КАК ЭТО СЛУЧИЛОСЬ?

письма Ольги из действующей армии

I

   Если бы сутки длились не двадцать четыре, а сто часов, медицинская сестра Ольга Грененберг все равно не нашла бы времени для отдыха. Раненых везли днем и ночью, хирурги и сестры падали от усталости; под утро, когда они уже не могли стоять на ногах, санитар приносил ведро холодной воды и выливал его на головы медиков. Они трясли мокрыми головами, наскоро вытирались и бежали в операционную, чтобы продолжать начатое, которому не было конца. Ольга работала быстро и с упоением: помогала хирургам и делала уколы, обрабатывала и перевязывала раны. И все - сноровисто и аккуратно. Прошло недели три, а ее уже нельзя было отличить от опытной медсестры. "Вы рождены для нашего дела, - сказал ей как-то заслуженный хирург,- у вас к нему есть призвание".
   Для нее это было самой высокой похвалой.
   Она не ограничивала свой круг обязанностей только медицинскими делами: читала бойцам свежие газеты, рассказывала о последних новостях (как жаль, что мало отрадных!), писала письма, если раненый был неподвижен или не мог взять в руку карандаш. Иной юнец покраснеет до ушей и начинает шепотом диктовать любовное послание; тогда Ольга и сама заново переживает свою первую любовь, тогда перед ее глазами встает голубоглазый, всегда улыбчивый Сережа, с которым было так хорошо жить на земле. Она думала о Ромене, и глаза ее наполнялись слезами; осторожно, чтобы не расстраивать раненого, она смахивала слезу и просила диктовать дальше, помогая закончить фразу или восстановить картину госпитального быта.
   А вот с личной перепиской у нее долго не ладилось. Писала в Ригу, но туда письма не доходили. Когда узнала, что не только Рига, но и вся Латвия оккупирована противником, обратилась в ЦК ВЛКСМ. Ей вскоре сообщили, что семьи комсомольских работников эвакуированы из Латвии в глубь страны, но что мать ее мужа Марфа Родионовна Глушанкова и дочь Ромена в пути заболели, их вынуждены были снять с поезда и поместить в больницу и что писать им следует по адресу: Горьковская область, Городецкий район, I Кумохинский сельсовет, дер. Рожково. В отношении мужа им мало что известно. Была информация о том, что в первых числах июля Глушанкову поручалось сопровождать группу женщин и детей. Он их доставил в Эстонию, а потом, вероятно, ушел в действующую армию. Связь с Таллином неустойчивая и нет уверенности, что в ближайшее время удастся навести справки о местонахождении Сергея Глушанкова, хотя они и не теряют надежды.
   Пока это письмо шло из Москвы, наши войска оставили столицу Эстонии. Куда писать - Ольга не знала. Хорошо, что отыскались Ромена с бабушкой. Им она писала торопливо, но обстоятельно, называя дочку именем, которым она иногда называла ее еще в Смоленске: Лерочка...
   
   "Здравствуйте, дорогая мама! С большим трудом узнала ваш и доченькин адрес. Я писала в ЦК комсомола и мне оттуда сообщили. Ах, если бы вы знали, сколько я слез пролила. Прямо не верится, что вы с доченькой живы. Я так рада за вас обеих. Я сейчас так хотела бы вас видеть и расцеловать, посмотреть на вас. Как здоровье ваше и Лерочкино? Лерочка, наверное, уже большая... Помнит ли она свою маму...
   Я жила в Смоленске до дня прихода немцев: все ожидала, что вы с Лерочкой приедете. Сейчас я нахожусь на фронте, работаю медсестрой. Недалеко от нас идут бои. Я в армии второй месяц. Пошла добровольно. Все вещи остались в Смоленске. Они сгорели или взяты немцами. Ничего не смогла взять с собой. С начала войны я не получила ни одного письма ни от вас, ни от Сергея, ни от других. Где они, я не знаю. Знаю только, что они выехали из Смоленска числа 26-27 июня. Вероятно, в Ярцево. В Ярцеве они быть сейчас не могут... Как только получу от вас ответ, пришлю доченьке посылку. Что смогу, вышлю: сахар, печенье и др.
   Если вы знаете, где Сергей, Нэля, Ваня, Шура, Зоя и Костя (Братья и сестры Сергея), то напишите. Как они живут? Как здоровье? Как Зоина девочка?
   Сообщите, пожалуйста, адрес Сергея. Напишите, что вы знаете о нем.
   Вам, наверное, очень трудно с Лерочкой? За счет чего вы живете?
   Я вам очень и очень благодарна за присмотр за нашей Лерочкой. Как здоровье дорогой рыжей блондинки? Поцелуйте мою дорогую малышку за меня крепко-крепко. Жаль, что у меня нет ни одной карточки. Она, вероятно, уже изменилась с тех пор, как я ее видела. Она бы меня не узнала в брюках, шинели и сапогах.
   Пишите поскорее подробно о себе и о всех. Я живу хорошо.
   Мой адрес: действующая армия, полевая почтовая станция № 383, 14-й полевой подвижной госпиталь, медсестре Грененберг Ольге Эрн.
   Крепко целую вас обеих. Будьте здоровы.
   Оля".
   
   Она понимала, что письмо получилось сумбурным, но переписывать не было времени. Положила в конверт, заклеила, надписала адрес, а чтобы оно дошло быстрее, напротив фамилии адресата приписала: "Прибывшей из г. Риги". Теперь-то уж наверняка не перепутают!
   Письмо, конечно, дошло. Почтальон принес его точно в тот дом, который был указан на конверте. Но ему сообщили, что эвакуированные заболели и отправлены в инфекционное отделке. Тогда он сделал отметочку: "Глушанкова в больнице, в скарлат." и успокоился. Письму предстояло лежать дни, а может, и недели. А Ольга про все это не знала. Через несколько дней она написала второе письмо.
   
