11

   - Наверное, так будет лучше всего, - рассудительно сказал папа, отложив газету, - ответим на объявление, и готово. Девочка научится говорить по-немецки и религиозность не утратит. Ведь она будет жить в доме священника, будет молиться с членами его семьи и в церковь с ними ходить.
   В прошлом году родители помучились с Марушкой. С ней происходило нечто загадочное. Когда ребенок взрослеет, разумеется, он бывает строптивым - это они могли понять. Но с Марушкой происходило что-то другое, чего они не понимали.
   - Когда мне было шестнадцать, как теперь ей, то я каждый вечер на коленях молилась, - вздыхала мама.
   А папа добавлял:
   - Конечно, мир меняется, но наша девочка уже давно мне не нравится.
   Мама тайком, чтобы не знала Марушка, просматривала ее сумку. Все чаще она находила там разные записки, которые ей не следовало бы читать. О чувствах у них в семье никогда не говорили. Но как иначе понять причины всех тревожных изменений, происходящих с ее старшей дочерью!
   Однако как бы внимательно она ни читала эти любовные записки, ничего особенного она в них не находила.
   "Я знаю, что ты встречаешься с Миланом, - писал Марушке некий Ю. К. - Может быть, тебе импонирует то, что он на год старше тебя. Однако обращаю твое внимание на то, что я старше тебя почти на три года. Ты должна мне раз и навсегда ответить: или я, или он. Иначе быть не может. Жду..."
   Мама снова тщательно сложила лист бумаги, вырванный из словаря, и сунула его обратно. Гм, ничего нового под этим солнцем, такие записки когда-то получала и она.
   Объявление в газете, что приход в Желетицах, на границе с Германией, примет на время каникул на полный пансион двух девушек из католической семьи, подоспело как раз вовремя. Стоить это будет недорого, а польза двойная. Ведь безбожные замечания Марушки уже вызывали серьезные опасения. И двенадцатилетняя Бе-тушка сколько раз уже настороженно прислушивалась к ним. Не хватало еще, не дай бог, чтобы какое-нибудь дьявольское семя попало в невинную душу.
   Когда Марушке сказали, что она поедет на каникулы в Желетицы, она нисколько не обрадовалась. Скорее наоборот. У нее даже вырвался невольный вздох.
   Мать лишь качала головой. Может быть, у нее появился парень? В последний год она иногда приезжала домой вечером, а когда ее спрашивали, где она так долго была, девушка отвечала, что в Весели. Мать каждый раз думала, что она там с подружкой, но кто знает...
   Испытующе смотрела она на старшую дочь. Девочка сама ничего не говорит, она всегда была неразговорчива, в отца. А ворошить старое? Нет, лучше пусть она подготовится к поездке и побудет в другой обстановке. Это ей пойдет только на пользу.
   Она положила в чемодан дочери чистое белье, новое платье, туфли, чулки - одним словом, все, что нужно шестнадцатилетней девушке, отправляющейся на каникулы.
   - Помогай им по дому, Марушка, и посуду с ними мой, лишь бы хорошо научиться говорить по-немецки. Разговорная практика для изучающих иностранный язык лучше всего, - говорила она дочери при расставании.
   Вся семья стояла на перроне, когда поезд тронулся в сторону Весели. И еще долго-долго Марушка видела из окна белые платочки, развевающиеся на ветру.
   Дом священника находился на площади за костелом. Это было самое лучшее строение в деревне. Чистенький двухэтажный домик с нежными ярко-фиолетовыми петуниями на окнах и сад, полный роз, гладиолусов и белых ромашек. Здесь пахло сырой землей и свежестью, а надо всем царил мир деревенской жизни, в которой для всего хватает времени.
   Марушка глубоко вдохнула этот чистый, успокаивающий воздух и счастливо улыбнулась. Наверняка ей здесь понравится. Она даже и не представляла себе, что здесь так хорошо. Поставив чемодан на дорожку, посыпаннуЕО крупным желтым песком, она размышляла, через какой из двух входов ей войти.
   - A, Fraulein ist schon da! ( А, фрейлейн уже здесь! (нем.) - раздалось из окна на втором этаже.
   Сразу после этого по лестнице послышались быстрые шаги, и к Марушке, что-то бормоча, подбежала одетая в черное худая женщина с седыми волосами, собранными в пучок.
   - Приветствую вас, - продолжала она по-немецки. - Барышня из Моравии, если не ошибаюсь?
   Марушка подтвердила.
   - Я сразу так и подумала, - прощебетала дама в черном. - Мы ведь ждем еще одну барышню, из Праги.
