Впервые за войну Анюта засветила в горнице двадцатилинейную лампу. Окна снаружи прикрыла ставнями, изнутри завесила платками, лишь бы на улицу не проникал свет. Из сундука достала новые тюлевые занавески, свежую скатерть. Раздвижной круглый стол вытащила на середину горницы, раскинула.
Гостей, правда, немного: Макар, брат, с женой, до времени подурневшей и иссосанной детьми (росло их у нее девять душ), да Степка Жеребко, бывший заведующий столовой, крутолобый детина с простреленной в детстве из самопала кистью правой руки, ныне —помощник начальника районной полиции. Степка, еще не зная, как себя держать на людях в таком высоком чине, свел густющие брови в сплошную линию, оттопырив козырьком нижнюю губу, словно собирался плюнуть через стол в Макарову жену. Пил по полному стакану, к еде не притрагивался.
Илья сидел именинником, неузнаваемо торжественный, помолодевший. Комсоставская новенькая гимнастерка, скрипучая портупея ладно облегали спину. Свет лампы и выпитая самогонка оживили серые глаза. Выворачивал напоказ левый локоть с белой повязкой — на ней длинное немецкое слово «гильфполицай», вышитое черными нитками.
— Ты, Макарка, не кобенься шибко.
— Да оно ить, братушка, к чему все это?
Макар сытно икнул, осоловело оглядывая стол, что бы еще испробовать из закуски.
— Не виляй, не виляй, как кобель хвостом. Прямо кажи, идешь?
— Да ить... каков полицейский с меня? — Макар дергал острым обрубком плеча. — Ну, копаюсь в том дерьме, на складе...
Илья гнул свое, намеренно не глядя на свояченицу:
— Голодные не сидим, как видишь. К тому и плата каждый месяц немалая...
- Отчепись, ты ишо тута, репьях овечий! — серчал Макар.
Жена смущенно отмахивалась от него, дьявола несуразного, отставляла подальше свой стул. Исподтишка поглядывая на важного родича, опять толкала мужнину ногу под столом: давай согласие, мол, дурак, такие привилегии.
За столом рядом с хозяином пустовали два венских стула. Предназначались они для высокопоставленных гостей: коменданта и его молоденького помощника, Вальтера. И затевал Илья эту гулянку исключительно для них. Чего боялся, то и получилось: комендант не принял его к себе в кабинет, а тот сопляк, мальчишка, только презрительно сощурился на приглашение, не удосужился даже отказать словом. Пришлось спешно перекраивать состав приглашенных. Анюте велел кликнуть Макара с бабой, а Степку вот уже вечером посылал разыскать Бекера, унтера, из охраны склада в лесопитомнике.
Пообещал, а вот нет. Между разговором Илья краем уха ловил шорохи в чулане, чтобы не упустить момента выйти гостю навстречу. Тешил себя: через замухрышку Бекера удастся подобрать ключик к высокомерному ко-= менданту — унтера часто видят в комендатуре. Обидным казалось Качуре и то, что ему, начальнику полиции, каждодневно приходится получать приказы не от самого коменданта, а из вторых, третьих уст. Без малого полмесяца прошло с той поры, как назначили его на этот пост, а виделись с комендантом всего один раз. Говорили через переводчика, того петуха, Вальтера. А Илья достоверно знал, что господин хауптман владеет русским не хуже любой самой языкастой молодки на всем Салу. Недоверие? Обычный фашистский порядок?
Не сиделось за столом и Анюте. Весь вечер мерила она дорожку из флигеля на кухню и обратно. Завалила стол вареным, жареным и печеным, воробью сесть некуда. А все бегает, все не управилась. Илье явно не по душе, позвал.
— Кому тут понадобилась?
В дверях — пунцовая Анюта. Метнула игривый взгляд в сторону мужа, подшпиливая волосы. На ней батистовая кремовая блузка с волнами, юбка шерстяная, синяя, еще довоенная справа. Черные с горячим отливом косы, забранные на затылке в тяжелый узел, держались с трудом; помыла их дождевой водой, а теперь и мучилась, перетыкая то и дело шпильки.
- Садись. Ты хозяйка...