   "Дорогие мои!
   Не получив от вас ответа, пишу еще раз. Живу хорошо. Все время думаю о вас. Написала знакомым в гор. Вязьму и просила достать что-нибудь для посылки. Как только что-нибудь напишут, постараюсь поехать в Вязьму и отправить посылку. Все, что смогу, - сделаю.
   Пишите побольше и почаще. Пусть доченька напишет. С большим удовольствием посмотрю. Сфотографируйте Лерочку и пришлите карточку, если можно. У меня не осталось ни одной карточки. Сами сфотографируйтесь. Как здоровье вас обеих? Как вы вообще живете?
   Как бы я вас хотела видеть!!! Где Сергей?
   Пишите. Жду ответа с нетерпением. Целую вас обеих.
   Оля. 15 сентября 1941 г."
   
   Каждый день, если выпадала свободная минута, она бегала на полевую почту. Ответа не было. Ольга съездила в Вязьму, кое-как договорилась, чтобы приняли посылку в Горьковскую область. Она сберегла все свои порции сахара, помогли и подруги.
   А работы было так много! Она сильно исхудала, маленький прямой нос ее заострился, но глаза, как и прежде, были живыми и теплыми. Каждая успешная операция в госпитале ободряла ее; Ольга сознавала, что вылеченный боец рано или поздно вернется в строй и будет бить фашистов.
   Она готова была со своим полевым подвижным госпиталем № 14 двигаться до Берлина.
   Но вскоре ее вызвали в штаб фронта. На этот раз не по медицинской линии.
   
   
   
   
   

