10

   Поезд медленно тащился из Врбовцов в Весели. Было половина седьмого утра, на горы опустился туман. Марушка сидела в вагоне совсем одна. Играя тяжелыми черными косами, она не отрываясь смотрела в окно.
   Она хорошо знала лишь родную Моравскую Словакию и лесосеки по склонам гор. И еще кусочек Словакии, куда от них из Врбовцов было рукой подать. Вся деревня практически находилась в Словакии, только вокзал, гостиница Ганчаровых и несколько домов относились к Моравии.
   Но это еще далеко не весь мир. Неизвестный и непонятный мир, который то притягивает и пугает, то что-то сулит... Да и Братислава - это не весь мир, лишь часть, совсем малая часть Чехословакии. И там она уже была, даже не раз и совсем одна. Впервые она туда ездила, когда ходила во второй класс. Тогда они еще жили во Вноровах, а отец работал на железнодорожной станции в Весели. Тогда он посадил ее в вагон к окошку и еще раз повторил то, что она уже слышала дома от матери и бабушки: чтобы она ни у кого не брала конфеты и ничего из еды, чтобы ни с кем не выходила, даже если бы ей бог знает что наобещали, а в Братиславе чтобы она махала из окошка, потому что на перроне ее будет встречать тетя. А если вдруг они по какой-либо причине не встретятся с тетей, то не нужно терять голову. Ведь она знает адрес родственников в Братиславе.
   - Никого ни о чем не спрашивай, для этого есть полицейские, - напомнил ей отец еще раз с перрона, когда поезд тронулся.
   Марушка улыбнулась. Теперь ей уже не нужны такие напоминания. Она пошла уже в четвертый класс гимназии, и весной ей исполнится пятнадцать. За последние два года она выросла и похорошела, темные глаза, опушенные длинными, густыми ресницами, приобрели теплый блеск, смуглая кожа лица порозовела. На губах ее играет нежная, мечтательная улыбка.
   Низкие станционные здания выплывают из тумана словно сказочные заколдованные замки.
   Яворник.
   Велька-пад- Величкой.
   Только теперь в "школьный" поезд начали садиться и другие студенты. Фанинка из Луки, Богунка из Лилова, а в Блатнице под непрерывные насмешки остальных сели Стазка с Карелом. Вагон заполнился людьми, раздавались молодые веселые голоса, а взрывы смеха стирали последние остатки сна с тяжелых век. В Весели поезд ожидала целая толпа. Они стучали в окна, махали руками и что-то кричали.
   Кто-то дернул сзади Марушку за косу:
   - Привет, Марушка!
   Марушка узнала этот голос, и кровь бросилась ей в лицо. Фанинка из Луки многозначительно улыбнулась. Она-то хорошо знает, что Милан к Марушке неравнодушен. Вчера, войдя в вагон, он даже прошептал ей: "My golden baby" (1 Мое золотко (англ.).). Марушка сделала вид, будто не расслышала, но Фанинка поняла все отлично, хотя сидела напротив.
   My golden baby...
   Поезд, замедлил ход и остановился. Вноровы... Фанинка вопросительно посмотрела на подружку. На этой остановке Марушка каждый раз становилась к окну и потом уже до самой Стражнице жадными глазами смотрела на проплывающую за окном местность. Часто она здоровалась со знакомыми, обмениваясь с ними различными новостями. Ведь здесь она родилась, и здесь был, по сути, ее дом.
   Однако сегодня Марушка сидела как вкопанная, углубившись в книгу. И только тогда, когда поезд вновь тронулся и студенты один за друтим поднялись и направились к дверям, она закрыла книгу и резко встала.
   Милан, молча наблюдавший за ней до этого момента, испуганно вскочил. Пошарив в карманах серых брюк, он вытащил из них маленький конвертик и, не говоря ни слова, сунул его Марушке в сумку. Затем поспешно пробрался через толпу к дверям и, едва поезд остановился в Стражнице, первым выскочил на перрон и как угорелый побежал от вокзала к городским воротам.
   - Покажи, что он тебе дал, - попросила Фанинка, с любопытством склонившись над открытой сумкой подруги. Однако Марушка быстро защелкнула замок, резким движением головы отбросила тяжелые косы на спину, и не успела Фанинка опомниться, как сборчатая юбка Марушки уже скрылась за углом вокзала.
