Клумов Е.В. |
Профессор Евгений Владимирович Клумов, решительно глядя в глаза фашистскому следователю, предложившему ему выбор — «смерть или работа в Германии», твердо отчеканил:
— Нет! Я — советский!
Это было двадцать три года тому назад...
У Е. В. Клумова было много соратников и коллег по борьбе и работе. Одни из них умерли, других разбросала судьба по разным городам страны, третьи и по сей день живут в Минске. Все живущие помнят своего профессора. Из их уст мы и узнаем подробности его жизни, работы. Клумов не оставил после себя никаких записок и дневников. Скупые отрывки хранят и архивные материалы. Он не думал об этом. Он работал без устали, порой теряя счет времени, работал для народа, жил его жизнью. Он всегда и во всем был вместе со своей страной.
Всенародную признательность и любовь Клумов завоевал участливым отношением к каждой человеческой судьбе, встречавшейся на его пути, отзывчивым сердцем, распахнутой душой и совершеннейшим бескорыстием. Именно таким знает и помнит Е. В. Клумова белорусский народ. И если говорить о всем том, что сделал Е. В. Клумов для Родины и ее защитников во время оккупации и за что погиб,— то это было логическим и вполне естественным завершением всей его жизни, отданной любимому делу — служению людям, служению Стране Советов.
...Листаю пожелтевшие от времени страницы. Из слов и строк встает выразительный образ, цельная и сильная натура, рисуются черты характера этого незаурядного человека.
...Характеристика районного комитета партии Минска, датированная 16 ноября 1932 года. В ней говорится: «Е. В. Клумов является высококвалифицированным специалистом. К больным относится с большой любовью и заботливостью... Клумов не только крупный работник практической медицины, но он ведет большую научно-исследовательскую работу. Хороший организатор, пользуется авторитетом среди сотрудников. Принимает активное участие в общественной жизни».
Биолог академик Н. И. Кулагин 16 июня 1934 года о выполненной Клумовым научной работе писал: «Работа Е. В. Клумова является исключительной по своим достоинствам... Вообще, рассматриваемая, работа может служить образцом научных биолого-клинических работ». Здесь же мнение об этой научной работе и профессора Н. А. Шерешевского от 7 июля 1934 года: «Работа Е. В. Клумова является очень обстоятельным трудом, едва ли не единственным в русской медицинской литературе, посвященным этому чрезвычайно трудному и запутанному вопросу».
Заметим сразу, что за указанную научную работу Е. В. Клумову в 1935 году была присвоена ученая степень кандидата медицинских наук. А в феврале 1938 года он получил звание профессора.
Как ученый и специалист в области гинекологии и хирургии Е. В. Клумов, бесспорно, являлся звездой первой величины. Он, как никто другой, видел и понимал страдания больных, чутко относился к ним, не жалел труда, сил и знаний, чтобы помочь людям избавиться от недуга, стоял у колыбелей появлявшихся на свет новых жизней. Вместе со всеми он радовался каждому новорожденному, каждому удачному исходу болезни, каждому возвращению человека к жизни. Доверие больных к своему профессору было безгранично, и он отвечал им тем же.
В личном листке по учету кадров, заполненном Е. В. Клумовым 15 ноября 1939 года, значатся десятки благодарностей и поощрений, которыми отмечен прилежный и добросовестный труд врача, специалиста-консультанта и педагога. Среди поощрений — благодарности, похвальные грамоты, путевки на курорт, которых он удостаивался Народным комиссариатом здравоох-ранения БССР, командованием Белорусского военного округа, медицинским институтом и другими государственными и общественными организациями.
Нельзя без волнения, читать документы суровых военных лет, периода самоотверженной, героической подпольной работы Е. В. Клумова в оккупированном фашистами Минске. С их страниц встает другой Клумов — несгибаемый и бесстрашный борец с врагом, отважный и расчетливый подпольщик, горячий пропагандист коммунистических идеалов, стойкий патриот, человек, убежденный в правоте нашего дела и в конечной победе советского народа над оккупантами.
Один из партизанских разведчиков в записке, составленной в сентябре 1943 года и хранящейся сейчас в архиве Института истории партии при ЦК КП Белоруссии, сообщал: «Самарин (подпольная кличка Клумова.— А. С.) — пламенный борец с фашистскими захватчиками. Включился в активную борьбу с начала 1942 года. Очень много медикаментов передал в руки народных мстителей, обслуживал четыре отряда. Полностью оборудовал два полевых госпиталя. Через тов. Самарина можно было достать самые ваяшые медикаменты».
В другом месте читаем: «Евгений Владимирович Клумов, будучи на посту врача-подпольщика, снискал глубокое уважение и любовь участников подполья и партизан. Известный им под нелегальной кличкой «Самарин», профессор Е. В. Клумов не только лечил и спасал жизни советских патриотов, но и систематически снабжал партийное подполье, многие партизанские отряды ценнейшими медикаментами, инструментарием, препаратами. В работе партизан принимал самое активное участие с 1942 года.
