Вразвалку прохаживался Андрей в тени вдоль частокола комендатуры. Ему, высшему полицейскому чину, инспектору по военному делу, не обязательно стоять постовым. Сам набился дежурному, Воронку, отвести черед днем с таким уговором, чтобы ночью поспать. Воронок согласился, но без уговора. Ночная инспекторская проверка, как и положено, за ним, Большаком. Зато потом, любой день на выбор, он может пьянствовать у Картавки до потери сознания. А укажет время, то и сам он, Воронок, составит ему компанию.
— Черт с тобой, — согласился Андрей. Беззаботно насвистывая, Андрей чаще стал бросать взгляды на стеклышко часов— овладело беспокойство. Пошла вторая половина его дежурства. Момент самый — комендант не вернулся из поездки по району. Здесь один Вальтер. С этим арийским барчуком, по его мнению, легче столковаться. По прошлогоднему опыту работы в-тылу, на Украине, Андрей знал, что фашисты с охотой берут в свои учреждения наших девчат. Вера удовлетворяла их всем: красивая, грамотная и кое-как, с грехом пополам, печатала на машинке благодаря комсомольским нагрузкам в школе. А для разведчицы она подходила еще больше: чужая, неизвестная в станице, сирота. Можно придумать при надобности любую биографию, на какую способны самые, горячие головы. Русская история столь богата обломками старого мира, некогда сваленного за кордон, что бери, не задумываясь, любое имя, чин, звание давно усопших «предков» — от «внучки» атамана Всевеликого войска Донского Каледина и вплоть до «крестницы» венценосца Николая последнего. Особенно изощ-рялся Ленька в поисках для Веры «родственников». Перебрал все известные ему из учебника истории имена отжившего сословия. Перешло дело в насмешку. Галка, до этого не подававшая голоса, предложила Вере взять в «дедушки» Гришку Распутина. Вера с серьезным видом поинтересовалась, кто такой, чем вызвала взрыв смеха. Вмешался уже Скиба:
— Негоже такое дело в смех превращать. Фашист, он и Распутиным не побрезговал бы. Тут взять свое, чтобы в глаза не лезло. Сирота. Мать померла, отца тоже нету. Только не в шахтах привалило, как есть, а к примеру... работал инженером на шахте, в тридцать восьмом арестовало Чека... И поныне. Коротко, запоминается, а не подкопаешься.
На том и согласились. Решили, что пойдет Вера с Ленькой завтра с утра. Андрей попробует стать в наружную охрану комендатуры. Вход в комендатуру по пропускам. А с пропусками волокита: сперва нужно до-биться к Вальтеру, через него получить пропуск у коменданта, а потом уже идти к нему на прием. На крыльце бессменно с утра до вечера похаживает толстый рыжеусый баварец, который проверяет эти пропуска. Его-то и надо Андрею уговорить...
Прикурил сигарету, только собрался повернуть — увидал. Вера в белом, яркими, крупными цветами, платье, в белых тапочках. Косы копной уложены. Брови и ресницы подведены черным, и губы чем-то тронуты. «Кусает», —присмотревшись, догадался Андрей. По вздутой голубой жилке на тонкой шее и опущенным рукам понял, чего стоит ей этот маскарад. Подбодрил ее взглядом и улыбкой: ничего, мол, хорошо.
Перегородив вход в калитку, Андрей выслушал Леньку. Посоветовал ему:
— Не пори горячку. Ты приятель господина лейтенанта. Просьбу его выполняешь. И больше важности...
С крыльца сошел брюхатый рыжеусый баварец. Андрей объяснил ему по-немецки, что этот молодой пан — сын начальника полиции. Ему нужен господин лейтенант. Привел машинистку. Да, господин лейтенант знает. Просил сам на днях подыскать хорошенькую «пани, вместо пани Софи.
Баварец, оттопырив толстую, мокрую губу, щурился, оглядывая с ног до головы Веру, и совсем по-домашнему кивал головой, соглашался. Неуклюже посторонился, пропуская их; все тем же взглядом проводил ее до самой двери.
Шла Вера по длинному узкому коридору, и у нее было такое ощущение, будто к лицу прилипла паутина. Раз и другой провела холодными негнущимися ладонями по щекам. «Какие гадкие глаза у этого немца,— подумала с отвращением. — Смотрел, вроде голая я...»