   Откуда ни возьмись, рядом неожиданно оказалась еще одна женщина, тоже в черном, немного повыше и худее, чем первая. Пучок седых волос на ее голове казался гораздо большим, чем у первой.
   - Schau, Tina ', ( Смотри, Тина (нем.).)- обратилась к ней маленькая, - это фрейлейн Марихен из Моравии.
   - Очень приятно, - манерно улыбнулась та, к которой обратились.
   - Чтобы вы лучше поняли, - продолжала щебетать первая из них, - мы сестры господина священника. Это фрейлейн Тина, она старше, впрочем, это видно, nicht wahr, ( Не так ли (нем.).) а меня зовут фрейлейн Мина. Я моложе. - И она смущенно хихикнула.
   - Однако входите, - пригласила фрейлейн Тина, - господин священник вернется через часок, он пошел в де- ревню причащать.
   Они подвели Марушку к черному входу.
   - Здесь ходим мы, - разъясняла Мина, - а через парадный вход - господин священник.
   В доме было чисто, от стен веяло приятным холодком. В комнате, где ей предстояло жить, стояли две кровати, ночные столики, шкаф, умывальник, стол и два стула. На свежевыскобленном полу лежал серый половик.
   Марушка подошла к окну и открыла его. Белые занавески с кружевами по краям надулись, и с огорода в комнату влился освежающий запах политой огородной зелени. Из двух цветочных горшков на окне сбегал водопад маленьких хрупких колокольчиков, из одного - голубых, а из другого - белых. Жених-и-невеста...
   Все в комнате дышало спокойствием и благополучием прошлого века и немного печалью, словно по комнате пронесся целомудренный запах увядших цветов. Марушка посмотрела на голубой и белый водопады колокольчиков и с горькой улыбкой вспомнила о двух старых барышнях.
   Налив из тяжелого фарфорового кувшина воду в умывальник, она погрузила в нее лицо и почувствовала приятный холодок. Одновременно в сердце у нее проснулось воспоминание.
   - Юла, - вздохнула она, - почему тебя нет рядом со мной? Как было бы хорошо, если бы я теперь посмотрела из окна, а внизу стоял ты...
   На деревянной вешалке около умывальника висели два белоснежных полотенца с длинной бахромой. "Gruss Gott, tritt ein, bring Gluck herein" (1 Слава творцу! Входящий да принесет счастье (нем.).) - гласила надпись, вышитая голубыми нитками на первом из них, а ыа втором красовалось: "Morgenstunde hat Gold im Munde". ( Хорошее утро - хороший день (нем.))
   Она развернула первое, призывавшее господа бога принести в дом счастье, и прижала его к лицу. Полотенце пахло травой, солнцем и водой. Марушка вспомнила, как бабушка с жестяной лейкой в руке ходила по траве от одного куска полотна к другому. Вода струилась из сеточки, звонко падая на просохшие холсты, от которых поднимался запах озаренного солнцем отбеливателя.
   Что сейчас делают дома во Врбовцах? Бетушка, наверное, пасет коз у Конерзова колодца, папа сидит в билетной кассе или в товарной конторе станции и выдает сельчанам пришедший багаж, а мама если не убирается, то наверняка работает в саду или возится с курами. Только тетушка Маруша... Она хотя и пришла вместе со всеми на вокзал проводить Марушку, однако, бедняжка, уже едва ходит.
   Под окнами зашумели. Марушка разобрала писклявый голосок фрейлейн Мины:
   - Ach, so ein schones Fraulein! So elegant! (Ax, какая прекрасная фрейлейн! Такая элегантная! (нем.) Вскоре по лестнице уже раздался топот нескольких пар ног. Затем распахнулись двери, и в комнату ввалилась сначала фрейлейн Мина.
   - Прошу вас, входите, барышня, - щебетала она по-немецки, - у вас тут уже есть компаньонка, Марихен из Моравии.
   Через порог переступила наряженная девушка с золотыми кудрями, а вслед за ней вошла строгая и важная фрейлейн Тина.
   - А это наша дорогая фрейлейн Элен из Праги, дочь господина главного профсоюзного советника, - рассыпалась в любезностях Мина. - Прелестная, nicht wahr? Красивенькая, как на картинке!
   Марушка с Геленой не понимали друг друга. Не потому, что у Гелены было шелковое кружевное белье, а у Марушки - лишь полотняные рубашки, сшитые бабушкой, и не потому, что одна была дочерью высокопоставленного государственного чиновника, а другая - простого железнодорожного служащего. Ведь Марушка ей позавидовала, а Гелена не кичилась перед ней ни своим происхождением, ни гардеробом. Она была не плохой, а просто легкомысленной.