Осенью 1943 года Е. В. Клумов был схвачен гитлеровскими палачами. Угрозами и посулами гитлеровцы пытались заставить этого крупного специалиста работать на оккупантов. Однако Е. В. Клумов остался до конца верным своему народу, социалистической Родине. Советский патриот с негодованием отверг домогательства фашистов. В марте 1944 года гитлеровские палачи казнили Е. В. Клумова и его жену Г. Н. Клумову».
А вот дошедшие до нас через многие годы волнующие строки из письма, отправленного 18 августа 1943 года его племянником А. К. Клумовым к В. Н. Андреевой — сестре жены Евгения Владимировича. Он пишет: «Я был у П. К. Пономаренко, и он мне сказал, что дядя Женя и тетя Гали в полном здравии находятся в Минске и что с дядей Женей поддерживается связь. Дядя Женя просил передать, чтобы мы ни на минуту не сомневались в его отношении к нашей борьбе с врагом, что он тоже борется с ним всеми силами и всеми средствами. Профессор Ветохин только что прилетел и перед самым отъездом говорил с дядей Женей. Дядя Женя тоже скоро должен быть в Москве, но пока он там очень нужен...»
...Евгений Владимирович Клумов родился 4 декабря 1876 года в Москве в семье адвоката. В семье Клумовых было шестеро детей — три сына и три дочери. Женя был третьим ребенком. В 1895 году он окончил 1-ю Московскую классическую гимназию и поступил в Московский университет на медицинский факультет, который окончил в 1902 году. В процессе учебы у него был двухлетний перерыв — в 1898 и 1900 годах. «Высылался, из Москвы, — пишет Евгений Владимирович в своей автобиографии, — за участие в студенческих беспорядках».
После окончания университета Е. В. Клумов всецело отдается врачебной работе. Вначале практикуется в качестве сверхштатного ординатора хирургического отделения Ново-Екатерининской больницы в Москве, а в 1904—1905 годах — младшим ординатором в Ново-Киевском военном госпитале и в дивизионном лазарете.
По возвращении с военной службы профессор Мартынов рекомендовал способного молодого врача в одну из московских клиник. Однако Клумов не воспользовался протекцией своего учителя и предпочел уехать в глушь и обслуживать крестьян в маленькой земской больнице в деревне Сутково бывшего Речиц-кого уезда.
С 1905 года и до конца дней своих Евгений Владимирович безвыездно жил и работал в Белоруссии. Он горячо полюбил белорусский народ, природу нашего края и считал его второй родиной. Здесь он вырос от рядового земского врача сельской больницы до крупного, известного всей стране медицинского специалиста.
В Сутковской, а затем в Лоевской земских больницах Клумов завоевал огромную популярность. По тому времени он делал очень сложные операции. И всегда кончались они благополучным исходом. По первой просьбе отзывался он на каждый вызов больных, исколесил пешком и на лошади все окружающие деревни, за девять лет побывал в каждой крестьянской избе.
По свидетельству очевидцев, Евгений Владимирович быстро находил общий язык с крестьянами, вел с ними задушевные беседы, причем в беседах этих с обеих сторон высказывались самые откровенные мысли и чаяния. Особое удовольствие Клумо-ву доставляли беседы с «дедами», как он называл пожилых крестьян. И не раз потом Клумов проникновенно и взволнованно говорил в кругу своих близких: «Ну, как можно не любить белорусов?! Как можно быть равнодушным к их лаптям, дырявым кожухам, к их тяжкой доле?! Благороднейшие, честнейшие люди, трудяги... Они имеют право на лучшую жизнь. Мы должны помочь им лучше жить...»
И помогал всем, чем мог. Помимо врачебной и просветительской деятельности, Клумов задался целью оказывать и материальную помощь крестьянам в налаживании их хозяйств. Для этой цели он закупил группу породистых свиней и хряка и одаривал многие бедные хозяйства поросятами, приговаривая при этом: «Берите, плодовитая порода; даст бог, разживетесь».
Первая мировая война поставила Клумова к армейскому операционному столу. Октябрьскую революцию он встретил восторженно и сразу же предложил свои услуги Советской власти и Красной Армии. В это время Клумов — старший ординатор, главный врач и старший хирург Минского хирургического госпиталя Красного Креста и фронтового полевого госпиталя.
После демобилизации из Красной Армии Клумов становится одним из ведущих врачей белорусской столицы — заведует хирургическим и гинекологическим отделениями Минской губернской больницы, кабинетом костно-туберкулезного санатория, гинекологическим отделением 1-й Советской больницы, руководит клиникой, читает лекции в Минском медицинском институте и на курсах усовершенствования врачей.
Евгений Владимирович обладал обширными и фундаментальными знаниями. Его авторитет как хирурга и гинеколога был непререкаем. Он постоянно пополнял свои теоретические знания, без устали практиковал, с живейшим интересом следил за всеми новинками медицинской науки по отечественным и зарубежным медицинским журналам, располагал богатой личной библиотекой.
— Большой страстью Клумова, — вспоминает сестра его жены В. Н. Андреева, — была любовь к пению и музыке. Видимо, в этом сказалось воспитание. Его мать Доротея Васильевна хорошо играла на рояле и давала уроки музыки. Клумов не обладал сильным голосом, но имел хороший слух и дома любил петь арии из опер, в большей части героические. Арию Отелло после убийства Дездемоны он всегда исполнял на итальянском языке. Любил партии Радамеса из «Аиды», Канио из «Паяцев». Любил он «Лесного царя» Шуберта, как для пения, так и в обработке Листа для рояля, «Кампанеллу» Листа, сонаты Бетховена.
