюжий берет. Сергей и тот, наверное, не признал бы ее в этом наряде!..
   - Товарищи, друзья, подруги! - говорит Ольга. Она так научилась говорить по-латышски, что акцент ее почти неуловим.- Страна наша живет радостными событиями. Давно ли была победа под Сталинградом, а теперь враг уже разбит под Орлом и Курском. В Москве салют победный был, Москву огнями красивыми расцветили! А фашистам пора черные флаги вывешивать!
   Она смотрит на своих слушателей. Но лиц она не видит, как никто не видит и задорного блеска в ее глазах. Ольга так воодушевилась, что с величайшим трудом говорит полушепотом. Ей бы сейчас на площадь, да сказать про все это во весь голос!
   - Теперь всякий маловер скажет, что Гитлер проиграл войну,- продолжает Ольга.
   - Говорят, линию они какую-то выравнивали, вот и отошли, - послышался простуженный голос немолодой женщины.
   - Гитлер не таков, чтобы признать свое поражение,- быстро ответила Ольга.- А что ему еще остается делать, если он всю жизнь врет? Когда наши подойдут к Берлину и откроют огонь по самому бесноватому, он и тогда что-нибудь выдумает, лишь бы оболванить немцев!
   И она говорит людям все, что слышала в эти дни по московскому радио: где Советская Армия перешла в наступление и какие она одерживает там победы, как дерутся с врагом ленинградские, псковские, смоленские, белорусские, латышские партизаны, какой воистину всенародной стала эта война. Она не может говорить спокойно, и голос ее дрожит от волнения.
   - В этой великой войне не может быть безучастных,- четко звучат ее слова.- Война такая, что дети и даже внуки наши спросят у нас: а что делала ты, моя дорогая мама, а где был ты, мой уважаемый отец? Подумать только, друзья мои и подруги: сейчас мы решаем будущее страны и свое собственное, будущее детей и внуков наших! И не на год или два, а на долгие десятилетия. У меня есть дочь. Когда я к ней вернусь, я обниму ее и скажу: милая ты моя дочурка, мать твоя не сидела в стороне, она делала все, чтобы дни твои были безоблачными, чтобы счастье твое было полным и чтобы народ наш забыл, как выглядит эта проклятая свастика!
   Ей показалось, что говорить она стала слишком красиво и напыщенно, и потому закончила свое обращение строже и проще:
   - Бороться с врагом должен каждый из нас!
   - А как бороться-то? - тихо проронил впереди сидящий мужчина.- Мы не в армии и не в партизанах! Душить их голыми руками?
   Ольга ответила не сразу: вопрос не из легких. Но она давно думала об этом, советы может дать каждому.
   - Как бороться? - переспросила она.- Было бы только желание! Работает, скажем, человек на складе, откуда немцы берут овощи для своих частей. Разве нельзя сделать расщелинку в картошке, морковке или свекле? Надрезать - и туда мелкого битого стекла, да поглубже, чтобы не заметили при чистке. А расщелинку - землицей. Ох, какое из такой картошки будет аппетитное пюре, а из моркови лакомый пудинг! Не один фриц после такого обеда отдаст богу душу. И никогда они не докопаются до виновников, не найдут, кто это сделал: мужик, не пожелавший задарма отдавать немцам картошку и овощи, грузчик, доставлявший их из деревни на машине, работница на овощном складе или повар на кухне. Врага можно убивать не только на передовой линии или на партизанских тропах!
   - Тут есть и прачки, а им что делать? - спросила женщина из последнего ряда.
   - На днях мы раздобудем специальные порошки. Немного подсыпать в котел с кипящим бельем - и полнейший порядок. Белье будет чистым и пригодным для носки. Но только на одну неделю. Потом оно так поползет, что ни одна мастерица не починит.
   Ольгу бодрили вопросы. Было видно, что собравшиеся здесь люди не прочь начать борьбу, что им не хочется сидеть без дела. И она наставляла кухарок, работающих на солдатских кухнях, сапожников, ремонтирующих казенные сапоги, грузчиков, перевозящих продукты из складов в столовые.