Зеленым, невызревшим женским чутьем она понимала, что успех этой затеи зависит от того, понравится она им или нет. Потому и вертелась битый час в горнице перед зеркалом. А первая встреча с настоящим врагом, баварцем, утвердила в ней еще больше это чувство — она понравилась ему. Из-за того и пропустил. Но взгляд... И тут же, впервые в жизни, она открыла для себя что-то новое, ранее неизвестное — гадкое, грязное... Ни Мишка, ни Ленька на нее так не смотрели.
У дверей приемной, в полутьме, Ленька сдавил Вере локоть, ткнулся в самое ухо:
— Не робей.
Она вся застыла от страха, но пока открывалась дверь, успела куснуть губы.
Просторная комната полна зеленого шумного света — он вливается из палисадника в раскрытые окна. За дальним столиком сидел черноволосый немец. Вера узнала в нем офицера, который прощался тогда с Мишкой у ка-литки. Такой же зеленый свет, что на стенах, потолке, шевелился на его белой шелковой сорочке, смуглой длин-нопалой кисти, подпиравшей голову.
Увидал их Вальтер, вскочил. Легким поклоном, прося извинения, сорвал со спинки стула орластый мундир. Неуловимо быстро пробежал пальцами по оловянным пуговицам.
— Господин лейтенант, вы звонили моему отцу в полицию... господину Качуре...
Вальтер перевел взгляд с Веры на Леньку. Нахмурился. Глубоко посаженные темновекие глаза его, только что не знавшие, куда деться от смущения, вдруг потвердели.
— Вы сын господина Качуры? Полицейский?
— Нет, то старший брат, — насильно улыбнулся Ленька, пораженный внезапной переменой в лице офицера. Сбитый с толку, договорил уже не так и не то, с чем шел до этой двери: — Машинистку вам... Звонили вы... Вот, пожалуйста.
— Пани согласна у нас работать?
В голосе немца Вера почувствовала больше удивления, -чем недоверия. Ответила слабой улыбкой.
Захлопнув книгу, Вальтер вышел из-за стола. Остановился перед Ленькой, похрустывая за спиной пальцами. Вопросительно взглянул на Веру.
Ленька догадался, подсказал:
— Пани Вера, господин лейтенант.
— Пани Вера жена вам или сестра?
— Да нет... —Ленька, заливаясь краской, переступил с ноги на ногу. — Одна она... Работа нужна. Отец погиб от большевиков. Инженером был.
Глядя на Веру, офицер сказал:
— Хорошо. Пан Качура может быть свободен.
Не шел Ленька по коридору, а летел, радуясь, что все обошлось так просто. Улыбнулся баварцу, подмигнул Андрею, все так же вышагивающему вдоль частокола. А прошла горячка, остыл, понял с ужасом, на что пошла Вера. Присел на ступеньки почты, чтобы видна была калитка комендатуры.
Вере вовсе не угрожала опасность. Когда закрылась за Ленькой тяжелая дверь, она вдруг почувствовала в себе какое-то облегчение. Ожили руки и ноги. Податливее стало и лицо, стянутое до этого, будто умылась только что сальской водой. Попробовала — улыбка получается. Жаль, нет зеркала: какая она, улыбка? Выбрала момент, куснула губы. Обрадовалась, взгляд его вовсе не похож на взгляд рыжеусого немца, что во дворе...
К ее удивлению, офицер, оставшись наедине с ней, утратил свою прежнюю резкость. Стоял, выстукивая по корке книги белыми длинными пальцами какой-то марш, собирался с мыслями. А на красивом худощавом лице и во всей подтянутой фигуре его заметна даже какая-то не-решительность. Это Вере придало больше сил. Осмелела настолько, что спросила:
— Мне бы знать место, где работать.
— Пани Вера желает видеть свой кабинет? Это здесь, в этой комнате. Вот столик.
— А машинка?
Вальтер вскинул брови:
— Надо выйти, пани Вера. Прошу.
Открыл дверь, пропустил ее вперед. Комнатка узкая, с одним зарешеченным окном, выходящим во двор. После нарядной светлой приемной здесь мрачно и пусто. Два одинаковых грязных сейфа по углам, низенький столик и табурет. Особую мрачность придавал черный длинный футляр на столе.
— Вы не пугайтесь, пани Вера. Здесь вам быть мало, когда печатать. А остальное время - в приемной.
— Я и не пугаюсь вовсе.
В доказательство Вера с живостью присела на табурет, примерилась. Хотела снять и футляр с машинки, но он на замке.