Из писателей ближе всех ему был Достоевский. Евгению Владимировичу было свойственно глубокое понимание людей, проникновение в их душевный мир... Из поэтов обожал Лермонтова.
Еще в гимназии Клумов изучил латинский и греческий языки. С вдохновением читал наизусть отрывки из «Илиады», уже будучи пожилым. Интерес к изучению языков у него оставался всю жизнь. В свободные часы, выпадавшие среди напряженной работы, он совершенствовал свои знания в немецком, французском и белорусском языках...
По рассказам и описаниям всех близко знавших Клумова, в молодости он был хорошо сложен, стройный, сильный, нельзя сказать, что красивый, но удивительно яркий. Его лицо, особенно взгляд, запоминались навсегда. С годами Клумов не потерял подвижности, жизнерадостности и бодрости духа. Всех в нем поражала подтянутость, опрятность и целеустремленность в жизни и труде. Он ни минуты не мог пребывать в бездействии. Требовательность, добросовестность и самопожертвование в деле у него были в такой же степени высоки, как и безгранична любовь к людям, простота и душевность в отношении с ними.
У Евгения Владимировича и Гали Николаевны не было своих детей, но они никогда не были в одиночестве. В их семье постоянно кто-нибудь находился на воспитании, жили — то ли племянники, то ли племянницы, то ли посторонние молодые люди, к которым Клумовы привязывались как к родным и близким. Дружная чета выкраивала средства и оказывала материальную помощь всем, кто, по их мнению, «подавал надежды» и по их настоянию поступал на учебу. Подобным образом они многих «вывели в люди».
Жизнелюб, оптимист и весельчак Клумов страстно любил природу — зеленые шатры лесов и дубрав, голубую гладь озер, тихие, задумчивые реки. Он редко когда уезжал на юг, к морю, а большей частью проводил отпуска в Белоруссии. Для этого обычно облюбовывался и снимался где-нибудь в деревенской тиши домик. Лес и собирание грибов Евгений Владимирович считал наилучшим отдыхом, верхом блаженства. Боровики-крепыши вызывали у него особый восторг. Проходило всего несколько дней, как Клумовы приезжали на дачу, а профессор успевал досконально изучить всю округу, ее жителей, познакомиться и переговорить с каждым встречным, обзавестись друзьями-собеседниками. Быстро раскрывал перед ним свои грибные тайны и лес. Из леса Клумов неизменно возвращался в хорошем настроении и с богатыми трофеями. Потом наступали минуты «колдовства» над солением и маринованием грибов. И в этом, по общему признанию, он был непревзойденным мастером.
С особым нетерпением ждал Евгений Владимирович летнего отдыха в 1941 году. Он много работал зимой. Давало знать о себе больное сердце. Заранее был снят отдельный домик у самого леса под Пуховичами, закуплено все необходимое.
— Никогда я так не хотел отдохнуть, как в этом году, —признавался Клумов своим близким.
Но отдохнуть в этот год профессору не суждено было. За несколько дней до отъезда в отпуск началась война...
Над Минском, словно стая стервятников, нависли вражеские самолеты. На город непрерывно сыпались сотни бомб. Воздух наполнился душераздирающим воем и тяжелыми взрывами. Кругом все грохотало, рушилось, полыхало.
С болью в сердце покидал 66-летний профессор объятый пламенем, разрушенный город. Клумовы вдвоем пешком отправились на Восток в нескончаемой колонне беженцев. Евгений Владимирович даже и мысли не допускал, чтобы остаться на месте и работать на врага. Ему трудно было идти пешком, но он, превозмогая боль и усталость, упорно отмерял шаги, то и дело подбадривая жену:
— Ничего, душенька, потерпи. Осталось немного. Все это временно. Вот увидишь, наши ударят, и мы скоро вернемся домой.
Когда до Березины оставалось рукой подать, по колонне вихрем пронеслась весть: впереди немцы, путь отрезан. Забурлило, зашумело, заволновалось многотысячное людское море, начало пятиться назад, смешалось в водовороте хаоса и необузданной паники.
Растерянными, беспомощными и бессильными выглядели Клумовы в этой необычной для себя обстановке. Нужно было что-то решать, как-то действовать, а как решать, как действовать, если вокруг черт знает что творится.
Первой нашлась Гали Николаевна. Она, как бы размышляя вслух, тихо проговорила:
— Женя, а что если нам податься в Пуховичи? Насчет дома мы там договорились, заплачено...
Клумов с благодарностью посмотрел на жену и растроганно сказал:
— Ангел ты мой, умница. Лучшего не придумаешь. Ты права, надо подождать в Пуховичах, пока все уладится. Все это не надолго...
Так Клумовы в начале войны оказались в Пуховичах. И кто знает, сколько бы они там пребывали в безвестности, если бы не произошел неожиданный случай.