   - Ненависть, вот что должен постоянно чувствовать на себе враг,- пылко и горячо говорила Ольга.- Пусть они знают, что здесь, в Латвии, их ненавидят все от мала до велика. Спросят про какую-то улицу, можно что-то пробурчать в ответ и идти дальше. Наши парни могут выдумать сотни болезней, чтобы не попасть в немецкую армию, тут им обязаны помочь честные латышские врачи. Враги должны понять, что мы ждем и не дождемся того часа, когда их поганые сапоги перестанут осквернять нашу землю.
   - Уже почувствовали,- послышалось в центре собравшихся.- Такие бранные словечки стали отпускать по адресу латышей, что душа радуется!
   - Вот и хорошо! - с улыбкой произнесла Ольга.- Чем злей становятся в Латвии фашисты, тем, значит, лучше действуем мы. Это так, товарищи!
   Она любила и умела беседовать с людьми. Могла поговорить с группой собравшихся, но не жалела уделить время и одному человеку; ее слушателями были представители всех возрастов, и для каждого из них у нее своя манера разговора, доступная пониманию и берущая за душу.
   Однажды Ольга нашла старый советский конверт с маркой. А на марке - портрет Владимира Ильича. Вскоре ей довелось побывать на улице Слокас. Застала одну Илгу - дочь Валии.
   - Кто это? - спросила она Илгу, показывая ей марку.
   - Ленин! - радостно воскликнула девочка.
   - Хочешь я расскажу тебе про Владимира Ильича? - вдруг предложила Ольга.
   - Да, конечно! - последовал быстрый ответ.
   И Ольга стала говорить племяннице все, что знала о Ленине, о чем поведали когда-то отец, учителя в школе и преподаватели в смоленском техникуме, да и сама она прочитала во многих книгах. Илга дышать перестала: до того был захватывающим рассказ тети.
   - Вот какой был Ленин! - искренне отозвалась девочка.
   - Да, Илга, он был очень хорошим! - подтвердила Ольга.- Он очень переживал, когда в Латвии победили буржуи и все время говорил, что рабочие и крестьяне Латвии свергнут ненавистную для них власть.
   - И свергли, правда, тетя Ольга? В сороковом? - спросила юная собеседница.
   - Правда. Как бы порадовался этому Ильич, если бы он был жив! Он сгорел на работе, Илгочка, он всего себя отдал пароду, чтобы народ жил лучше!
   - Как жаль, что он умер! - вздохнула Илга.
   - Очень и очень жаль, девочка!
   Она обняла племянницу и, положив ей на плечи руки, продолжила:
   - Наши бойцы обязательно победят фашистов: на боевых знаменах полков и дивизий Красной Армии шелком вышито изображение Владимира Ильича. А с таким знаменем не победить нельзя!
   Илга представила себе, как идут в бой красноармейцы, а над их головами развеваются боевые знамена с портретами Ленина. Ленин зовет их идти только вперед.
   - Нельзя,- задумчиво повторила она.- Скорей бы пришли красноармейцы и к нам, в Латвию!
   - Придут, и скоро! - заверила ее тетя и крепко прижала к своей груди.
   
   
    
   
   
    

IX

   Про взрыв на Донской площади Ольга услышала на второй день, четырнадцатого ноября 1943 года. Вместе со взрывом ползли слухи: погибло много фашистов, сделали это рижские подпольщики. Слухи росли и ширились, они походили на быстро увеличивающийся снежный ком. Но было очевидно, что подпольщики действительно проявляют себя все активнее и активнее и что гитлеровцев побито немало.
   Вечером она села за листовку. Вставлять в узкие полоски маленькие буквочки - дело медленное, да и мало у нее шрифта, чтобы сказать обо всем, о чем надо было сказать. И Ольга стала писать свою прокламацию под копирку, стараясь сделать почерк не похожим на свой. Она писала, что взрыв на Донской площади - это только хорошее начало, что скоро под ногами оккупантов будет гореть вся латышская земля. Она сообщала людям и другие факты: где был пожар и в каком месте катились под откос фашистские эшелоны, на какой улице нашли гибель гитлеровские офицеры и как подрывались вместе с пассажирами легковые немецкие машины. Ольга всячески старалась подчеркнуть понравившуюся ей самой мысль, что гитлеровцы пришли в Ригу спесивыми завоевателями, а побегут они, если только уцелеют, побитыми собаками.
   Связной придет к ней дня через три-четыре, а такое надо сообщить людям сразу. Она пересчитала листки: четыре закладки по десять экземпляров каждая. Сорок листовок, вот бы приклеить их поскорее!