   "Посмотреть... или не смотреть", - раздумывала она, оглядываясь на низкие дома на Весельской улице. Нет, здесь, на улице, она не может читать письмо. И нельзя даже подумать о том, чтобы войти в какие-нибудь двери.
   Она прибавила шагу, сумка жгла ей руки. Она уже хотела повернуть на Беднаржскую улицу, где находилась гимназия, но вдруг раздумала. А что, если зайти в гостиницу "Черный орел"? Но перед гостиницей она вновь заколебалась. Нет, там ее могут увидеть, наверняка там есть швейцар. Она прошла еще немного дальше, ко входу в кинотеатр. Но будет ли там открыто так рано утром?..
   Сердце у нее едва не выскочило из груди, когда она повернула ручку. Тяжелые ворота поддались, и Марушка проскользнула внутрь. Нетерпеливо вытащив из сумки узкий конверт, она прочла: "Барышне Марушке Кудержиковой, студентке четвертого "А" реальной гимназии в Стражнице-на-Мораве.
   Нерешительно повертев некоторое время конверт в руках, она с серьезным видом разломила красную печать с выпуклым сердечком.
   "Любимая, - прочла она, и сердце у нее вновь забилось, - нет ни дня, ни часа, чтобы я не думал о твоих глубоких страдальческих глазах. Их свет показывает мне дорогу в темноте жизни, как маяк в открытом море. Твои мягкие черные волосы манят меня волшебством очаровательных ночей, оживляемых щебетанием соловья и запахом лилий. Как мне убедить тебя в моей неугасимой любви?
   Любящий тебя до смерти М.
   P. S. Если ты любишь яблоки, скажи, и они у тебя будут. У нас их полная кладовка. Каждое весит по меньшей мере полкило. Они с наших карликовых яблонь, которые я собственноручно окапывал, а также удобрял".
   Четвертый "А" должен был все время менять аудитории. Каждым предметом они должны были заниматься в разных классах.
   Все гимназисты с удовольствием ожидали бродячей жизни и поэтому были неприятно удивлены, когда один из них воспротивился этому.
   - Это, конечно, аристократ, - ворчали они, неприязненно посматривая на пового однокашника.
   - Не удивляйтесь, он привык ездить в карете.
   - И иметь собственного лакея.
   Юла пришел в их класс только в этом году. Он должен был учиться в шестом классе, но долго болел; даже сейчас он еще ходил с палкой. Он не пробыл с ними и недели, как пронесся слух, будто он сын бедного дворянина из Италии, который погиб во время войны, будучи морским офицером.
   - Говорят, что этот дворянин однажды приехал в Весели, в замок, - шептались по секрету девушки, - и там познакомился с матерью Юлы. Она тогда там служила и была очень красива. Он влюбился в нее и против воли своей семьи женился на ней.
   Вздыхая, они мечтательными глазами смотрели на высокую фигуру Юлы. По всему было видно, что он аристократ: как прямо он держится, какое у него одухотворенное лицо, какие светлые волнистые волосы! Он совсем не такой, как остальные гимназисты, какой-то особенный, благородный. И тем, что Юла припадал на одну ногу, он словно подчеркивал свое дворянское происхождение.
   - Послушай, Маруша, мне нравится этот Юла, - доверилась подружке Лида, девушка с огнем в черных глазах. - Серьезно, у него такие небесно-голубые глаза!
   Марушка лишь скривила губы:
   - Мне он кажется страшно напыщенным. Воображает о себе бог знает что.
   Однако Лида продолжала следить за Юлой томным взглядом, заранее восхищенная всем, что он скажет или сделает.
   - Как же мы сможем сосредоточиться, - доказывал "аристократ" классному руководителю, - если на каждый урок мы будем переходить из кабинета в кабинет? Это само по себе рассеивает внимание.
   Классный руководитель иронически усмехнулся:
   - Так вы считаете, что школа вам может дать знания исключительно в одном кабинете?
   Однако Юла не поддавался. Два года, которые он проболел, не были для него потеряны. За это время он прочитал столько книг, что смело мог вступить в спор с любым из преподавателей.
   - Дело не в том, чтобы школа давала как можно больше знаний, - возразил он твердым голосом, - а, главным образом, в том, чтобы она приучала учеников к точности, внимательности и методичности.