С распухшими ногами, в носках Евгений Владимирович кряхтя вышел на крылечко, чтобы погреться на солнышке. В это время к нему подошел молчаливый и черный, как туча, сосед.
— Что, братец, нахохлился?— полюбопытствовал Клумов.
— Беда стряслась, — угрюмо проговорил сосед. — Хворь на бабу навалилась. Вторые сутки животом мается. Хогнь из дому бежи...
— А что с животом-то?
— Кабы знать... Теперь доктора днем с огнем во всей округе но сыщешь. Вот жизнь... ни дна ей ни покрышки...
Клумов заволновался, быстро поднялся и решительно проговорил:
— Веди к жене, показывай.
— Нешта она подпустит чужого мужика. Как бы не так...
— Веди, говорю... доктор я...
Состояние больной требовало хирургического вмешательства. Но профессор, светило хирургии и гинекологии, был беспомощен. Операцию делать было негде, да и нечем. И он посоветовал соседу:
— Вези жену в Минск, иначе худо будет. Может, там помогут. — Потом задумался на какое-то время, словно решал что-то в уме, и добавил: — Разыщи через людей 1-ю Советскую больницу. Будут отказываться, скажи, что Клумов прислал. Понял?
— Как не понять, это мы вмиг даже...
Так вместе с больной из Пуховичей в Минск пришло известие о том, что профессор Е. В. Клумов жив и находится неподалеку. Из уст в уста передавали радостную весть врачи, акушерки, медицинские сестры, санитарки, все те, кто знал Клумова и кто с ним работал многие годы.
— Надо написать ему письмо и попросить приехать в Минск, — предложил кто-то.
— Лучше послать верного человека, надежнее будет, — возражали другие.
— Без Евгения Владимировича нам никак не обойтись, — согласились все.
И вот коллективное письмо было готово. В нем оставшийся медицинский персонал сообщал своему профессору, что немцы под госпитали реквизировали все уцелевшие больницы и клиники города. Для жителей Минска оставили только полуразвалившиеся помещения 1-й Советской больницы. Сейчас в палатах много тяжелораненых советских бойцов и командиров, больных советских граждан. Несмотря на суровые военные годы,
жизнь продолжается — люди болеют и рожают и поэтому нуждаются в квалифицированной врачебной помощи. Быть здесь, — значит помогать советским людям. Поэтому они просили Е. В. Клумова приехать в Минск, чтобы всем вместе оказывать медицинскую помощь населению...
Через несколько дней Евгений Владимирович и Гали Николаевна вошли во двор больницы — изнуренные, в потрепанной одежде, а Клумов в шерстяных носках на распухших ногах. Здесь они сразу попали в объятия, друзей. Им быстро устроили комнатку на втором этаже родильного отделения, снабдили, кто чем мог, — одеялами, подушками, одеждой, обувью, так как минская квартира Клумовых сгорела во время бомбежки, а с ней и все имущество.
Ликовали и в стане врага. Там добровольный приход известного советского врача, профессора расценивался как согласие работать на «великую Германию», как подходящий случай, чтобы воздействовать на поведение других работников интеллигентного труда.
Но рано торжествовал враг. Клумов держался с немецкими властями независимо и с достоинством. У него не вызывали умиления их похвалы в его адрес и заигрывание. Клумов вернулся, чтобы помочь людям, облегчить человеческие страдания, и весь ушел в выполнение долга врача-патриота. С этого момента у Евгения Владимировича Клумова начинается новый этап в жизни — подпольная работа, полная тревог и опасностей: деятельность организатора борьбы с врагом, требующая тщательной конспирации,. рассудительности, хладнокровия и постоянной психологической настроенности; труд пропагандиста большевистских идей, распространителя живительного бальзама, которым являлись вести с Большой земли; лечение советских людей и снабжение медикаментами партийного подполья города и партизанских отрядов Минской зоны. Вместе с тем больница играла важную роль как явочная квартира для партизанских связных, была своего рода пересыльным пунктом верных людей от партизан в подполье и из подполья в лес. Е. В. Клумов и его товарищи по работе добывали различные документы, нужные подпольщикам и партизанам. Словом, нелегкую ношу взвалил себе на плечи старый ученый, взвалил сознательно, до конца пенимая ответственность и последствия, грозившие ему в случае необдуманного шага или провала.
Как же Е. В. Клумов выполнял свой долг? Как он жил и трудился, какую боевую подпольную работу вел?
...В один из февральских дней 1942 года в больницу к врачу Марии Герасимовне Пилшгушко, принимавшей больных, пришел посланец из партизанского отряда Ничипоровича. Он сообщил, что его товарищ, партизан, ранен и находится на конспиративной квартире на окраине Минска. Раздумывать некогда. Мария Герасимовна собрала инструменты, медикаменты, перевязочный материал и отправилась вместе с неожиданным гостем, отрекомендовавшимся потом Иваном Захаровичем Рябышевым.
Раненый лейтенант Грачев был в тяжелом состоянии. Мария Герасимовна, как могла, обработала запущенную рану, перевязала больного, но на сердце лег тяжелый камень. «Без помощи Евгения Владимировича не обойтись, — думала она. — А как ему сказать? Имею ли я право подвергать его риску? Как можно привести его сюда, не вызвав подозрений у работников больницы и соседей по дому, где лежал раненый?» Но рисковать надо было, от этого зависела жизнь человека. И она сказала раненому:
— Вылечим, не сомневайтесь. Я к вам профессора приведу...