   У нее не было клея, разве что остывшая вареная картошка. Листовки она положила за пазуху, картошку в карман. Вечерняя Рига притихла и будто насторожилась. Ольга огляделась: поблизости никого не было. Но уже шагов через тридцать она повстречала тучного немца, видно из фельдфебелей. Он был пьян, и его слегка покачивало.
   - О, мадам! - хрипло воскликнул бравый тыловик, приближаясь к Ольге.
   Она сумела скосить свое лицо так, что сразу стала похожей на отвратительную уродину. И заговорила она с немцем по-латышски на таком шепелявом языке, что у того тотчас пропала всякая охота к близкому знакомству. А тут еще Ольга стала прихрамывать: да кому она нужна, страшная, гнусавая и колченогая!
   Ольга свернула за угол. Улица здесь совсем не освещена. Работала она торопливо и сноровисто: проведет два раза картошкой, затем прижмет рукой листовку. Они уже чуть заметно серели на телефонных столбах, заборах, обшивках домов. Только приклеив последнюю прокламацию, она почувствовала облегчение. Свернула на ближайшую улицу и спокойно побрела в сторону своего жилья. Остаток картошки выбросила, руки аккуратно вытерла о носовой платок, а платок перекинула через высокий забор, что приткнулся к угрюмому приплюснутому дому. "Замечательно! - рассуждала она сама с собой.- Пусть люди почитают. Почитают и подумают: не хозяева больше фашисты в нашем городе!"
   Так вот и жила Ольга Грененберг в оккупированной Риге. Собирала важные сведения и передавала нашему командованию. Слушала московское радио, выпускала и распространяла листовки. Собирала людей и душевно с ними беседовала. Помогала бежать советским военнопленным. Скупала оружие и переправляла его партизанам. Она радовалась продвижению советских войск, прикидывала, когда Латвия станет свободной и она, Ольга Грененберг, гордо пройдет по улицам красавицы Риги с дочкой Роменой, с мужем Сергеем, если он окажется в живых.
   Было отрадно сознавать не только то, что их группа растет и теперь насчитывает в своих рядах до тридцати мужественных людей, но что таких групп в Риге действует много и они беспокоят врага днем и ночью. В эти группы шли те, кто не боялся смерти, кто готов был в любых, самых трудных условиях, бороться с фашизмом.
   Ольга любила людей, и люди тоже любили Ольгу.
   Она особенно ценила самозабвенных смельчаков, вызывающихся на самые опасные задания. В числе этих сорвиголов был и Иван Рагозин. "Двадцать два года парню,- с сочувствием думала Ольга,- а он уже успел столько пережить". Немцы взяли его в плен полуживого. Когда пришло сознание, он, жалкий и беспомощный, тотчас хотел покончить с собой. Но не было ни пистолета, ни веревки, ни места, где можно повеситься. Тогда он собрал свои последние силы и выжил всем смертям назло. Бежал, но неудачно. Был бит нещадно. Опять выжил чудом. А выжив, снова бежал. На этот раз ему повезло: он добрался до латышских партизан. Они и направили его в оккупированный город.
   Казалось, что пережив такое, он мог бы и опасаться рискованных дел. Но Рагозин настойчиво их добивался и выполнял все быстро и смело. Иногда ему поручали выводить беглецов за город, и он препровождал их запросто в партизанские леса. Удавалось ему покупать и оружие, и он тотчас приносил его на конспиративную квартиру. И все делал с улыбочкой, живо и непосредственно.
   Его красивое лицо немного портили темные очки, с которыми он не расставался даже в ненастную погоду, но чего не сделаешь, если у тебя нет желания встречаться с палачами из концлагеря!
   Правда, один осторожный и недоверчивый подпольщик заподозрил его в связях с гестапо и даже стрелял в него в темном переулке, но недоверчивого подпольщика его же боевые друзья строго наказали по законам военного времени, а Рагозина определили на конспиративную квартиру к старичкам дяде Ване и тете Тане и подыскали для него опытного врача-хирурга.
   А ведь было бы лучше, если бы этот выстрел был роковым для Рагозина!