письма Ольги из действующей армии

II

   - А вам к лицу военная форма, - улыбаясь, проговорил русый подполковник с редкими оспинками на румяных щеках. - Привыкли?
   - Привыкла и уже успела полюбить свою новую работу, - ответила Ольга.
   Разговор происходил в уютном деревенском домике. От русской печки веяло теплом и пахло ржаным хлебом. На окнах - домотканые плотные занавески, пожелтевшие от времени и солнечных лучей. В правом углу потемневшая икона с пыльной лампадой, которая, судя по всему, давно не теплилась. Подполковник сидел за прямоугольным столом и перебирал какие-то бумаги, он лишь изредка взглядывал на свою посетительницу.
   - Вы пятнадцатого года рождения? - спросил он.
   - Да.
   - Вам можно дать меньше, скажем, двадцать два года.
   С его лица не сходила улыбка. Улыбнулась и Ольга:
   - Комплимент, который говорят женщинам с древних времен.
   - Нет. Это правда. - Подполковник внимательно посмотрел на нее. - Вы, вероятно, совсем забыли те места, где родились?
   - Помню, но очень смутно. Словно это был сон.
   - А вам не хочется, чтобы этот сон продолжался?
   Она удивилась:
   - Как? Почему?
   - Америка могла и понравиться, страна богатая и красивая.
   - Америка хороша не для таких, какими были мы. От нас она постаралась быстро избавиться.
   Ольга все еще не знала для чего ее пригласили в штаб фронта и почему беседа приняла такой оборот. Во всяком случае она насторожилась, но отвечать на вопросы решила совершенно ис- кренне, не утаивая своих самых сокровенных дум,
   - Ольга Эрнестовна, а вы верите в то, что ваш отец Эрнест Фрицевич Грененберг виновен? - спросил подполковник.
   - Нет! - категорически заявила она.
   - Но...
   Теперь он уже пристально смотрел на Ольгу.
   - Следователь тоже может ошибаться. Вы же сами знаете, что после тридцать седьмого года многие вернулись, их восстановили в партии.
   - А брат Эмиль? Он выслан?
   - Да. Но и Эмиль ни в чем не виноват. Я очень хорошо знаю своего брата, товарищ подполковник!
   - Мне в вас, Ольга Эрнестовна, нравится честность и принципиальность. Это очень хорошо! Что же, поживем - увидим... Да, пора была трудная!
   Она не понимала, сочувствует ли ей подполковник или в душе осуждает ее. Было похоже, что сочувствует. Но это уже его дело. Ольга всегда и всем говорила, что верит в отца не меньше, чем в себя, и что его арест - досадное, печальное и ужасное недоразумение.
   - Вы знаете, товарищ подполковник, отец слишком любил Советскую власть и чересчур ненавидел буржуазное общество, чтобы изменять первому в пользу второго.
   - Ну, а дядю своего, Карла Грененберга, вы хорошо помните?
   - Конечно! - оживилась Ольга. - Он приезжал в Смоленск шесть лет назад, мне тогда было двадцать лет.
   - Сможете дать ему оценку?
   - Это сделать уже труднее: с отцом я прожила всю жизнь, а дядя Карл приезжал к нам на очень короткий срок.
   - Попробуйте разобрать его приезд по запомнившимся деталям. Что он говорил? Как отзывался о порядках в буржуазной Латвии? Понравился ли ему Смоленск и вообще наш строй?
   Ольга задумалась.
   - Он очень долго добивался, чтобы ему разрешили приехать в Советскую Россию, - начала Ольга. - Дядя Карл завидовал отцу и всем нам, что мы живем в Советском государстве. Порядки в буржуазной Латвии он очень ругал. Еще я помню, что когда он уезжал обратно, то мы зашивали ему в пальто тонкие книжечки с речами и статьями Владимира Ильича.
   - Это уже интересно! - оживился подполковник.
   - В сороковом он прислал в Смоленск письмо, - продолжала Ольга. - Радовался, что и в Латвии, наконец, восстановили Советскую власть. Я ему не ответила. Что я могла написать. Писал-то ой отцу!
   - Я вас понимаю, Ольга Эрнестовна!
   - Дядя Карл - хороший человек, - заключила Ольга.
   - Вероятно... Ну, а где ваш муж, дочка, свекровь?
   - Про мужа я ничего не знаю. Может, и нет его в живых. А вот след матери и доченьки отыскался. Они в Горьковскои области. Я им писала, но пока ничего не получила.
   - Когда вы им писали?
   - Первое письмо послала десятого сентября, а второе пятнадцатого.
   - Сегодня - восемнадцатое. Война, Ольга Эрнестовна, письма идут теперь долго.
   - Вчера из Вязьмы отправила маленькую посылочку, может, и дойдет.
   - Дойдет, - успокоил ее подполковник.
   Он перебрал бумажки в своей папке, быстро взглянул на Ольгу, спросил так, словно в чем-то недоумевал, а сейчас желал рассеять это недоумение:
   - Вы разводились с Сергеем. Почему?
   Она густо покраснела и растерялась.
   - Не стесняйтесь, - попросил он. - В жизни всякое бывает!
   - По глупости и горячности, товарищ подполковник! - созналась она. - В разводе мы жили около недели, ведь жить-то мы друг без друга никак не можем! Я его очень люблю! Мне думается, что у нас это взаимно.
   - Конечно, Ольга Эрнестовна. У вас было все для прочной и хорошей любви: общие интересы и общие идеалы. Оба вы - прекрасные, умные, и, я не побоюсь сделать очередной комплимент, красивые ребята. Вам жить да жить! Второй раз брак не регистрировали?
   - Было стыдно идти в загс. Взрослые и серьезные люди, а поступили, как ребятишки!
   - После войны можно будет еще раз сыграть свадьбу. - Подполковник улыбнулся. - Меня пригласите?
   Она поняла шутку и ответила:
   - Обязательно!
   - Итак, работа в госпитале вам понравилась?
   - Да, товарищ подполковник.
   - А ведь вы когда-то изучали радио?
   - Медсестра теперь нужнее, чем радиотехник.
   - Не совсем так, Ольга Эрнестовна!.. Медсестра хороша... Как бы написал Маяковский: а радиотехник лучше!
   - Не знаю. Может, Маяковский так бы и не написал. Если бы он побывал в нашем госпитале или в медсанбате...
   - А латышский язык вы хорошо знаете?
   - Говорю сносно. Дядя Карл утверждал; что почти без акцента. И писать умею, вероятно, не по всем правилам: в Латвии они немного изменились, а я училась от отца и по его старым учебникам.
   - Очень важно, что вы все-таки знаете латышский язык, - одобрительно проговорил подполковник.
   Он замолчал. Ольга поняла, что он намерен сказать ей что-то важное. Подполковник встал, походил по комнате, даже посмотрел через занавеску в окно. Вернулся за свой стол. Присел, перебрал бумаги, мельком взглянул на Ольгу.
   - А если мы предложим вам другую работу, Ольга Эрнестовна? - спросил он.
   - Мне нравится моя работа: помогать людям.
   - Людям вы и у нас помогать будете, но только в большем объеме и в более сложных условиях.
   - Трудностей я не боюсь.
   Он в упор взглянул ей в глаза:
   - А смерти?
   - Не знаю. Я о ней не думаю. Времени нет, чтобы думать о смерти.
   - Это вы хорошо сказали: нет времени думать о смерти!.. Да... А если мы вас, Ольга Эрнестовпа, пошлем в тыл противника, скажем в Латвию? А?
   - Но я же дочь... - пыталась возразить она.
   - Вы дочь своей великой Родины, - сказал он.
   - Спасибо, товарищ подполковник.
   - Война идет очень трудная, Ольга Эрнестовна, и, как видно, она скоро не кончится. Победит тот, на чьей стороне правое дело. Победим мы. Но этой победе надо помочь. Разведчик - глаза армии. Без этих всевидящих и умных глаз армия бывает слепой.
   - А смогу ли я быть разведчицей? - обеспокоенно спросила она.
   - Думаю, что да. Со временем мы разберемся в делах вашего отца и вашего брата. А пока они вам могут помочь. Вы пойдете в Латвию, и для вас не надо придумывать легенду. Вы родились в Америке. Превосходно! Отец и брат арестованы как враги народа. Вам надо будет научиться обманывать в одном: что отец и брат действительно ненавидели Советскую власть и всячески вредили ей, что и вы люто ненавидели эту власть и поэтому даже удивляетесь, почему вас тоже не взяли. Даже ваш непродуманный и, извините, наивный развод пойдет вам на пользу: если немцы выяснят, что активный комсомольский деятель в Латвии Сергей Глушанков и есть ваш муж, вы скажете, что давно развелись с ним. Причина? Я не могла жить с большевиком: такие, как он, лишили меня отца и разлучили с братом. Я припас для вас копию свидетельства о разводе, она может пригодиться. Почему вы избрали Латвию? А куда же вам ехать? Не в Эстонию же или в Литву! Вы добираетесь до земли своих родителей, вы идете к своему дяде Карлу и готовы помогать великой германской армии бить проклятых большевиков.
   - У меня язык не повернется говорить эти слова! - с искренним огорчением произнесла Ольга.
   - Ничего не поделаешь, придется научиться и этому!.. Да, плюс ко всему - знание латышского языка и радио. Вы, Ольга Эрнестовна, для нас настоящий клад!
   - В этом я не уверена.
   - Позвольте мне, как специалисту, заверить вас в этом!
   - Ваше предложение такое неожиданное, товарищ подполковник, что я не знаю, что и ответить.
   - А вы сразу и не отвечайте. Отдохните, подумайте, а потом придете ко мне. И если мы найдем с вами общий язык, начнем тщательную подготовку к выброске во вражеском тылу. Хорошо?
   - Хорошо.
   На сердце ее было неспокойно и очень тревожно.
   