   Классный руководитель покраснел от злости.
   В классе воцарилась тишина. И в этой тишине в сердцах однокашников рушилась стена, которой они, выходцы из семей бедных железнодорожников, крестьян и ремесленников, отгородились от этого пришельца аристократического происхождения.
   В проходе между партами зашелестела записка. Юла развернул сложенную бумажку, которая прилетела к нему с Марушкиной парты: "Здорово ты его поддел. Поздравляю! М. К.".
   С этого дня Юла стал своим. Он публично поддержал их идеалы, думал так же, как и они. Иначе он и не мог. Его мать жила трудом своих собственных рук, а он рос среди рабочих нефтяных разработок в словацких Гбелах, в этом суровом краю нищеты и каторжного труда. Легенда о его дворянском происхождении рассеялась как дым.
   Когда гимназисты собирались перед началом уроков, теперь каждое утро звучал пламенный голос Юлы. Он знал больше остальных, у него уже сложилось свое мировоззрение, появились политические убеждения.
   Марушку притягивала его образованность, начитанность, но стоило ей поговорить с ним, как она уходила от него в глубоком разочаровании.
   "Это безбожник, - думала она с ужасом, - для него нет ничего святого!"
   Но какая-то тайная сила вновь и вновь тянула ее к светловолосому молодому человеку.
   "Буду говорить с ним о чем-нибудь другом, например о литературе, - думала она. - Разве нужно говорить только о религии?"
   Но о чем бы они ни говорили, всегда, в конце концов, речь заходила о боге.
   - Религия, как таковая, потеряла свой смысл, - сказал ей как-то Юла, - церковь превратила ее в орудие власти.
   - Ладно, - согласилась Марушка, - допустим, что с религией дело обстоит именно так. Но ведь господь остается всегда одинаковым, церковь на него не может иметь никакого влияния, на господа вообще никто не может иметь влияния.
   Юла снисходительно улыбнулся.
   - Ребенок, - сказал он, - ты до сих пор не поняла, что не бог создал человека по образу своему, а, наоборот, человек по своему подобию создал богов.
   "Ведь это правда, - с ужасом подумала Марушка, и перед ее глазами возник образ Иисуса и святых. - Все они имеют подобие человека. Но..."
   Однако на каждое ее "но" у Юлы был готов быстрый и обоснованный ответ. Рушился детский мир Марушки, мир дорогой и близкий, окружавший ее с колыбели. А в душе появилась и постоянно углублялась трещина...
   Пожелтели листья на деревьях, то там, то здесь они отрывались и неслись к земле, окоченевшей под октябрьским небом. По ночам на темном небе зажигались звезды, и их яркий ясный свет дышал холодом.
   Обычный круговорот жизни. Весна, лето, осень...
   Так же, как и в прошлом, и в позапрошлом году...
   И все-таки нет! В холодном воздухе этого года ощущалось нечто новое. Какая-то угроза. Напряженность.
   - "Итальянские войска вошли в Абиссинию"! - выкрикивали продавцы газет на улицах. - "Совет Лиги Наций предпринял санкции против Италии"!..
   Четвертый "А" гудел, как улей.
   - На такое варварство способен только фашизм!- возмущался Юла. Он стоял на кафедре, окруженный однокашниками, размахивая руками. - В эти минуты фашистские бомбы падают на абиссинские села и убивают невинных людей - мужчин, женщин, стариков, детей... Местные жители, босые и безоружные, воюют с итальянской армией, вооруженной до зубов и оснащенной самой современной военной техникой. Лига Наций объявила Италию агрессором. Но какой от этого толк? Это-пустая формальность. Где гуманность? Это отвратительно, чудовищно - так вероломно напасть на беззащитный народ!
   Он на мгновение замолк. Класс внимательно смотрел на него. Юла многозначительно взглянул на Марушку и тихим, словно упавшим голосом произнес:
   - И это фашистское оружие, несущее смерть невинным людям, освящает сам папа римский!
   Марушка, слушавшая его до этой минуты с расширенными от ужаса глазами, вздрогнула. Испуганно оглянулась, словно ища бомбу замедленного действия, которая вот-вот должна взорваться. Наконец сделав несколько шагов, она оказалась рядом с Юлой.
   - Наши симпатии на стороне каждого народа, защищающего свою свободу и независимость, даже если он борется против самого папы...