— Что вы, доктор, смеетесь надо мной? Какой профессор пойдет теперь к раненому партизану?
— Пойдет, и очень охотно. Наш, советский профессор. Такой же честный человек, как и вы.
Врач Пилипушко говорила правду. На другой день с ней на конспиративную квартиру к раненому партизану под видом оказания помощи заболевшей хозяйке пришел Е. В. Клумов. Он внимательно осмотрел рану, перевязал ее и на прощанье сказал лейтенанту:
— Будете жить, молодой человек. И долго еще проживете. Только больше бодрости... У Марии Герасимовны легкая рука, она вас хорошо отремонтирует.
Уже в больнице профессор сказал Марии Герасимовне:
— Хоть положение его очень опасное, спасти парня еще можно.
И сделал необходимые назначения.
...Евгений Владимирович Клумов без крайней надобности никуда не выходил за пределы больницы. Он не мог смотреть на развалины родного Минска, на самодовольные физиономии гитлеровских солдат, разгуливавших по улицам. Весь мир его замкнулся стенами палат с больными людьми, маленькой комнаткой, в которой раньше, до войны, медицинские сестры и санитарки готовили себе еду, чтобы иметь возможность перекусить в свободную минуту. Казалось, профессора ничего не интересовало, он был всецело поглощен обходами, осмотром больных, назначениями, консультациями и операциями. Но это только казалось.
Его чуткий слух жадно ловил каждую новость, все то, что происходило в городе: распоряжения оккупационных властей, кровавые расправы над мирными гражданами, недовольство населения, разговоры. Его зоркий, внимательный взгляд пристально следил за окружающими людьми, подмечал их настроения, старался прочесть мысли. Евгений Владимирович с огромным удовлетворением отмечал про себя, что большинство его сослуживцев и в первую очередь тех, с кем он бок о бок проработал многие годы, так же, как и он сам, ненавидят оккупантов лютой ненавистью и готовы бороться с ними всеми силами. «На этих можно положиться, их надо привлекать к работе, давать задания», — мысленно решал он. К другим — были и такие — профессор относился недоверчиво, осуждающе. Это к тем, которые не стеснялись в выражениях сочувствия «новому порядку». Перевертыши, скользкие людишки вызывали у него брезгливость. Видел Клумов и растерявшиеся, колеблющиеся, мечущиеся души. Брал на заметку, чтобы при случае, как бы невзначай, поддержать таких, подбодрить, заронить в их сердца семена оптимизма, уверенности в наше правое дело и постепенно вывести на дорогу борьбы.
К Е. В. Клумову тянулись честные, верные нам люди, те, кто его знал ранее, кто видел, чувствовал в нем человека неподкупного, преданного патриота. Именно поэтому никого из медицинского персонала не удивило, когда в больнице появились известный профессор-метеоролог Анисимов, которого Клумов устроил на работу лаборантом, профессор-физиолог Ветохин и другие товарищи. Здесь, рядом с Клумовым, они нашли кров, пищу и место в жизни.
Особенно оживился и несказанно обрадовался Евгений Владимирович сообщению Анисимова о том, что есть возможность починить попавшийся ему радиоприемник и слушать передачи Москвы.
— Голубчик, это же как раз то, чего нам сейчас не хватает, — горячо сказал Клумов. — Делайте. И как можно скорее...
Анисимов в своей «лаборатории» в печке оборудовал нишу и спрятал туда радиоприемник. С этого времени вечерами, когда весь медперсонал, кроме дежурных, расходился по домам, друзья закрывались в анисимовской «лаборатории» и слушали голос родной Москвы, сводки Совинформбюро, корреспонденции с фронтов Отечественной войны.
После вечерних радиосеансов Евгений Владимирович обычно шел к себе «домой», садился за маленький столик и подолгу писал на четвертушках тонкой бумаги. А рано утром он уже был на ногах, выходил во двор и с нетерпением ждал прихода сослуживцев. К близким людям, которым он полностью доверял, Клумов подходил, здоровался за руку, и после этого у каждого из них в ладони оставался маленький комочек исписанной бумаги. Те спешили куда-нибудь в укромное место и быстро читали сообщение из Москвы о положении на фронте. Настроение у всех сразу поднималось, и люди брались за работу.
...С каждым днем все активнее развертывало работу Минское партийное подполье. Врагу наносились все более чувствительные удары. В этой борьбе сплачивались и мужали ряды борцов. В невероятно трудных и опасных условиях подпольному городскому комитету партии удалось наладить выпуск печатной газеты. И, естественно, этим событием подпольщики решили порадовать Евгения Владимировича Клумова.
— Двадцатого мая 1942 года, — вспоминает Алла Иосифовна Сидорович, работавшая в то время в больнице медицинской сестрой, — когда уже закончился прием больных, я зашла в кабинет профессора и сказала ему: Евгений Владимирович, к вам еще один человек...
— Срочное что-нибудь? — спросил он.