   
   
   
   
    

III

   Самолет шел на запад. Ольга смотрела на затемненную землю и думала, думала. Смерти она действительно не боялась. Боялась, что не выполнит очень трудной задачи, которую возлагало на нее командование. Разведчиком надо родиться, а она даже не думала о такой профессии. Как встретит ее Латвия? Ольгу должны выбросить неподалеку от Даугавпилса. Что там за люди и как они настроены к Советской власти и Красной Армии? Помогут ей или сдадут ее в лапы гестапо? А потом еще надо добраться до Риги, попасть в Дундагу, где живет дядя Карл. Вряд ли она походит на тех латышек, которые всю жизнь прожили в Латвии! Вся надежда теперь на легенду: она похожа на достоверную. И, конечно, на стойкость, выдержку, самообладание. Это уже надо приобретать. И в очень трудной, необычной обстановке.
   Не таким способом собиралась она ехать на родину отца и матери. Думала: настанет лето и отправится она на берега Балтики. Соберется спокойно, сошьет хорошие платьица. В Смоленске ее проводят подруги. А в Риге встретит Сергей с Роменкой на плече, он любил носить ее так! Они пойдут по Риге пешком, и он будет рассказывать, где и что находится, что это за памятник и в честь кого или чего он воздвигнут. Потом она увидит свою квартирку. А вечером они будут кататься по Даугаве: Сергей писал, что река широка и прелестна и что он любит иногда пронестись на катере или моторке.
   А как мечтал побывать на родной земле отец! Он часто говорил о том, что буржуазным порядкам не вечно держаться в Латвии, что не потерпят латыши узурпаторов. И тогда они всем семейством возьмут курс на Ригу и Виндаву. Он покажет Ольге места, где прошло его детство, где он жег баронские имения и откуда был отправлен на вечное поселение в Сибирь. У него и глаза теплели, когда он рассказывал ей про Латвию. Грененберг очень любил Россию, псковские и смоленские места, но для Латвии он всегда имел место в своем сердце и оставался ее любящим сыном.
   А самолет летел и летел...
   Ольга перед этим полетом много занималась. Рация оказалась новой и совсем не такой, на которой ей довелось работать. Но она быстро разобралась в схеме и могла свободно и без ошибок отстукивать тексты "морзянкой". Усвоила она и правила конспирации: как передать так, чтобы друзья поняли все сразу, а враги ничего; специалист оценил ее работу высшим баллом и сказал, что умение работать на рации обеспечивает разведчику половину успеха.
   - Ольга, - сказал ей на прощанье подполковник, - мы ждем от вас больших дел. В Латвии происходит концентрация войск, там размещаются крупные и мелкие штабы, есть там морские порты и много аэродромов. Вы знаете, что нас интересует, и постарайтесь обеспечивать в срок нужной информацией. Первое ваше донесение пусть состоит из одного слова: "Бла-го-по-луч-но!" И все! Это чтобы мы знали, что вы нормально совершили посадку, что рация у вас в порядке и что вы готовы к трудным действиям в глубоком тылу противника.
   Она ответила, что сделает точно так, как ее учили: приземлившись, спрячет рацию и парашют, потом разведает местность; если ее кто-то увидит, она скажет, что идет из Смоленской области к своему дяде в Дундагу. Постарается как можно быстрее войти в доверие и освободиться от подозрений. А если ее не задержат, она на третьи сутки отстукает о своем благополучном приземлении...
   Как жаль, что не дождалась письма из Горьковской области! Может, и Роменка нацарапала на бумаге какие-нибудь каракули! Но письмо не пришло...
   Правее самолета полыхнул огонь, на мгновение ей показалось, что машину толкнуло в сторону и она начала падать вниз. Разрывы зенитных снарядов вспыхивали справа и слева, впереди и позади. Ольга поняла, что это и есть линия фронта и что проскочить ее, значит, одержать первую победу. Правда, в такой победе она лицо пассивное. Ничего, будет и активным, только бы проскочить!
   Летчик был угрюм и сосредоточен. Потом он улыбнулся и кивнул: линию фронта миновали. Напряжение сразу же спало. Ей даже захотелось чуточку вздремнуть, она закрыла глаза и стала убеждать себя, что сон крайне необходим перед ее большим и трудным делом. Она долго сидела с закрытыми глазами, но так и не уснула.
   Ее осторожно тронули за плечо. Бортмеханик негромко сказал ей на ухо: - Пора!
   Она быстро вскочила, посмотрела на летчика, тот опять кивнул и улыбнулся. Ольга взяла рацию, подошла к люку. Земля показалась сплошным темным пятном. Бортмеханик пожал ей руку. Не удержался. Нагнулся и поцеловал в щеку.
   Она прыгнула. Холодный ветер ударил ей в лицо, в голове загудело. Она уже не видела свой самолет, который должен был пролететь еще немного вперед, повернуть влево, сделать, так сказать, обманное движение (мол, здесь надо искать выброшенного парашютиста!), потом взять курс на восток, на свой аэродром.
   На темном пятне земли уже проступали какие-то светлячки, и Ольга догадалась, что это домики хуторян - до линии фронта далеко, им можно и не маскироваться...
   Земля приближалась с каждой секундой... Ольга опасалась, что попадет на какое-нибудь высокое дерево, и парашют запутается в его сучьях своими длинными постромками. Что тогда? Но она плавно опустилась на густой можжевеловый куст. Осмотрелась. Вокруг ночной и безмолвный лес. Она прошла в сторону и обнаружила кучу свежих еловых сучьев, рядом лежали заготовленные бревна. Ольга отбросила сучья и уложила туда, на освободившееся место, парашют. На парашют - рацию с кодовыми таблицами, деньги, ценности. Все это бережно завернула в шелк парашюта. Поверх небрежно накидала еловых сучьев. Кто будет их растаскивать, кому они нужны, мокрые, непригодные даже на топливо! Она присела на пенек и задумалась. Идти надо вправо, там шоссе. Но это она сделает утром, ночных странников и странниц чаще всего подбирает гестапо и услужливые латышские кулаки. Так говорили ей в разведке. Она вынула из кармана бутерброды и перекусила. Бутерброды были завернуты в латышские газеты пятимесячной давности. Если их и обнаружат, что это даст ищейкам?
   В лесу она пробыла до утра. Как только забрезжил рассвет, Ольга пошла по тропинке вправо. Вот и шоссе, о котором ей говорил подполковник. Идти надо вперед. Она осмотрелась. Вблизи никого не было. Тогда она сломала на елке три сучка и бросила их в канаву. Это - последний указатель, где ей нужно будет свернуть в лес, когда она вернется за рацией. Сейчас ей не страшно, если ее даже задержат и доставят в полицию: она расскажет все, чему ее учили. На ее документах появится нужная отметка, и ее отпустят на все четыре стороны. Она направится к Риге. Потом где-то повернет в сторону, вернется в лес, передаст свое первое сообщение, и с рацией, которую положит на дно хозяйственной сумки, побредет к любимому дядюшке Карлу. Если ее остановят, она покажет свой документ с разрешающей визой полиции.
   Она встретила трех мужчин в странной форме: на цивильных шайках блестят какие-то кокарды, на рукавах - белые повязки. Самый длинный и тощий приказал по-латышски:
   - Документы!
   Она показала паспорт на имя Ольги Эрнестовны Грененберг, 1915 года рождения, уроженки Соединенных Штатов Америки, латышки по национальности, служащей по социальному поло- жению.
   - Куда идете? - спросил тощий.
   - К дяде Карлу в Дундагу, - невозмутимо ответила Ольга.
   - Почему вы ушли из Смоленска?
   - Надоело жить среди большевиков.
   Он строго взглянул на нее:
   - Мы еще посмотрим, с кем вам надоело и с кем не надоело жить. А ну, шагом марш!
   
