В иссиня-бархатистом небе, наискосок, ярко вспыхнул хвост упавшей звезды. Ленька проследил глазами, пока не угас ее след, еле слышно вздохнул. Вот так и Вера... Жила, светила ровным, тихим светом, и мало кто знал ее. Зато конец яркий, красный, как у этой падучей звездочки.
Все свершилось в каких-нибудь два дня.
Не опомнился еще Ленька, как стал известен приговор — казнь через повешение. В то же утро по станице зловеще забелели листки с распятым черным орлом. Люди возле них не задерживались — десяток крупно выби-тых на машинке слов прочесть можно и походя. А к вечеру — казнь.
Помнит Ленька все урывками, как тяжкий сон... Под ноги попалась свежая щепа... Догадался: от виселицы — крепили к телеграфному столбу балку, «перекладину»... Машина открытая... И Вера, в светлом платье... Кто-то в черном, костлявый, с худым длинным лицом, открыл перед нею дверцу... Возвышение дощатое, как и балка. Доска к доске, все подогнано, затесано с немецкой аккуратностью. Не успели только закрасить — времени в обрез...
Солнце остановилось у самой кромки парка. Оно не спешило скрыться за помрачневшую желтую стену деревьев— хотело посветить ей последний миг... Чьи-то руки, большие, красные, вытягивали, будто веревку из колодца, золотисто-белую пушистую косу из наброшенной уже на шею петли... И руки Веры, такие же золотисто-белые, как и коса, сторожко приготовились у груди подхватить ее... Даже палач не посмел бросить такое богатство, а бережно опустил в руки хозяйке.
Больше Ленька ничего не помнил.
Произошло это вчера. Вторые сутки пошли, как Вера там, на площади... Возле нее — немец с автоматом из личной охраны коменданта. Пост меняется каждые четыре часа, днем и ночью. По приговору полевого военного суда преступница должна висеть всем на страх и обозрение ровно четыре дня.
Вымерла площадь со вчерашнего вечера. Охотников не было на такое зрелище. Не было нынче утром людей и на базаре. А в ближайших домах, у кого окна выходят на станичную площадь, даже на день ставни не открывались.
Вчера же ночью Молчун неожиданно предложил украсть Веру и похоронить — не дать издеваться над мертвой. Сенька и Андрей его поддержали (сидели они у Ивиных в кухоньке. Самой Галки не было, ушла на станцию к Скибе до казни, не знает еще ничего). Ленька, тупо разглядывая ногти, удивился: почему эта мысль не пришла в голову ему?
План был готов тут же. У Андрея дежурство в следующую ночь. Сеньку он пошлет патрулировать на соседнюю к площади улицу, за парк. Одного. Из парка и действовать. Там шагов пятьдесят-шестьдесят до висели-цы. К часовому подойти как полицейский патруль. Закурить, завязать разговор. Убивать немца не стоит: возьмут заложников. Сенька вызвался забить кляп в рот.. фрицу. Похоронить решили в школьном дворе.
Днем Ленька сам выбрал место для могилы (под кленами, напротив окон 9-го «Б», куда Вера должна была ходить в этом году). Отметил в траве носком полуботинка. А дождавшись темноты, начали рыть яму. Первый шар снял сам. Теперь сидел на каменных ступеньках главного входа. Молчун с Гринькой докапывали. Где-то тут вдоль забора патрулировали Карась и Колька. В школе пусто, опасаться некого. Могут только с улицы, в калитку. На эту улицу Андрей обещал вовсе никого не ставить.
Подошел кто-то. Выдохнул шумно, сел у ног, ступенькой ниже.
— Ты, Молчун?
Следом за братом явился и Гринька. Отряхивая колени, спросил:
— Лопатку куда?
— Тут и спрячь.
От пожарки глухо, относимые ветром за Сал, долетали удары колокола. Ленька спохватился поздно.
— Погодите, сколько? Десять? Одиннадцать?
Гринька совсем не считал. Ленька с досады плюнул, чертыхнулся. Свистнул условно, сзывая постовых.
— Кто-нибудь уж из них считал.
Молчун откашлялся в кулак, прочищая пересохшее горло, буркнул:
— Одиннадцать...
— Не врешь?
Крутнул шеей Молчун, как молодой бычок в ярме, но промолчал. Подтвердил Карась, прибежавший на зов первым.
Ленька заторопился. Последний раз напомнил каждому свое место в предстоящем «деле». Сбор в парке около музыкальной будки. Добираться туда по одному. Задержал Карася, шепнул:
— Ты за мной...
В парке сухой, жестяной шум, скрежет голых сучьев. Ветер звенел пересохшей, не облетевшей с дубов листвой. Листья и под ногами. Бредешь по колено, как по песчаной отмели. Когда знаешь каждую ветку, так и глаза в темноте будто различают. Ленька остановился, ожидая матюкавшегося позади Сеньку.
