Недвижимо висели над станицей тучи. С утра сеял дождик, частый, колючий. Будто черной краской вывозили плетни, дороги, тесовую обшивку домов. А к полудню с Мартыновского бугра потянуло ветерком. За-ворочались потревоженные тучи; вскоре очистился западный край неба. Вышло на синюю волю солнце. Огнем занялись сады. Позеленевшая вторично степь за речкой паровала, как весной. Позади, в сторону Наха-ловки, на Терновском бугре грозной неподступной стеной встали сдвинутые тучи.
Желтые с красными прожилками щепки подскакивали вверх и шлепались в бурьян. Яблоня со стоном отзывалась на каждый удар топора. А Мишка, обливаясь потом, сек, сек...
С весны бабка точила его, чтобы выкорчевал дерево— место занимает в саду да глаза мозолит голыми сучьями. Нынче вот время указало. Наткнулся на яблоню и вспомнил бабкину просьбу. Руки даже зачесались, так захотелось свалить мертвечину. Попробовал своим топором. На пятом взмахе разлетелось надвое топорище. Спасибо Горке, принес из дому. Наш, русский, — наверно, саперы бросили, — тесак отточенный, а рукоять гладкая. Идет со звоном в сухое, перестоявшееся дерево. Тут же сидел под черешней и Горка. Копая щепкой землю, ждал, пока Мишка разогнет спину. Он уже раскаивался, что передал ему услышанное под окном Иви-ных. Лишняя горечь, а то и обида. Пока Верку держали в гараже под стражей, он, Горка, измотался; нес Мишке все виденное и слышанное. От каждого известия он отделывался молчанием, бледнел да катал под кожей щек желваки величиною со сливу. А вчера, после казни, прямо с площади пропал. Весь ярской край выбегал Горка. До потемок искал. Ни дома не было, ни в садах. Увидал нынче рано утром за сараем. Стоял он одетый, толкал ногой «штангу», но руки держал в карманах. Догадался по захлюстанным штанам и ботинкам, что где-то уже бродил по мокрой лебеде, а то и вернулся только после вчерашнего домой. На его осторожный вопрос Мишка не ответил. Ни слова не молвил и спустя час, когда Горка передал ему подслушанный разговор у Галки Ивиной. Красноголовый Молчун предложил украсть труп Веры с площади и похоронить. Поддержали его «полицай» и Сенька Чубарь. Ленькиного голоса Горка не слыхал, хотя знал, что тот тоже сидит в кухне. Выдавил из него несколько слов, когда принес топор. Подбрасывая его в руках, похвалил:
— Ага, это секира.
Разогнул Мишка мокрую спину. Надавил рукой на ствол — держится. Топор отбросил, налег всем телом. На все ярские сады пошел треск. Рухнула яблоня в прогалину между веток. Сорвалась с дальней вишни стая воробьев и, обогнув ивинскую акацию, что у ворот, упала на сарай.
Пошатываясь, он подошел к Горке. Глаза возбужденно горели от победы. Утирая тылом руки пот со лба, сказал:
— Подвалили... А то торчит...
В прерывающемся голосе — радость. Горка улыбнулся. Отлегло, потеплело на душе у парнишки.
— Слушай, Горка... Идешь со мной?
— Куда?
— Опередим их...
Будто палкой треснули Горку по голове. Мял, щупал темя, ровно туда пришелся удар.
— Ее фриц охраняет, с автоматом. Да и полицаи патрулируют кругом, как собаки. Во волкодавы. Как сгребут...
Сузились глаза Мишки.
— Трус.
— Уж и трус скорей. — Горка обиделся.
Подолом рубахи Мишка вытер досуха лицо, шею. Вбирая рубаху в штаны, прикидывал так и этак, чем бы зацепить занозистого пацана. Знал, одному в таком деле не обойтись. Не так руки его нужны — слабоваты они,— как присутствие, с кем бы можно перекинуться живым словом.
— Ладно. Без сопливых обойдусь. Не глядя на него, спросил:
— Лопатка дома есть у вас?
— Ну... есть.
— Могилку вырыть загодя... Вот где?
Хмурясь, долго смотрел на качуринский тополь. На черном фоне туч ослепительно белел, освещенный солнцем, обгорелый сук. Торчал он изогнутой в локте рукой, похоже, замахнулся на кого-то.