   
   
   
   

IV

   Окно ее камеры выходит на линию железной дороги. День и ночь идут поезда. Танки, пушки, минометы, автомашины, продовольствие и боеприпасы - все движется на восток, к линии фронта. Даугавпилс. Отсюда дорога идет к Смоленску. Но может привести и к Москве. Все, что движется перед окном ее камеры, предназначено для решающего сражения за столицу.
   А Ольга сидит за решеткой. Думала: проверят и отпустят. А ее из полиции препроводили в тюрьму, и она вот уже неделю находится в заточении. На допрос пока не вызывали. Записали в полиции, кто она и откуда, куда и с какой целью на- правляется. И больше не беспокоят. Что с рацией? Что подумают о ней в разведке, прождав и день, и два, и неделю, так и не дождавшись краткого сообщения: "Благополучно"? Когда ее выпустят, и выпустят ли вообще?
   "Проверят, все подтвердится, и меня освободят",- успокаивала она себя.
   - Ольга Грененберг, к следователю! - объявили в приоткрытую дверь.
   Она поднялась с топчана и приняла гордый и независимый вид. Ее сопровождали два надзирателя, смотревших на узницу настороженно и совсем недружелюбно. В комнате следователя она застала грузного мужчину, который вытирал красное вспотевшее лицо большим шелковым платком. Он пристально взглянул на нее и уже не отводил серых водянистых глаз.
   - Вам, вероятно, бабушка часто рассказывала в детстве сказки, - начал он.
   - Я вас не понимаю. Бабушку я в глаза не видела, - спокойно ответила она.
   - Тогда кто же научил вас так хорошо рассказывать сказки?
   - Какие сказки?
   - Что ваш отец Эрнест Грененберг расстрелян большевиками, что ваш брат Эмиль сослан в Сибирь, что ваш дядюшка - живет в Дундаге.
   - Это не сказки! - возразила она.
   - Но ваш отец, старый большевик Эрнест Грененберг командует партизанами под Смоленском, а брат Эмиль уже ротный командир и воюет с нами под Москвой! - бросил следователь. - А Карл Грененберг никогда не жил в Дундаге, вы это прекрасно придумали, Ольга Грененберг! Если вы действительно Ольга Грененберг.
   "Они решительно ничего не знают и пока не успели проверить, - подумала она. - Хотят взять на испуг!"
   - Смоленск находится на свободной территории, - сказала она, вспомнив наставление подполковника, что территорию, захваченную фашистами, надо называть свободной, что это в духе их убогой пропаганды. - Вы в любой момент можете навести справки. А дядюшка Карл был жив еще в конце прошлого года. Все может быть. Вчера был жив, а сегодня вдруг умер. Но наши, грененбергские, так рано не умирают!
   - А может, мы с вами будем говорить начистоту? Если вы честно расскажете нам всю правду, я отпущу вас на все четыре стороны. Больше того: мы поможем вам устроиться на хорошую работу и получить приличное жилье.
   - Правду я уже сказала.
   Он ударил по столу кулаком:
   - Вы лжете и вводите нас в заблуждение! - крикнул он. - Вас направило к нам ОГПУ, а вы скрываете! Это двойное преступление, и за все это вас ждет ви-се-ли-ца!!!
   - Проверьте все как следует, и вы поймете, что я ничего не выдумала,- сказала она тихо, но веско.
   - Мы проверим, но тогда берегитесь, так называемая Ольга Грененберг! Идите в камеру!
   И опять ее оставили на две недели в покое. Но покой для нее был весьма относительным. Она глубоко переживала и за рацию, и за несостоявшееся первое сообщение. Что скажут о ней там, на другой стороне фронта? Кем ее посчитают? Самой обыкновенной трусихой или еще хуже: подлейшим человеком, изменником своей Родины? От последней мысли она пришла в ужас. А ведь у них могут быть и убедительные доводы: Ольга Грененберг пошла по стопам отца. Значит, ошиблись в ней, в ее душевных, моральных и гражданских качествах. Хотя бы быстрее закончилось это следствие!
   Но конца следствию не было видно. Один раз ее вызывали и обвинили, что она пришла в Латвию в качестве большевистской террористки, в другой раз называли диверсанткой, в третий раз даже сказали правду: что она советская разведчица и ее сбросили с самолета. Но она не уставала повторять то, чему ее учили на своей стороне, и делала это с такой искренней и душевной простотой и естественностью, что обезоруживала следователей.
   А из тюрьмы ее не выпускали.
   Прошла осень и отбушевала за окнами ее камеры зима, повеяло и весенней свежестью, а она все еще была в тюрьме и смотрела на проносящиеся длинные составы. В декабре она порадовалась тому, что видит на железной дороге совсем другое, чем в конце сентября или в октябре. Составы шли один за другим уже с востока; паровозы скрипели и пыхтели от натуги, а за ними катились десятки вагонов, забитых ранеными, и длинные платформы с исковерканной боевой техникой. Ольга уже знала, что под Москвой германская армия потерпела свое первое и жестокое поражение. Это ее радовало. А печалило то, что она все эти месяцы была в стороне от фронта и не помогала сражающимся бойцам, своим друзьям и подругам.