— Можно, попробую?— пошевелила пальцами.— А то все лето не тренировалась.
— Пани Вера, — скривился Вальтер, — лучше я вам покажу еще что-то... Пойдемте.
И совсем ребячьим движением, как делал Мишка, взял ее за пальцы, поставил на ноги. Так и вывел, не отпуская, из этого склепа.
Вошли в дверь напротив. Это не кабинет—жилая комната; чуть поменьше приемной, такая же чистая, веселая, полная зеленого света — выходит тремя окнами в палисадник. Посредине, под богатой цветастой скатертью, — круглый стол; кровать затянута тончайшим тюлем; оттоманка, кресла. Над кроватью от потолка — персидский ковер темно-красного цвета с неясными узорами. На нем — крест-накрест — ружья, клинки, длинноствольные пистолеты отживших времен. Всю противоположную стену занимает другой ковер, яркий, светлый; сцены барской охоты с собаками. На книжном шкафу и резном буфете свалены чучела птиц и зверушек. «Как у нас в биологическом кабинете», — подумала Вера и вдруг вскрикнула, подалась к Вальтеру. Из-за шкафа выглядывала, оскалив пасть, волчья голова (Вера подумала, что это комендантова собака).
Вальтер весело рассмеялся:
— Не пугайтесь, сейчас укротим этого зверя. Двинул чучело волка подальше в угол, накинул на него плащ. Усаживая ее в кресло, как бы извинялся:
— Я не охотник, пани Вера. Наследство так сказать... Только место занимает да пыли больше от всего этого хлама. В подвал давно бы пора свалить. — С каким-то ожесточением толкнул оконную створку. Расстегнул пуговицу тесного мундира, освобождая шею, вдыхал с наслаждением еще не горячий уличный воздух.
Вера удобнее опустилась в мягком кресле; лишь бы не сидеть без дела, попросила разрешения поглядеть альбом, массивный, с медной тусклой от давности застежкой. Вслух читала надписи на открытках с видами Франции, Швейцарии, Италии и Германии.
Вальтер опустился в другое кресло. Усмехаясь, сказал:
— Если бы послушали вас на Рейне, умерли бы от смеха.
Вера взглянула на него исподлобья, недовольно поджала губы.
— Не дуйтесь, пани Вера, ей-богу, правда.
— А откуда вы так хорошо знаете наш язык?
— Я р-русский...
По тому, с какой иронией, не то с сожалением он протянул слово «русский», Вера не поняла, шутит или говорит всерьез. Хотела уточнить, но он достал из футляра скрипку и пристраивался у раскрытого окна играть.
Сильным движением взял аккорд — полилась знакомая Вере мелодия. Тревожно забилось сердце. Смотрела на чужого человека, видела своего — Мишку. Потому, наверное, и не удавалось видеть в этом человеке врага, какой явился на ее, Верину, землю с одной целью — убивать. Даже нашла, что они похожи с Мишкой, не лицом, а мыслями, своим презрением, ненавистью к старому, отжившему. Только Вальтер терпит «хлам», поко-ряется чьей-то чужой воле, а Мишка бы не стерпел...
Вера с радостью поняла, что скрипка поможет ей завязать разговор о Мишке. Так все неожиданно легко слаживается! С нетерпением ждала, когда он опустит смычок. И вдруг испугалась она этого разговора. Что даст он ей — горе, радость?
— Пани Вера, пани Вера...
Вера вздрогнула. Вальтер стоял возле ее кресла и промокал платком лоб. Не слыхала, когда он перестал играть.
— Вы так слушаете музыку, пани Вера, — шепотом почему-то сказал он. — Не ожидал...
Не поняла Вера, комплимент это или что другое, да и разобраться не было у нее времени. Указывая глазами на скрипку, сообщила:
— В станице есть скрипач...
— Пан Беркутов? Я слушал его. Возле обрыва... Игра страстная, сильная... Но нет школы, техники. Берет на слух.
Вальтер положил скрипку на стол, расстегнул ворот мундира.
— Он собирался в консерваторию...
— Вы знаете его?
Вера придержала дыхание.
— Учились в одной школе... И живем рядом...
По коридору кто-то пробежал. Вслед — еще шаги, четкие, важные. Вальтер, построжав глазами, застегнулся. Проверив на ощупь, все ли пуговицы на месте, пригладил растрепавшиеся волосы.
— Комендант. Представлю ему вас, пани Вера. Верины голые руки вдруг перестали ощущать колючую ткань подлокотников.