   - Называй меня Элен, а я тебя буду звать Мери, хочешь? - предложила она Марушке в первый же день.
   Марушка с улыбкой покачала головой:
   - Я привыкла, когда меня называют Марушкой или Марженкой.
   - Как хочешь, - охотно согласилась Гелена, - я просто думала, что это тебе понравится.
   Наконец она нашла некий средний вариант и стала называть ее Мару.
   - А знаешь, это звучит необычно, - щебетала она, - или подожди, еще лучше было бы - Марью...
   Знаю, что, когда ты мне поешь, Марью, Разлуку от меня скрываешь, Марью... - запела она низким, грубым голосом, подражая ресторанным певицам. - Нет, лучше не так, - затрясла она головой. - Это глупая песня, она мне напоминает о чем-то очень неприятном. Лучше будет Мару, это похоже на румынское имя или... Ты уже была в Югославии?
   Ах, эта ее вечная болтовня! Именно это и не нравилось в ней Марушке. Она давала Гелене об этом понять своим упорным молчанием, но многословие той не становилось меньше.
   - Югославы - красавцы, кра-сав-цы, серьезно! В прошлом году в Дубровнике я встречалась с одним. Знаешь, вот это франт! А у тебя есть кто-нибудь? - И, не ожидая ответа, она живо заговорила: - Ой, а у меня парней! У Гарри есть машина марки "Аэро", такой красный лимузин. В этом году он на ней будет участвовать в ралли "Тысяча миль". Подожди, ты его увидишь, он сюда ко мне приедет. Но только здесь для этих двух небесных коз он будет моим кузеном, понимаешь?
   У Марушки от этой болтовни разболелась голова. Поэтому она обрадовалась, когда на третий день фрейлейн Мина послала ее пасти коз. Тогда она еще не предполагала, что так будет каждый день...
   А ведь она приехала сюда учиться немецкому!
   С горечью думала она о том, сколько пришлось поработать отцу с матерью, в чем пришлось им себе отказывать, чтобы иметь возможность отправить ее на каникулы. А пока она за те же деньги, что заплатила и Гелена, пасет здесь коз и носит от церковного сторожа коровье молоко.
   Больше того, и за столом она не получала того, что получала Гелена. Если Гелене давали шницель размером с тарелку, то Марушке - лишь суп (суп - это главное, да в деревне и не едят ничего другого), а на второе - лепешку из сухарей, которая пеклась рядом со шницелем. Одним словом, Гелена - это фрейлейн из Праги, а Ма-рушка - это Марихен из села.
   Священник был добряк, но что он мог сделать с двумя старыми девами, более скупыми, чем Гарпагон! Как не по-христиански они чертыхались, если расходовался хотя бы один лишний грош! Как тогда, в воскресенье, на экскурсии, когда священник купил девушкам газированной воды.
   - Куда бы мы дошли с таким хозяйствованием! - ворчала Тина.
   А Мина шипела вне себя от злости:
   - Он ведь всегда был такой, помнишь, Типа? Сама щедрость, за каждого сразу платил. Сколько с ним выстрадала покойница мать!
   Бедный священник шел за ними, низко опустив голову, чтобы девушки не видели его лица.
   "Юла, только здесь, в доме священника, я начала понимать, что может скрываться за религиозностью, и мне делается грустно. Ты был прав, милый, а я была настолько слепа, что не понимала этого раньше", - писала Ма-рушка Юле. Она писала ему и о поверхностной болтливой Гелене, но ни словом не обмолвилась о том, что здесь ее обманывают и ущемляют.
   Их любовь еще благоухала новизной, хотя они встречались уже целый год. Однако никто об этом не знал, кроме Лиды, ближайшей подруги Марушки.
   К своей любви Марушка подходила чрезвычайно осторожно, она словно ходила вокруг нее на цыпочках. В глазах Юлы ей хотелось выглядеть как можно лучше, лучше всех! Как же она могла ему признаться, что здесь с ней обходятся как с прислугой! А при этом она так мечтала о близком, настоящем человеке, которому она без стыда могла бы излить все свои страдания.
   Вечером обе гарпагонки, Мина и Тина, снова послали ее к церковному сторожу за коровьим молоком. Как всегда, она постучала в дверь низкого опрятного домика. Но в этот раз вместо обычного "herein" (1 Войдите (нем.).) двери открылись, и в них появился стройный молодой человек.
   Марушка попятилась от удивления.
   - Входите, входите, барышня, - сказал из комнаты сторож, - это мой сын, учитель. Он приехал домой в отпуск.
   В тот вечер она дольше обычного задержалась у сторожа. На деревню уже опустились влажные сумерки, когда сын сторожа проводил ее до дома священника.