— Очень срочное.
— Ну, тогда позовите.
Я ввела в комнату Деда и закрыла на задвижку дверь. Меня Клумов знал хорошо и полностью доверял, не раз передавал через меня медикаменты в партизанские отряды. Но приход незнакомца насторожил его, и он пытливо начал рассматривать стоявшего перед ним бородача.
— Не волнуйтесь, Евгений Владимирович, — сказала я. — Это наш человек и пришел к вам с приятной новостью.
Дед расстегнул рубаху, вытащил из-за пазухи небольшую газету и молча подал ее профессору. Евгений Владимирович взял листок и прочитал вслух: ' — «Звязда»...
Вы бы видели выражение его лица, свет глаз. Он весь словно преобразился. Поднялся со стула, быстро прошелся по комнате, опять сел и, не обращая на нас внимания, принялся читать. Читал долго и внимательно все — от заголовка до последней строчки. Вертел листок и так и этак, словно не верил в его существование. Потом, повернувшись к нам, с влажными от слез глазами, взволнованно проговорил:
— Вот где святая правда!
...На связь с Клумовым выходило все больше и больше людей — посланцев партизанских отрядов, подпольщиков, действовавших в городе. Это таило в себе большую опасность. Во-первых, человек он был известный. Во-вторых, рядом, среди работавших с ним людей, были открытые враги, которые могли выследить и донести гитлеровцам. В-третьих, за ним и его действиями постоянно следили немецкие власти.
И тем не менее Клумова обойти никак нельзя было. Одним требовались паспорта, которые можно было достать только в больнице. Они служили добрую службу и после смерти их владельцев. Другие участники подполья нуяедались в освобождении от работ, а справку мог выдать «законным порядком» только Клумов, так как он состоял в экспертно-трудовой комиссии. Третьих, партизанских связных, под видом больных в палатах мог укрыть только Клумов. И все без исключения (и подпольщики и партизаны) остро нуждались в медикаментах. А без Клумова, без его заявок, рецептов, авторитета и, наконец, денег, нужных препаратов и инструментов, да еще в таком большом количестве, не достанешь. Вот и шли к Клумову, искали встреч с ним.
— Однажды, было это 17 сентября 1942 года, если не изменяет память, — рассказывает Вера Семеновна Король, работавшая в то время акушеркой в родильном отделении больницы, — приходит ко мне домой Илья Харитонович Марков (жили мы тогда по улице Белорусской, 24) и начинает заводить разговор, чтобы я ему сдала комнату и познакомила с Клумовым. Решительно отказала и в том и в другом. Не знаю я вас, говорю, незнакома и с Клумовым. А сама думаю, кто ты и какая у тебя цель, чтобы к профессору вести? Может, ты подослан фашистами?
В другой раз пришел нескоро. Сел на диван, оторвал подмотку у брезентовой туфли и подает листок. Смотрю на письмо и глазам своим не верю: рука мужа. Оказалось, что муж мой с сыном в партизанском отряде находятся и просят помочь Маркову. Тогда уже я без боязни рассказала все Евгению Владимировичу. Он попросил привести Маркова, встретился с ним, поговорили обо всем.
Несколько раз приходил потом Илья Харитонович, когда со связкой щепок за плечами, когда со старыми валенками в мешке. Придет, разложит инструменты, и валенки подшивает, обувь чинит.
О каждом приходе я сразу Клумову говорю, а он уже знает, чего ждет Марков. Выпишет рецепты, а я получаю медикаменты и несу домой, Илье Харитоновичу передаю. Он в мешок их и уходит.
Помнится и другой случай. Вызвал как-то меня Евгений Владимирович и говорит:
— Душенька, у меня в комнате сидит девушка. Зовут ее Валей. Ее надо спрятать у вас дома, чтобы потом, когда достанем документы, в лес переправить.
Испугалась я не на шутку, говорю, что Илья Харитонович пришел и ждет. А он в ответ:
— Ничего, душенька, не раздерутся — они из одного гнезда прилетели.
Несколько недель пришлось жить Вале в моем доме. Все с документами не получалось. Потом привезли как-то рожать жену одного старосты. Паспорт мы у нее забрали. Случай подвернулся удобный, и Валя получила надежный документ. Но на этом дело не кончилось. Через несколько дней за женой при-ехал староста и стал требовать паспорт. А где его возьмешь?
— Я разгоню ваше большевистское гнездо! — кричит. — Властям донесу!
Переполошились мы все. Быстро собрали тысячу марок и ими откупились. Видно, жаден был до денег.
...Удивительные люди работали рядом с Е. В. Клумовым. Настоящие советские патриоты. Они верой и правдой помогали профессору в его опасной подпольной деятельности. Он хорошо знал, на кого можно опереться, кому доверять, и они отвечали ему глубоким уважением и преданностью.