   Странен и неожиданен такой вывод? Отнюдь нет! Если учесть, что все сказанное выше придумано гестапо, что сценарий был недурно разработай фашистами, а Рагозин не без успеха играл в этом гнусном спектакле роль пострадавшего человека, оставшегося преданным своему народу и своей Советской Родине. На самом же деле в свои двадцать два года он оказался из ряда вон выходящим мерзавцем. Подлецом, вероятно, тоже надо родиться!
   Жизнь ему улыбалась и складывалась для него очень счастливо. Жил он вольготно, любил порисоваться, называл себя курским соловьем и мог спеть что-то веселое и бесшабашное. Но вот началась война, и Рагозин в первые же дни оказался на передовой. И тогда заговорил в нем жалкий и ничтожный трус, который повелел ему не проливать кровь и не рисковать жизнью. Рагозин попадает в плен и видит в нем свое спасение. И если настоящие бойцы или бегут из плена, чтобы продолжать борьбу с врагом, или организуют внутри лагеря группы сопротивления, то Рагозин совершает второе предательство: он добровольно идет в немецкую разведывательную школу.
   В разведшколе быстро поняли, что имеют дело с трусом и шкурником. Его вернули в лагерь, но уже в другом амплуа: осведомителя и провокатора.
   Тем, кто из старых знакомых по лагерю оказался еще живым, он с дрожью в голосе говорил о своей неудачной попытке к бегству, о голодных странствованиях по лесам и болотам, о поимке его латышскими кулаками и ужаснейших пытках в гестапо. Его жалели и ему сочувствовали.
   А гестапо уже разработало для него новую версию: он должен совершить побег из лагеря, причем для достоверности бежать с другими военнопленными; добраться до латышских партизан, войти к ним в доверие, стать у них своим человеком.
   Так он бежал во второй раз. Оказался в партизанском лагере. Произвел кое на кого приятное впечатление, как впоследствии производил такое же впечатление на рижских подпольщиков.
   Его действия направляла опытная рука. Он должен был входить в подпольные группы и помогать им во всем. И работать в этих группах, пока не пробьет для них последний час.
   Ему надлежало устанавливать связи с советскими патриотами и переправлять их в Россию, а точнее, в немецкие концлагеря и на виселицу. Когда в октябре 1943 года Рагозин выяснил, что талантливый рижский инженер Павел Франсман имеет важное изобретение оборонного характера и ищет контакта с партизанами, он познакомился с этим человеком и быстро сдружился. Рагозин восхищался научным открытием Франсмана и его смелым планом побега из оккупированной Латвии в Москву. С горячей заинтересованностью он помогал инженеру разрабатывать этот "замечательный план". Франсмана должен был встретить у газетного киоска связной партизанского отряда, но встретили семь фашистских молодчиков в штатской одежде. Его подвергли нечеловеческим пыткам и все время издевательски спрашивали: "Ну что, "товарищ" Франсман, съездили в Москву? Как она выглядит? Как вас там принимали? Лучше, чем мы?" Только тогда понял инженер Франсман, с кем его свела несчастная судьба.
   Павла Франсмана приговорили к смертной казни и повесили. Многих патриотов постигла такая же участь. А Рагозин все еще продолжал ходить в героях.
   Всякие были предатели. Этот работал с истинным вдохновением. В мерзких обязанностях провокатора и предателя он находил сатанинское удовлетворение своим низменным страстям. Он мог с доброй улыбкой смотреть на человека, которого готовил к петле. Он с упоением говорил о любимой Родине, которую предал и ненавидел. А ненавидел он ее за то, что она после победы не приняла бы его, как своего сына. И хотя в этом он был виноват сам, это его не смущало. Он презирал и тех, кто приютил его и помогал ему: эти люди думали о пользе для своей страны, он - о выгоде для ее врагов; они ждали победы и своими скромными делами приближали ее, он, будь это в его силах, никогда не допустил бы разгрома своих хозяев.
   Для него не было ничего святого.
   В начале января 1944 года гестапо поставило его в известность, что надо будет брать группу Ольги. Он тут же подсказал, когда и где собираются подпольщики и как лучше всего их арестовать.
   А Ольга при очередной встрече с большой озабоченностью сообщила, что у них вышла из строя рация и она не знает, как теперь передать важные и срочные сведения. Рагозин без раздумья вызвался сопровождать ее до партизанской бригады. "Там нас очень хорошо встретят, Оля, - с улыбкой говорил он.- Если бы ты знала, что это за люди! Один за всех, все за одного! Самые благородные на свете люди! Твои сведения тотчас будут в Москве, у них отличные рации!"