   Она верила, что рано или поздно выйдет из Даугавпилсской тюрьмы. Но рация? Тонкая аппаратура рации не выдержит дождей и холодов. Да и есть ли она там, под еловыми сучьями? Может, давно нашел ее настороженный лесник и отнес в гестапо, чтобы получить причитающееся в таких случаях вознаграждение. Как же ей не повезло! Неужели нужно так долго проверять, чтобы убедиться в истине?
   На Даугаве потемнел и потрескался лед. Вскоре он, шурша и громыхая, прошел по реке и исчез. Отстоялась мутная вода и стала прозрачной. Первые смельчаки уже ныряли в воду и плыли к противоположному берегу. Птички вывели своих первых птенцов и покинули гнездовья. И только Ольга Грененберг не могла ничего изменить в своей жизни и оставалась в постылой, ненавистной камере.
   В конце восьмого месяца ее тюремного заключения Ольгу вызвали, как ей казалось, на обычный допрос, чтобы обвинить в том-то и том-то. В кресле сидел тучный следователь и дымил папироской.
   - Садитесь, Ольга Грененберг, - неожиданно предложил он: такое он делал впервые.
   - Спасибо! - она с подчеркнутой любезностью приняла приглашение.
   - Итак, где же вы точно жили в Смоленске?
   - На Большой Советской, дом 44, квартира девять.
   - А где жил ваш отец?
   - Там же.
   - До самого ареста?
   "До самого ареста" - уловила она новую интонацию: видно, теперь уже все проверили.
   - Да.
   - И брат жил там?
   - Да. Я же говорила вам, что Эмиля отчислили из военного училища и он вернулся в Смоленск. Жил в этой же квартире, пока не взяли и его.
   - А почему не взяли вас? - следователь в упор посмотрел на Ольгу.
   - Я этому сама удивляюсь.
   - А может, вы помогали органам разоблачить своего отца и брата, а? И они оставили вас на свободе? Были же в России Павлики Морозовы, которые помогали сажать в тюрьмы своих собственных родителей!
   - Я не русская, а латышка, и мне такое поведение детей всегда было непонятным! - быстро проговорила Ольга.
   - Странно, очень странно, - проворчал следователь уже себе под нос. - Одних берут, а других оставляют в покое. Очень странно, Ольга Грененберг!
   - Случалось и такое, господин следователь, - осторожно возразила она. - Брали мужа и оставляли жену, арестовывали отца и не трогали детей. Так что моя история - не из ряда вон выходящая.
   - Возможно, - нехотя согласился следователь.
   - Могу привести сколько угодно фактов, если у вас есть желание их выслушать.
   - Не надо... - следователь насупился. - Не можете ли вы ответить поточнее о вашем разводе, мы нашли эту бумагу в ваших документах. Допустим, что вы разошлись с этим Глушанковым по политическим или иным мотивам. Почему же, в таком случае, о вашем разводе не знает ни один человек в Смоленске?
   - Семейными неурядицами не хвастаются, господин следователь.
   - Но ведь вы продолжали и жить с ним в одной квартире! - бросил тюремщик.
   - А что мне было делать? - Ольга пожала плечами. - Квартира принадлежала моему отцу, а он объявлен врагом народа. Не могла же я, дочь врага народа, выгнать ответственного комсомольского работника!.. Жили мы в разных комнатах. А потом он уехал в Ригу.
   "Извини, Сережа, что я несу такую чепуху! - подумала Ольга. - Хоть бы этот клоп не спросил про Марфу Родионовну и Роменку!" Но следователь, видно, ничего не знал ни про свекровь, ни про дочку.
   - А мы все-таки нашли вашего дядю, этого Карла Грененберга! - процедил толстяк. - Он вас знает и хорошо помнит.
   - За семь лет забыть трудно, - заметила Ольга.
   - Он согласен принять вас. Поедете?
   - Конечно! А куда же мне еще деваться?
   Следователь попытался улыбнуться, маленькие его глаза, прижатые толстыми пухлыми щеками, прищурились еще больше.
   - А если мы устроим вас с жильем и с работой в Даугавпилсе? Вы будете получать много денег и хорошо одеваться. И немножко будете помогать нам. В наших местах появились партизаны - латыши и русские. Надо от них избавиться.
   - И что я должна делать?
   - Мы вам скажем в свое время.
   - Знаете, мне так не хочется заниматься политикой, я презираю ее! - произнесла она с отчаянием.
   - Но вы же ненавидите большевиков?!
   - Да!
   - Вот и будете помогать их вылавливать. Великая Германия оценит ваши заслуги, Ольга Грененберг!
   - Я хочу к дядюшке Карлу, я хочу быть с ним и забыть про все на свете, - как можно искренне сказала она. - Мне так хочется тишины и покоя! Неужели я это не заслужила?
   Он ответил не сразу. Долго и пристально смотрел на нее.
   - У вас есть время подумать, Грененберг. Вы немного побудете у нас, потом с месяц поработаете у нашего начальника. Вы уже фактически будете на свободе. Все взвесите, все оцените, а потом придете ко мне и скажете о своем окончательном решении. Хорошо?
   - Хорошо.
   - Ваша жизнь изменится к лучшему. Надо, чтобы вы это хорошо поняли и достойно оценили.
   - Постараюсь.
   - А пока идите в камеру. Теперь уже на несколько дней.
   - Спасибо.
   Ольга торопливо возвращалась в свою камеру, думая о скорой свободе и о том, что она тотчас возьмется за прерванную работу и в меру своих сил и способностей будет помогать Родине.
   