— Как-то мы с Анной Алексеевной Моховой и Аней Ананьевой, — рассказывает медицинская сестра Устинья Даниловна Жогла, — узнали, что по улице Подлесной среди раненых находится видный командир. Пошли мы туда, осмотрели его и к Евгению Владимировичу за советом. Он сразу сделал назначения и потом все время давал нам консультации до тех пор, пока наш подопечный Николай Иванович Толкачев, военный комиссар 85-й ордена Ленина стрелковой дивизии, поправился. Потом он вел активную подпольную работу в Минске и героически погиб. Здесь, вот в этой комнате, шесть недель жил руководитель подпольной группы Александр Андреевич Маркевич. Выходить ему никуда нельзя было, опасно, потому что очень приметный. К тому же до войны он работал в республиканской прокуратуре и многие его знали в лицо. А встречаться ему надо было с Клумовым. Дела подпольные требовали. В этой комнате и проходили их свидания. Евгений Владимирович приезжал сюда несколько раз. Помню, как однажды на предложение Маркевича уйти к партизанам Клумов ответил:
— В лесу патриотов много, а здесь мало. Если нас здесь не будет, то и партизанам в лесу будет плохо.
Под конец беседы Устинья Даниловна спросила:
— А вы у Анны Степановны Лапцевич были? Непременно поговорите. Она многое может рассказать о Евгении Владимировиче. Она с ним вместе с 1927 года работала. Живет она рядом.
И вот мы сидим с А. С. Лапцевич во дворе ее дома. Несмотря на преклонный возраст — ей 76 лет — Анна Степановна в мельчайших подробностях перебирает все годы работы у Е. В. Клу-мова. Особенно выразителен ее рассказ о военном времени.
— Как же, есть что вспомнить и рассказать людям об этом замечательном человеке,— тихо ведет речь Анна Степановна.— Он ведь был какой-то особенный. Побудешь с ним вместе, поработаешь рядом, посмотришь на отношение к людям и сразу привяжешься на всю жизнь. Внимательности профессора к людям не было границ. Во время войны меня постигло большое горе — умерла мать. Сижу дома, хлопочу, горюю, ума не приложу, как похоронить мать. Денег не было, чтобы гроб заказать. Смотрю, приходит женщина и вручает мне деньги. Говорит:
— Евгений Владимирович прислал. Передает вам свои собо-лезнования.
Через несколько дней иду к нему со словами:
— Как же я с вами рассчитаюсь, профессор?
— Что вы, душенька, о чем речь?.. Живы будем — сочтемся. Бодритесь. Сейчас это главное...
Часто по ночам мы с ним вдвоем выходили во двор больницы и слушали «концерты». Это когда высоко в небе наши самолеты летели на бомбежку врага. Один звук их моторов вызывал у нас большую радость, воспринимался как величественная и бодрящая музыка. Евгений Владимирович всегда просил меня сообщать ему о появлении самолетов. Выйду, бывало, из помещения и слушаю ночное небо, а когда начинает гудеть, бегу к Евгению Владимировичу. - Идут?..
— Уже...
Он проворно спускается вниз, запрокидывает голову к звездам и слушает, слушает, не шелохнувшись. Потом взволнованно скажет:
— Видишь, Степановна, живет наша Москва. Живет!.. Приветы нам шлет. Значит, и мы еще поживем...
Потом, когда Евгения. Владимировича и его жену схватили гитлеровцы, сразу как-то все опустело вокруг, осиротели мы. Передачи носила ему в тюрьму. Соберем кто что может: кто яблоки, кто пирожков испечет, платочков нашьем, белья раздобудем и несу. Гонят охранники, а я, как назойливая муха, лезу и упрашиваю. Что с меня, старухи, возьмешь. Спрос невелик. Супу кому-нибудь денег и отдам передачу. Так и поддерживали профессора.
А однажды привезли Евгения Владимировича под охраной из тюрьмы, чтобы он посмотрел больного фашистского прихвостня. Хочется нам с ним поговорить, да конвоиры не подпускают. Тогда мы перенесли одну больную в отдельную комнату и попросили, чтобы ему разрешили ее посмотреть. Здесь мы н увиделись с Клумовым... В последний раз...
Побывал я и у Веры Михайловны Гуринович, работавшей во время войны врачом-гинекологом вместе с Клумовым.
— Евгений Владимирович, — сообщила она, — был неистощим на выдумки. Он старался использовать каждую возможность, чтобы обмануть оккупантов и помочь людям включиться в борьбу. Первое время в нашей больнице лежало много тяжелораненых военнопленных бойцов и командиров. Гитлеровцы следили за их выздоровлением и, как только кто поднимался на ноги, сразу же забирали в лагеря. Обычно в таких случаях составлялись списки. На них немцы расписывались в получении людей, и это служило для нас документом движения больных.
Помню, составили мы такой список и принесли Клумову. А он начал нам выговаривать, что не так написан: подпись заделана близко под фамилиями больных. Переделали, как он велел, немцы расписались и увезли военнопленных. После этого пришел Евгений Владимирович и попросил дописать одной рукой в список еще несколько фамилий. Мы сразу поняли хитрость Клумова. Все, кого дописывали, переправлялись потом из больницы в лес, к партизанам.
Много больных обращалось за помощью к Е. В. Клумову— и жителей Минска, и приезжавших из деревень. Денег для платы за лечение не было, да и не в почете были оккупационные марки. Большей частью люди старались отблагодарить профессора продуктами. В таких случаях его жена — Гали Николаевна готовила обеды на весь персонал. Часто, приходя па дежурство, каждый из нас находил у себя что-нибудь съестное, предупредительно положенное Евгением Владимировичем. Он никогда и ничего не жалел для людей. О себе он меньше всего думал.