— Слепой, что ли?
— Тут будешь слепой...
— Держи на аллею вон.
Возле деревянной, крашенной синим музыкальной будки, сделанной наподобие четвертушки шара, в затишке сидели уже Карась и еще двое братьев. Пригляделся Ленька.
— А Гриньки нету?
— Кольки, — поправил Карась.
— Кольки?..
— Не заблудится, — успокоил Гринька, опять окуная конопатый нос в тепло рукава.
Сенька стащил с плеча винтовку, положил ее на листья, присел рядом. Карась видел, как он перекладывает что-то из кармана в карман поддевки. «Тряпку, — догадался. — Фрицу рот забивать».
— Если что... стукнешь кулаком по башке, — сказал Ленька, видимо продолжая неоконченный разговор с Сенькой. — А следом... Слышишь, Молчун? Ползком от ограды. Как услышите, возня у нас, — бегом... Ну где же он, черт, застрял?
Карась, прислушиваясь к вою ветра в ветвях, огляделся. В жуткой темени можно каждый пень принять за притаившегося человека. Сверху, среди мечущихся голых макушек, из черноты проглядывали стекляшки звезд. Смутно различались развалины белых стен клуба. Протяжно скрипела на ветру половинка ворот.
— Придется тебе, Гринька, на столб... Нож есть еще у кого?
— Ага!
Карась достал свой, с костяной колодочкой, протянул Леньке.
— Да этим веревку не урежешь! Ну и черт!..
Из-за будки вывернулся пропавший. Дышал бурно — бежал.
— Вот он! — вскрикнул радостно Карась.
— Не ори! — Колька смазал его по шапке. Забубнил ломким простуженным баском: — Там был... Около часового кто-то есть... По разговору кабы не русский.
— Двое? Один? — спросил Сенька.
— Цигарок-то две. И так... маячуть... две будто головы. А то и три. Не разобрал. Подлезть было бы...
— Наши... патрули. Копылковские хлопцы, им Кировская досталась. Уйдут сейчас,— успокоил Сенька.
Ленька толкнул Карася в плечо:
— Ну-ка, смотайся-Вернулся Карась скоро. Забыл и сесть, рассказывал с за хлебом.
— Нема!.. Никого! Вот так прошелся... дажеть и не полоз. Совсем небось умелся немец. Рот фронт!
Не сговариваясь, вскочили на ноги. За Сенькой и Ленькой погодя пошли к развалинам и братья Долговы. Приклеился было Карась, но Молчун положил тяжелую руку ему на плечо: твоего, мол, поста никто не отменял (Карасю велено быть в парке и следить за дощатым забором полицейского двора).
Споткнулся Ленька о камень в бурьяне; не поднимаясь, с колен вглядывался в печную черноту площади. Сенька сопел возле самого уха. На просторе ветер гулял свободнее, но шума такого, как в парке, не было. Совсем рядом, с правой руки, болталась половинка ворот. Скрипела ржаво и муторно.
Подползли ближе, залегли в проломе забора. В этом месте, перед входом в клуб, стоял памятник—Ленин во весь рост, с поднятой рукой. Установили его в мае прошлого года, перед войной: уцелел, когда попала в клуб бомба, а немцы пришли, подложили мину. До сих пор еще спотыкаются в потемках о серые куски гипса полицаи.
— Ни гада не видать, — шепнул Сенька.
Прошли вдоль забора, круто свернули на площадь. Ленька ждал окрика. Сжимал во вспотевшей ладони фонарик, не терпелось щелкнуть включателем: никак «патруль».
Где-то за школой всходила луна. Нижний край неба вылинял, будто подернулся табачным пеплом. В просвете обозначалась черная перекладина. Ленька глазам своим не поверил: на ветру болтался конец веревки... На-ступил на что-то мягкое... Ткнул лучом фонаря и отдернул ногу: «Рука!..»
Немец лежал на животе. Что-то екнуло и забурчало в середке, когда Сенька переворачивал его лицом вверх. Тряс за плечи. Подставил ладонь в белый кружок света: кровь...
— Ножом... в живот...
Ладонь вытер о сухую полу его шинели. Обступили труп и братья Долговы. Ощупывали, переговаривались:
— Теплый еще...
— И автомат унесли...
— Ловкачи какие-то...
— Ваши небось ярские...
«Опоздали, — подумал Ленька. — Кто же это?..»
Возле столовой замигали светлячки цигарок, ветер донес неразборчивые голоса. Разговор разом смолк. Тревожно черкнули темноту лучи прожекторов. Ребята бросились всей гурьбой в пролом забора. Вслед полыхнули выстрелы; топот по набитой земле...