   
    
   
   
   

V

   Дядя Карл уже знал, что Ольга вот-вот появится в Дундаге, поэтому он не удивился, когда племянница открыла дверь и произнесла с улыбкой:
   - Здравствуй, дядюшка!
   Он прижал ее к груди и не мог произнести ни слова. Ольга чувствовала, что он плачет. Всплакнула и она.
   - Я тебя сейчас покормлю, - сказал он, успокоившись. - Жены нет, управляюсь и без нее.
   - Я помогу.
   - Помогать будешь потом, первый обед делаю я.
   Карл застелил клеенкой стол и начал выкладывать еду: салаку жареную и маринованную, огурцы, картошку в мундире. Потом куда-то ушел и принес две миноги. Нарезал и хлеб, аккуратно, тонкими ломтиками.
   - Подкрепись, Оленька,- сказал Карл Фрицевич, - там небось тебя не баловали - вон как исхудала, один нос торчит! Румянец-то совсем пропал!
   - Плохо там было, дядюшка!
   - В таких местах хорошо не бывает, особенно при немцах. Ты кушай, кушай, а я тебе рассказывать буду.
   Ольга с аппетитом ела и рыбу, и картошку, и огурцы, все, что выложил на стол дядя Карл. А он сидел напротив и не сводил с нее глаз. Постарел дядька! И морщины появились новые, и голова стала совершенно седой. Но глаза живые, веселые и очень похожи на отцовские. Говорили, что Ольга - копия отца, значит, она чуточку похожа и на дядьку Карла.
   - Вызывают меня как-то в гестапо, - начал свой рассказ Карл Фрицевич, - и спрашивают: есть ли у меня племянница и где она живет. Есть, отвечаю, живет в Смоленске, звать ее Ольгой. Гестаповец записал слово в слово. А потом раз десять вызывал на допрос. А я ему одно и тоже: есть племянница, живет в Смоленске, зовут Ольгой. Недавно опять пригласил: не желаю ли я принять эту племянницу? Как же, отвечаю, не желать, обязательно приму, коли она приедет! Гестаповец посмотрел на меня сердито и говорит: а если она окажется советской шпионкой или партизанкой? Не думаю, отвечаю, зачем ей быть советской шпионкой или партизанской, коли отца ее расстреляли в Советском Союзе, а брата сослали невесть куда! Предупреждаю, заявляет гестаповец, что, если она окажется подосланной Советами, повесим и ее и тебя. О каждом ее подозрительном шаге доносить нам, иначе плохо будет! Понимаю, отвечаю я ему, вы уж не беспокойтесь, донесу обязательно. А сам думаю: черта с два вы что-нибудь от меня услышите!
   - Дядюшка, а как ты узнал про отца и Эмиля? - спросила Ольга.
   - Дружок один написал. Из Ленинграда. Я ведь тогда не поверил ему... Да, всякое бывает на человеческом веку!.. - Карл Фрицевич задумался. - Олечка, не спрашиваю как ты оказалась в Латвии, только чует мое сердце, что есть у тебя какая-то большая цель. Я ведь хорошо помню, какой ты была в Смоленске. Такие не будут сидеть без дела, когда идет великая война!
   Она смотрела на него и думала о том, открыться ему сейчас или обождать до поры до времени. "Надо пожить, хорошенько узнать дядю Карла, а затем уже и сделать какой-то намек",- решила Ольга.
   - Дело есть, дядюшка. Потом скажу. Надо прийти в себя. Ведь я восемь месяцев просидела. Так обидно, дядя Карл: кругом действительно идет великая война, а я сижу и смотрю, как проносятся мимо поезда. У нас под Смоленском, слышно, началась самая настоящая партизанская битва.
   - Русские воевать умеют, - подтвердил Карл Фрицевич,
   - А латыши?
   - Разные есть латыши, Оленька, - старик задумчиво покачал головой. - Как-то все перемешалось в Латвии. Есть и такие, кто связал себя с немцами. Таких немного, но они есть. Дрянь всякая. Хорошие латыши ушли с Красной Армией, они будут драться за Советскую власть. Но есть и такие, кто выжидает: куда им податься? Побьет Красная Армия немцев, они охотно пойдут с Советской властью.
   - А латышские партизаны есть?
   - Слышно, есть. Самому видеть не приходилось. И подпольщики есть. Листовочки и мне попадались, да не держал я их долго, опасно.
   - А о чем писали эти листовки?
   - Как немца под Москвой стукнули, как весь советский народ на врага поднялся, о том, что Красная Армия все равно победит!
   Вечером пришла жена Карла. Вежливая и... очень настороженная. Ольге сразу расхотелось рассказывать ей о том, как плохо было в тюрьме и как там издеваются над заключенными. Отвечала на вопросы без эмоций, все взвешивая и обдумывая. Она не могла понять ее и потом. Отчужденность быстро уловил Карл Фрицевич.
   - Вот что, Олечка, - сказал он ей однажды, - трудно тебе будет у нас. Затаилась моя жена, бог весть что у нее на уме. А тебе дело надо делать. Да и не то место наша Дундага, ничего путного ты тут не узнаешь. Не поехать ли тебе в Ригу, к моей дочке Валии?
   - А примет она меня?
   - Примет, она человек понимающий. Пропишет у себя, а потом видно будет. Рига - не Дундага!
   - Мне очень хочется быть в Риге! - сказала Ольга.
   - Вот и будешь там. А меня ты пойми правильно, я хочу хорошего и для тебя и для твоего большого дела.
   - Спасибо, дядя Карл.
   Он помог ей собраться в дорогу, положил в сумку салаки, хлеба, сунул туда большого жареного окуня и вареные яйца.
   - Я тебя навещу, - сказал он на прощанье.
   Валия встретила ее радушно, по- родственному. Об Ольге она знала из рассказов отца, видела ее снимки. И сразу, конечно, узнала. Потужила только, что сейчас в Риге очень плохо с пропиской, а у двоюродной сестры, у Ольги Грененберг, нет ничего, кроме немецкого аусвейса, выданного ортскомендатурой в Даугавпилсе. Но она оказалась женщиной смелой и находчивой. Посоветовавшись с мужем Анатолием, она пригласила к себе дворника, угостила его, пожаловалась на то, что вот приехала сестра, а жить негде, нельзя ли мол, прописать ее тут: тесновато, да что поделаешь - в тесноте не в обиде. Дворник выпил, проверил аусвейс, сказал, что эта бумага не дает права на жительство в Риге, но что он знает одного чиновника, который за шнапс делает и не такое. Валия обещала и шнапс, и щедрое угощение - все, что потребует этот взяточник.