Властно взял Илья за горло наполовину опорожненную четверть, разлил в стаканы. Предложил тост:
— За Россию... свободную, господа.
Сам пил последним. Переломив бровь, коршуном следил, пока стакан Макара показал донышко. Степка выдул одним махом и не крякнул; к еде опять не притронулся. Зато бабы оскандалились, Макарова жена по-перхнулась. Уткнувшись в колени, скрипуче кашляла, протирая мокрые глаза исподней юбкой. Анюта только пригубила.
Захмелевший Макар пожалел:
— Перевод добру.
В чулане затопали. Илья с готовностью вылез из-за стола — думал, гости. Пригляделся в полутемной передней: сын, Никита.
— Ты это? А Ленька заявился?
Никита зыркнул через плечо отца в горницу.
— В садах, над яром. С Мишкой Беркутом.
— С каким еще Беркутом?
— Дружком своим. Пап... можно?
Подмигнул, указывая кивком на бутыль с самогонкой. Илья, занятый своими мыслями, толкнул напиравшего сына плечом:
— Чего тебе еще? Один глоток?..
— Сопли под носом не высохли, щенок. — Илья глянул на жену. — Каких это Беркутовых?
Под шумок Макар протянул Никите начатый женин стакан. Глазом не моргнул племяш — выпил и выбежал во двор.
— Одни у нас на всю станицу Беркутовы, — опередила золовку Денисиха. — Икувированные. Важная такая, чисто пава... Комиссарша.
— Тьфу, дура. — Макар отплюнулся. — «Икувированные». Право, дура набитая.
Прожевал кусок, пояснил толком: « Кольки Беркута баба с пацаном.
— Ну? Ну? — Илья заложил за портупею руку. Денисиха опять встряла:
— Норовила за Волгу убечь — не вышло. Герман с полпути завернул.
— Балаболка. Прав, балаболка.
— Небось по соседству плетни наши, знаю. Тебе на людей глядеть время нема — зальешь зенки свои бесстыжие.
Макар отмахнулся.
Поскрипывая новенькими хромовыми сапогами, Илья прошел к столу на свое место.
— А парень ейный с Ленюшкой дружки закадычные, водой не разлучишь. За барышней одной даже ухаживают, ей-бо. Вон, что у деда Ивы... Она тож и...ику...лированная, — покосилась на мужа. — Часто слышу их смех возля калитки, а то — на яру.
— Выпьем, господа. — Илья потер руки и потянулся к четверти.
Бабьим нутром почуяла Денисиха, что своим никчемным разговором о комиссарше она задела в Илюхе что-то скрытое, кухне натоплено, чадно. Вкусно пахло жареным тестом, картошкой. На загнетке чадила лампа без решетки. Слои копоти колыхались под беленным известкой потолком, черным от жужжавших мух. Привернул фитиль Ленька, распахнул ногой дверь.
Прибежал Жульба. Облизываясь, стал передними лапами на порог.
— Тоже проголодался. Погоди... Заработал ты нынче.
Вытащил из кастрюли за ребро кусок свинины, глотая слюни, откусил сперва сам, потом бросил собаке. Тот с лету, не шелохнувшись, сомкнул зубы. Хотел пристроиться тут же в кухне, но ветром налетела мать, дала ему пинка и захлопнула дверь.
— Приучаешь его, дьявола здорового! А двери кто отчиняет в такую пору? Слышишь, гудуть всеми ночами?
Порылась спешно в поставчике, достала чистую тарелку, наложила мяса с картошкой.
— Где пропадал целый день? С утра самого. Отец уж спрашивал. — Поставила тарелку на стол. — Мало будет, подложишь. Хлеб вон, на полочке. Чего ж стоишь?
Насуплен, осуждающ взгляд сына.
— Как на праздник вырядилась...
Не договорил — отвернулся.
Непослушными руками Анюта шарила по блузке, стараясь прикрыть излишне, как ей сейчас показалось, оголенную, уже опутанную тонкими морщинами шею, натянуть до черных от загара и работы кистей рук короткие воздушные рукавчики. Машинально укрепив ослабевший узел на затылке, опустила руки и чуть выдвинула побледневшее лицо: бей, мол, сынок...