   Он продолжал улыбаться, а сам думал: "Это твой последний день на воле. Завтра ты будешь в "централке", а потом тебя или вздернут на виселицу или поставят к стенке!"
   Но Ольга не знала истинной причины, почему так мило улыбается Рагозин. И она от всей души пожала ему руку.
   - Спасибо, Иван, ты у нас молодец! - сказала Ольга искренне.
   - Я, Оля, делаю то, что обязан делать каждый честный советский человек,- скромно ответил Рагозин.
   На второй день, шестого января 1944 года, ее арестовали и препроводили в Рижскую центральную тюрьму.
   
   
    

X

   Первый допрос начался улыбкой следователя, который был учтив и благодушен.
   - Ольга Грененберг,- вкрадчиво произнес он,- нам известно все: и как вы печатали листовки, и как добывали оружие и переправляли его своим друзьям, и как освобождали военнопленных. Все, абсолютно все. Поэтому, желая облегчить ваше положение, я предлагаю вам следующее: вы назовете всех своих сообщников, а мы смягчим вам меру наказания. Так и условимся, Ольга Грененберг: чем быстрее и больше вы назовете членов вашей группы, тем меньшей мерой будем наказывать мы. Может статься, что вы и вовсе покинете наше малокомфортное заведение и никогда уже сюда не вернетесь. Это зависит только от вас.
   Он улыбался. Тучный, с маленькими заплывшими глазками и очень румяными, не по годам щеками, он напоминал шеф-повара приличного ресторана. И говорил он так, словно просил отведать самое лучшее блюдо его кухни.
   - Извините, но я ничего не знаю, о чем вы говорите,- сухо ответила Ольга.
   - Так-таки и не знаете? - тихо спросил он.
   - Нет.
   - Тогда я могу немного помочь вам. Вы покупали паспорта у мошенников, и их хранила ваша подруга Любовь Яковлева, не так ли? Эти документы заполнялись по всем правилам. А потом на конспиративные квартиры приводили военнопленных. Их мыли, переодевали и отправляли в лес к партизанам. Теперь припоминаете?
   - Нет.
   Она поняла, что о ее деятельности уже известно гестапо. Но было очевидно, что там не знают пока о многих ее боевых товарищах, иначе зачем этому тюремщику выпытывать имена членов подпольной группы? Ольга решила, что она будет отрицать все и ни в чем не сознается: пусть ее бьют, пусть казнят, она ничего им не скажет. И она произносила только одно слово "нет", хотя следователь припирал ее вескими доказательствами: заполненными бланками паспортов ("как же они могли оказаться в гестапо, неужели где-то поймали бежавших товарищей!"), листовками, записями последней передачи московского радио, которые Ольга сделала для очередной прокламации, но не успела ее выпустить.
   Гестаповец перестал улыбаться.
   - Пеняйте на себя! - уже прохрипел он.
   Он нажал кнопку звонка. Вошли двое верзил с засученными за локоть рукавами.
   - Возьмите ее под руки! - распорядился гестаповец.
   Он размахнулся и ударил ее по голове. Ольга едва устояла на ногах. Он стал бить ее по лицу, из носа и рта Ольги хлынула кровь, но она устояла и на этот раз. Тогда ее начали бить втроем. Она упала. Ее стали пинать - зло и больно. Ольга потеряла сознание. Потом она пришла в себя, и ничего не могла понять: откуда-то на нее лилась холодная вода. Ольга открыла глаза. Усатый тюремщик лил воду прямо из ведра.
   - Подмигивает, ха-ха-ха! - со смехом доложил он следо- вателю.
   - Будьте галантным кавалером, помогите своей барышне подняться,- сказал гестаповец.
   Усатый рванул Ольгу за руку. Она поднялась с большим трудом. В голове у нее гудело, кровь хлестала не только из носа и рта, но и из ушей. Ольга плохо видела и почти ничего не слышала. Гестаповец приблизился к ней вплотную и крикнул в ухо:
   - Припомнили?
   - Нет,- чуть слышно ответила она.