Выписка из домовой книги о прописке Ольги в Риге по улице Слокас,дом 4.

   31 июля 1942 года в домовой книге появилась новая запись: Ольга Грененберг, рождения 16 октября 1915 года, в Америке, город Милфорд, прежнее местожительство Смоленск, аусвейс получила 8 июля 1942 года в Даугавпилсе, прописана в гор. Риге, по улице Слокас, дом 4, квартира 1.
   Это было второй ее удачей, если за первую считать освобождение из тюрьмы.
   Она уже мало верила, что можно найти рацию. Найти, конечно, можно, но за десять месяцев она пришла в полную негодность. Хотя бы взглянуть на это место! Ольга осторожно поведала о своей задумке мужу Валии Анатолию Рыжакову. Мол, остались там у меня нужные вещи. Но Анатолий покачал головой и вышел в другую комнату. Вернулся с бумажкой в руках.
   - Почитай, - сказал он, - с зимы ее храню. Может, еще пригодится, когда фашистов к ответственности привлекать будут!
   Ольга внимательно читала текст, написанный тяжелым, вполне отвечающим содержанию слогом.
   "Командир германской полиции государственной безопасности
   Латвии
   сим извещает следующее:
   1) Несмотря на неоднократные объявления, что лица, принимающие участие в противогосударственной деятельности, будут подвергаться строжайшему суду и особо строго будут наказываться те лица, которые дадут приют всякому вредному элементу в своих квартирах и хозяйствах, прячут, кормят и их снабжают оружием и таким образом работают против постановления германских учреждений.
   В последнее время некоторые события убедили меня, что воззвания германских учреждений о заявлении таких случаев в полицию не были исполнены.
   2) Жители дер. Аудрины Режецкого уезда более четверти года скрывали у себя красноармейцев, прятали их, давали им оружие и всячески способствовали им в противогосударственной деятельности.
   В борьбе с такими элементами были расстреляны латышские полицейские.
   3) Как наказание я назначил следующее:
   а) смести с лица земли деревню Аудрины,
   в) жителей деревни Аудрины арестовать,
   с) тридцать жителей мужского пола деревни Аудрины 4.1.42 г. публично расстрелять на базарной площади гор. Режицы, и впредь приму строжайшие меры как против лиц, которые думают настоящий порядок саботировать, также против лиц, которые этим элементам оказывают какую-либо помощь.
   Командир германской полиции государственной безопасности Латвии Штраух, оберштурмбаннфюрер СС".
   - Вот какая настала жизнь, - сказал Анатолий, когда Ольга закончила чтение. - В той стороне за каждым человеком теперь охотятся. Ехать не советую.

Дом в оккупированной немцами Риге, в котором жила Ольга

   Она и сама понимала, что такая поездка пользы не принесет. Рацию она не найдет, а попадется обязательно. Второй раз ее уже не отпустят. Если она все время доказывала, что идет к любимому дядюшке, то для чего ей потребовалось опять навещать эти места, где у нее нет ни родных, ни знакомых? И ничего не придумаешь, чтобы оправдаться перед гестапо и его сыщиками. Надо найти другой выход из положения.
   Была она человеком веселого склада характера и оптимисткой, а в этот час и приуныла, и взгрустнула. Как связаться с нужными людьми и стать полезной тому великому делу, ради которого она покинула действующую армию, госпиталь? Нет рации, но она будет действовать - чего бы ей это ни стоило!
   ...Вечером она обняла Валию за плечи и проговорила тепло и нежно:
   - Милая Валия, у меня был любимый муж Сережа. Голубоглазый, всегда улыбающийся и очень умный. Он несколько месяцев жил в Риге с нашей дочуркой Роменой и своей матерью. Я хочу посмотреть на этот дом, на его окна.
   - Но ведь Сережи нет сейчас в Риге? - удивилась Валия.
   - Нет. И я не знаю, есть ли он вообще,- с тоской в голосе ответила Ольга.
   Валия хорошо поняла ее настроение и согласилась проводить ее до улицы, на которой жил Сергей. Они направились в центр Риги. Шли неторопливо, словно были приглашены в гости, говорили мало и по пустякам: не хотели привлекать к себе внимание.
   - Вот эта улица! - сказала Валия.
   - Вот этот дом! - не удержалась и воскликнула Ольга, увидев запомнившийся номер.
   - Ты подожди здесь, а я пойду разузнаю,- предложила Валия.
   - Хорошо. Квартира номер пять.
   Валия вернулась скоро.
   - Все выяснила, - сказала она негромко. - Квартира номер пять находится на втором этаже, три окна с правой от подъезда стороны. Видишь тюлевые занавески?
   Ольга с затаенной грустью смотрела на окна.
   - Здесь жил Сережка и тут была моя дочурка. Господи, год назад они были тут! - тихо шептала Ольга. - Где же ты, Сереженька? Жив или погиб? А если жив, что ты сейчас делаешь? Работаешь в тылу или воюешь?