— Там, у тополя, и вырою. Горка одобрил:
— Ага. Над обрывом. И памятник ей поставить со звездочкой. Как тот был, что за станицей. Знаешь? Куда за телятами ходим... Там коммунары с Дону порубанные лежат. Батька рассказывал...
Сменился в лице Мишка. Опять боль: Вера, поцелуй...
К тополю шли через сады. Мишка сердито отстранял от глаз ветки, рвал их и бросал под ноги. Горка бежал сбоку — не поспевал шагом. Выбрались на чистое, к Салу; Горка ни с того ни с сего предложил:
— Миш, а ежели дядю Васю покликать с собой, а?
— Какого дядю Васю?
— А у бабки Дуни живет. Наспроть нас что... Раненый. Дуня его за племянника дальнего выдает. Выходила, считай. Рана большенная была! Во, через весь бок. Да он, знаешь, в таких переплетах побывал! От самой границы топал, а у нас на Салу долбануло. Он тоже ходил вчера на площадь... Когда вешали... зубами скрего-тел и слезы капали... Не веришь?
Крошил Мишка веточку; осипшим голосом сказал:
— Не пойдет... со мной.
— На спор? Не из таких он. Брехни бабские не дюже слушает.
Вдруг он схватил Мишку за руку, потянул в канаву.
— Пригнись, пригнись... Красноголовый, Карась! К Леньке нашему правится. А он дома зараз...
Мишка следил за красной головой, мелькавшей среди тернов. По тому, как важно шел Карась, догадался, что он заметил их. «Не свернет к Качурам».
Горка будто понял его мысль. Нырнул в сады, вскоре появился. С трудом скрывал досаду.
— Не, дале прошел... На мост, наверно... Мишка о догадке умолчал, предложил:
— Горка, катай к дяде Васе.
Захаровна совсем уже собралась спать. Сидела на развороченных пуховиках. Морщась, растирала острые мослы колен, — только что усердствовала в горнице перед иконой, просила у бога «заступа» от нежданного лиха-напасти. Появление в станице пана Терновского — первого зятя — считала делом нечистым; не обошлось без чар и пут дьявола (об этом человеке она и думать позабыла, — черви давно слопали). Нет. Всплыл, как навоз со дна Сала. И что-то теперь будет?
Сползла с кровати, прошлепала босыми ногами по полу. Потянулась было погасить лампу, вбежал запыхавшийся Мишка.
— А мамка?.. — спросил, не оставляя дверную скобу.
— Иде ж ей быть? Легла уж.
— Лопатка нужна мне...
— А в катухе?
— Нету. Все перерыл.
Захаровна в недоумении выпятила губу.
— Помню, попадалась на глаза... А тебе зачем она, лопатка?
— Зачем, зачем? Вам нужно все. — Мишка повернулся, собираясь выходить. — Червей нарыть. Рыбалить рано пойду.
Хитро сощурились глаза у .Захаровны — не поверила.
— Какие же теперь черви по ночам, а?
— Ночь... Это для вас ночь. Солнце село только... А Горка не прибегал?
— Господи, в шею вытолкала дьявола носатого. Бедную собачонку эту чисто со двора выжил. Она духу его окаянного одного не переносит.
Как на грех, взвизгнул на веранде Тузик. Бабка посветлела лицом:
— Возьми его...
В дверь просунулась Горкина голова:
— Миш, дядя Вася... Тут вот... дожидается. Вытягивая шею, чтобы увидать из-за спины внука соседа, Захаровна приглашала масленым голоском:
— Войди, касатик, войди.
— Гы...
Голова Горки пропала.
— Исчез, дьявол. Ты-то что?.. Либо опять чего?.. Матерю бы пожалел.
— Бабуся, милая... лопатка нужна вот так... позарез.
Не часто баловал внук такими словами. Маковым цветом покрылись скулы у старой, в горле запершило. Скрывая смущение, насупилась:
— Вот грех ишо... Погоди, вспомнила. Утресь глину брала возля колодезя да там и оставила, дуреха старая.
Пробкой вылетел Мишка из комнаты. Долго еще стояла Захаровна, донельзя растроганная, то вкручивала, то выворачивала огонь в лампе.