   Ее снова били и опять отливали холодной водой. Палачей приводило в ярость это слово "нет". Вероятно, не будь у них желания узнать имена членов подпольной группы, они прикончили бы ее сразу. Но они еще надеялись ее сломить и узнать хотя бы несколько фамилий.
   На один из допросов пригласили свидетеля. Ольга с нетерпением ждала того, кто сейчас переступит порог этой ужасной комнаты. Она была уверена, что встретит такого же истерзанного человека, какой была сама после первого допроса. Но в комнату бодро вошел... Иван Рагозин.
   - Узнаете? - ухмыльнулся Ольге гестаповец.
   - Нет!
   - А вы?
   - Да! - Рагозин упрямо посмотрел ей в глаза.- Эту девицу звать Ольгой.
   - А фамилию ее вы знаете?
   - К сожалению, она никогда не называла своей фамилии.
   - Что же вы можете рассказать о девице Ольге?
   - Многое.
   Ольга не могла поверить, что Рагозин будет рассказывать всю правду о деятельности рижских подпольщиков. А он говорил четко, не запинаясь, словно произносил хорошо заученный монолог. Он припоминал даты и фамилии, давал людям точные характеристики, при этом особенно выделял Ольгу. Он даже не отводил глаз от женщины, которой совсем недавно рассказывал, как любит Родину и своих друзей-подпольщиков, как готов в любую минуту пожертвовать своей жизнью, лишь бы выстояла и победила святая Отчизна. Складно говорил человек!
   - Гадина! - крикнула Ольга в полном отчаянии, потрясенная тем, что есть на земле такие люди, убитая своим доверием к нему и слишком поздним разоблачением провокатора.
   - Зачем же так оскорблять своего товарища? - ехидно ухмыльнулся гестаповец.- Иван Рагозин подсказывает вам, как нужно вести себя в Рижской центральной тюрьме. Проявите благоразумие и тогда выйдете на свободу. Скажите, Рагозин, а все ли военнопленные, бежавшие из наших лагерей, благополучно прибыли в партизанские леса? Или они путали дорогу и вместо лагеря партизанского попадали в лагерь концентрационный, а?
   - Видите ли, господин следователь,- с нагловатой улыбкой отвечал Рагозин,- иногда их встречали не те, кого они рассчитывали увидеть. В таких случаях, как говорится, "хенде хох" и обратно к себе в лагерь.
   - И много было таких?
   - С десяток наберется, господин следователь.
   - И с оружием было так же?
   - Кое-что из оружия возвращалось в те же места, откуда оно было похищено. Конечно, не все. Девица Ольга - человек хитрый, у нее были разные связи и каналы. Иногда она отправляла оружие другими путями, и тогда оно попадало по назна- чению.
   У Ольги все кипело. Краска залила ее лицо. В синих глазах полыхала ненависть. Как можно ошибиться в человеке! Ей не хотелось слушать Рагозина, а он говорил и говорил - спокойно, обстоятельно, с хорошим знанием дела и нескрываемым удовольствием. Было видно, что роль Иуды не тяготит его. Как прав был осторожный и наблюдательный подпольщик! Не помогать надо было тогда этому выродку Рагозину, а задушить его в тот же вечер, на той же улице, где его подобрали раненым.
   - Что вы скажете теперь? - спросил гестаповец.- Может быть, что-то уточните, в чем-то поправите своего товарища? Вы же знаете больше, чем Иван Рагозин!
   Ольга ответила не гестаповцу. Она долго смотрела на Рагозина, а потом бросила ему с брезгливой ненавистью:
   - Слушайте, вы! Я погибну, но я умру человеком. А вас раздавят, как гадину, как тифозную вошь! Будьте же вы прокляты на веки веков!
   Гестаповец сбил ее с ног и стал пинать - жестоко, с садистской последовательностью. Рагозин потянулся к его раскрытому портсигару. Закурил, пустил к потолку кольца дыма. Но сохранить наигранное спокойствие не мог. Он вдруг представил себя в петле, и его затрясло.
   - На время оставьте нас вдвоем! - распорядился гестаповец. Он давно и по достоинству оценил Рагозина. Жалкий трус! Услышал проклятие в свой адрес и моментально сник. Ничего, потом придет в себя! Ему еще найдется работенка - и на воле и в тюрьме: надо будет войти в доверие новых заключенных, чтобы среди них выявить наиболее опасных...
