К немалому удивлению Анюты, не потащился нынче Ленька с собакой в степь. Вскочил, как и обычно, чуть свет, отогнал в стадо корову, в кадку натаскал воды из колодезя. Ни слова о вчерашнем упреке; попросил по-гладить ему белую вышитую рубаху. Давно не надевал чистое, ходил в рванье. И еще больше удивило и обрадовало, что сын за долгое время сел за стол вместе со всеми.
Обедал у них и Макар. Анюта, хлопоча, отмечала, что у мужа не сходила улыбка: подобрел взгляд и у сына. Да и разговор велся мирный. Проняли господа бога ее ночные слезы.
Не вылезая из-за стола, Илья закурил. Довольный, привалился к стене. Но уловил на себе взгляд старшего, нахмурился.
— Сапоги хромовые еще есть на складе? — А то иде они задеваются?
— Подбери там... Выдай хлопцу все обмундирование сполна. — Кивнул в сторону Никиты. — Да и сам чуни бы эти стащил. Нечего одеть?
Макар шевельнул острым обрубком плеча.
— Оно ить и не на парад мне.
Ленька видал, как отец, поправляя суконную гимнастерку, сурово покосился на дядьку. Жесткая складка пролегла меж бровей.
— Нонче же приказ издам. Поголовно чтобы форму носили. А то... партизанщину развели. Кто в чем, как на базаре.
Никита заметил, что Воронок ходит до сей поры в черной сатиновой рубахе.
— И Воронку хвост прищемлю!
Так вчетвером и вышли. Никита с отцом впереди. Ленька увязался за дядькой. Всю дорогу до полиции подбивал его на рыбалку. Глушить можно в ерике карасей гранатами или толом. Рыбы — уйма, руками бери.
На повороте около школы встретилась им Галка Ивина. Прошла — ни здравствуй, ни прощай, ровно бы ей попались на пути не люди, а полосатые верстовые столбы. На замечание Макара головы не повернула.
— Ишь, поганка, — обиделся безрукий. — А ить крестница. Кумом довожусь батьке ее.
В складе Ленька интересовался зелеными коробками, ворохом сваленным и в дальнем углу. А глаза искали совсем другое. Мотков шнура много и всякого цвета. Но какой из них бикфордов, подрывной? Разберись, если никогда не видал. По Мишкиной обрисовке, шнур тот белый, вместо медных проводков в середке — горючее вещество серого цвета.
Пошел Ленька на хитрость. Указывая ногой на моток кабеля, воскликнул:
— Это шнура подрывного столько, дядька Макар!
— На кой он тебе дался, шнур?
— Да так просто...
Ленька пожал плечами. Сел на ящик, досадуя на свою хитрость топорной работы —даже дядька раскусил его. Макар что-то писал, уткнув сизый нос в бумагу. Морщился от надоедливой мухи, косоротясь, сдувал ее, но отогнать рукой не догадывался.
— Тю, зануда! Окромя моей хари, и жрать ей нечего. Прилипла, мед вроде.
Глядел Ленька на поединок, усмехался, а сам обдумывал, как воротиться опять к разговору о шнуре.
Порог переступил Воронок. Поздоровавшись, умостился на тюк шинелей. Макар на приветствие его не отозвался. Не ответил и Ленька.
— Ну как, охотник?
— Чего явился?
Воронок смущенно потупился.
— Проведать заглянул тебя, Макар, — усмешливо ответил он, не поднимая глаз.
В упор разглядывал Ленька вчерашнего знакомца. Лицо сухое, скуластое, с голыми вдавленными щеками и с кустиками юношеского пушка на остром подбородке. Кожа на лице чистая, без морщин, но какая-то тухлая, омертвевшая, будто его много времени держали в темноте, взаперти, без доступа свежего воздуха и солнечного тепла. Глаза карие, улыбчивые и совестливые на диво. Зная за собой этот грех, он все опускает их, оглядывая кисти рук. А руки будто не его, достались по ошибке от другого человека, постарше намного, ростом покрупнее и не гнушающегося грязной, черной работы. Не ладони, а конские копыта. Потресканные, морщинистые, с короткими, словно обрубленными топором, пальцами. Со дня рождения, видать, не знают они мыла. Ногти не подрезаются — обкусывает или обламываются сами собой. До дурноты поганые руки.
Ленька, сплюнув, поспешил отвести от них глаза. Погодя опять глянул на лицо. На первый взгляд, Воронок только кажется молодым. В смоляном с синевою чубе, свисающем на лоб, проглядывает седина, худая детская шея изрезана морщинами. И еще успел заметить Ленька: уши у него без мочек, без мякоти, хрящи одни. И потому слуховые отверстия не в середине, как у всех людей, а снизу, под раковиной, как у зверей. И — торчком.
— А Никишка? Тут? — спросил Воронок Макара, охлопывая карманы.
— Не бегал за ним.
Макар и головы не соизволил поднять.
— Автомат ему приглядел. Нехай заскочит.
Достав мятую пачку, взял сигарету ртом. Полез толстыми обрубковатыми пальцами, вытряхивал, выбивал щелчком с исподу. Подцепил сразу две. Одну втолкнул обратно в пачку, другую протянул. Ленька замотал головой.
Потупил девичьи глаза Воронок. Зеленые пятна проступили на скулах. И так и этак переворачивал свои копыта, будто впервые видал их, потом сказал и не то чтобы спросил, а сказал утвердительно:
— Брезгуешь.
Когда он ушел, Макар, сведя голос до шепота, посоветовал:
— Полегче с ним, чертом. Не знаешь его... Оно ить как тебе сказать... Не думай, что совестливый напогляд, а рука у него легкая, наторенная. Батьки твоего подручный. Степка Жеребко да он. Двое вот. Да кубанец. Тоже пес.
Начал Ленька опять пробиваться к своему делу. Теперь осторожнее, издалека:
— Вчера лису Жульба задавил.
— Ишь ты.—Макар оторвался от писанины. — Где ж это?
— А за ериком, возле норы самой. Лисовин остался. Здоровый, во хвост, — отмерил руками. — Не веришь? Рвануть бы толом. Нору.
Догадался наконец Макар: шлепнул ладонью по щеке. Захихикал беззлобно, внимательно разглядывая убитую муху.
— Доигралась, голубушка. Щелчком сбросил с бумаг ее.
— Та добра такого хватает, толу. Можно и спробовать. — Почесал за ухом, добавил, будто продолжил прерванный разговор: —А шнур вона...
Сгреб бумажки в ящик стола, запер. Не знал, в какой карман опустить ключ. Направился было из амбара, остановился.
— Так тебе, говоришь, подрывного шнура? Оно ить, парень, такое дело с ним... шнуром.
Вынул из кармана садовый складной нож с деревянной колодочкой, протянул; сам в глаза не глядел.
— Отшматуй, скоко нужно. Да поживее. Вона, вона в сапётке. Ага, ага.
Возился у порога с гиревым амбарным замком, исподтишка поглядывая на открытую дверь полиции.