   - О встрече с Рагозиным ни слова! - процедил гестаповец.- Повешу!
   Надзиратели поволокли Ольгу по коридору. А она, собрав все свои силы, крикнула звонко и отчетливо, чтобы услышали в камерах:
   - Товарищи, Иван Рагозин - провокатор!!!
   Ее вызывали на допросы часто и всегда били. А она возвращалась с допросов, улыбалась своим подругам и старалась первой успокоить и ободрить их:
   - Наши близко! Они скоро освободят нас. Крепитесь, товарищи!
   Однажды гестаповец начал свой допрос иначе, чем все предыдущие:
   - Ваш отец расстрелян как враг советского строя. Вы что же, не пожелали быть похожей на своего отца? - спросил он совсем не злым голосом.
   - Отец пострадал невинно, он был такой же советский патриот, как и я! - быстро ответила Ольга.
   - А брат Эмиль?
   - Тоже!
   - Вот как! - гестаповец ухмыльнулся.- Вы знаете, Ольга Грененберг, мы установили, что никакого развода у вас не было, и еще мы выяснили, что ваш муж очень ждал вас в Риге и готовился к вашему приезду; говорят, что он целовал письма, которые вы ему присылали. Свидетельство о вашем разводе подстроило гэпэу. Вы обманули нас, не правда ли?
   - Да, я обманула вас! - крикнула она.
   - Приятная для вас новость: Сергей Глушанков жив. Да, да! Газета восьмой армии "Ленинский путь" часто печатает статьи подполковника С. Глушанкова. Страстные статьи.
   - Откуда вы знаете про эти статьи? - насторожилась Ольга.
   - Газеты иногда попадают к нам, и мы имеем удовольствие читать пропагандистские выступления вашего мужа. Как жаль, что Сергей Глушанков уже не встретит свою жену. Таких мы обычно не выпускаем!
   Придав лицу безразличное выражение, она внимательно слушала гестаповца. Ей хотелось верить, что на этот раз он не лжет. Федя Зинченко как-то рассказывал, что он служил в рядах восьмой армии, что эта армия стояла на границе, обороняла Ригу, а потом отступила в Эстонию, а из Эстонии - к Ленинграду. Такой путь мог быть и у Сергея. Вполне вероятно, что он оказался в этой армии. "Жив Сережа, как это хорошо! - подумала Ольга.- Хоть бы узнал он, как мы тут боролись и что делали, хоть бы рассказали ему люди, как мы погибали за Родину!"
   - А ведь вы нас не убьете! - с вызовом бросила она гестаповцу.- Меня, конечно, убить можно, но дело наше будет жить вечно! А вашему делу...- на лице у Ольги появилась пренебрежительная гримаса,- конец. Скорый конец.
   Гестаповец ударил ее по лицу. Замахнулся снова, но почему-то передумал. Мельком взглянул в ее сторону и отвел глаза.
   - Ничего,- жестоко проговорил он,- мы еще успеем перестрелять вас, большевиков, у нас есть время, чтобы казнить не одну тысячу таких, как вы!
   ...Она лежала на топчане из грубых, неоструганных досок и думала, думала. Неужели жив Сережа? Вот бы встретиться с ним, с дочкой, с друзьями и подругами!
   Эта мысль теперь преследовала ее постоянно: на допросах, во время бессонных ночей, всегда и везде. Она знала, что при зубной боли заключенных возят в поликлинику, которая находится за воротами центральной тюрьмы. Ольга пожаловалась на эту боль, и, против своего ожидания, была отправлена под охраной к врачу. Ее привезли в тюремной машине. Двое охранников остались за дверью. А она, увидев открытое окно, махнула подобно птице и побежала прочь, в людскую толпу. Но на нее набросилось сразу несколько полицейских. Скрутили руки, швырнули в машину, привезли в "централку".
   Тогда и произошел у нее последний разговор с гестаповцем. Он сообщил ей о предстоящей казни, она сказала о своем правом деле, во имя которого жила и боролась в Риге. Ее били с еще большим ожесточением, но она, стиснув зубы, молчала. "Хорошо, что жив Сережа,- думала Ольга,- он отомстит и за меня, и за всех нас. Иди вперед, Сереженька, торопись, родной!"