Когда подпольщики привели в исполнение приговор над палачом белорусского народа Кубэ, Евгений Владимирович очень забеспокоился за судьбы работавших с ним людей. Напуганные и озверевшие враги хватали всех подряд. Клумов немедленно распорядился потеснить больных, освободил две палаты и строжайше наказал нам не выходить за пределы больницы. Так мы и прожили безвыходно две недели...
Передо мной письмо из Риги от Марии Григорьевны Ульяновой.
— Просто не знаю, с чего начать, — пишет она. — С Евгением Владимировичем моя совместная работа началась с 1922 года. В то время он еще не был профессором, но популярность его как специалиста-хирурга была огромна. Добрый человек, он очень любил свою работу, людей, сотрудников и бережно относился к больным.
В войну время было очень тяжелое. Евгений Владимирович много работал. Но и при этом выкраивал минуту, чтобы поговорить с каждым из нас, подбодрить. Несмотря на временные неуспехи на фронтах, Евгений Владимирович вселял в нас уверенность в окончательном разгроме врага. Он всегда говорил нам: «Наши победят, обязательно победят!» Помню, как в один из дней он пришел в операционную радостный и возбужденный, весь сияющий. Причина тому скоро выяснилась. Готовясь к операции, он нам тихо сказал: «У нас на фронте появились «катюши». Теперь немцам начнут всыпать». И тут же пояснил нам, каким грозным оружием являются «катюши».
Чтобы представить в полной мере человечность этого человека, расскажу один эпизод. Привезли к нам в родильное отделение из тюрьмы роженицу, которую сопровояедал немецкий патруль. Мы узнали, что она партизанка. Патруль во время пребывания ее в больнице не отходил ни на шаг. Женщина родила девочку. Через несколько дней мать опять увезли в тюрьму. Девочку мы оставили у себя.
Евгений Владимирович и Гали Николаевна очень привязались к ребенку и нянчились с ней, как с родной дочерью. Евгений Владимирович дал ей имя Танечка. Заботливо осматривал ее, следил за кормлением. Обычно он заходил к Танечке и обращался со словами:
- Ну, ласточка моя, давай поделаем гимнастику... — И начинал проводить комплекс упражнений. Эти минуты были очень трогательны: старый, усатый профессор, припорошенный инеем седины, и крохотное, беспомощное живое существо. Он басит себе в усы, выговаривая ласковые слова, а она кряхтит, барахтается, аукает.
Потом, когда наша общая любимица Танечка подросла и начала понимать, она всех нас веселила. Попросят ее показать, как сердится профессор, и Танечка закладывает руки за спину и начинает ходить взад-вперед. «А как Танечка любит профессора?» Девочка сцепит ручки и вся сожмется от напряжения, выказывая тем самым крепкую любовь к усатому че-ловеку.
...На Большой земле и в партизанском штабе проявляли беспокойство по причине легкости, с которой Клумов шел на установление связей с людьми. Он принимал у себя всех, кто к нему шел, и помогал каждому из них.
И не случайно поэтому в одну из встреч сидевший перед ним посланец из Москвы предупредил профессора:
— Нельзя так рисковать, товарищ Самарин. Надо, чтобы вы порвали все прежние связи и не распылялись.
— Вы правы, — согласился Клумов. — Осторожности у них мало. Да и у меня...
Сказал и живо вспомнил множество эпизодов, когда связные являлись к нему прямо сюда, в эту маленькую комнату, когда сотрудники больницы снабжали посланцев леса медикаментами словно на складе. «Конечно, молодой человек прав, — думал Клумов. — Это непростительная беспечность... Но, с другой стороны, как не принять, как не помочь? Ведь их ждут люди, в его помощи нуждаются лесные бойцы. Может быть, сейчас, сию минуту, десятки раненых партизан лежат и истекают кровью, а он будет разыгрывать из себя неприступного рыцаря. Нет уж, увольте, не могу, не хочу, не имею права...»
Думал Евгений Владимирович об одном, а обратился к товарищу Володе с другими словами:
— А вы не будете возражать, если я покажу вас жене? Не беспокойтесь, душа у нас с нею одна... Ей будет очень приятно.
И, получив согласие, позвал:
— Гали, душенька, иди сюда! Посмотри, кто к нам пришел: товарищ из-за линии фронта!
Володе второй раз во всех подробностях пришлось повторить свой рассказ о Москве, о жизни советских людей, о их труде и борьбе, о положении на фронтах, о скорой победе. Он не мог отказать Гали Николаевне в ее просьбе. Евгений Владимирович сидел сосредоточенный и тоже внимательно слушал, — казалось, ловил каждое слово.
Чтобы успеть до комендантского часа попасть на конспиративную квартиру, связные поднялись, стали прощаться.
— Жаль, жаль, что мало побыли, — говорил Клумов. — Буду ждать вас с нетерпением и встречу с радостью.
Пожимая ему руку, Володя еще раз подумал: «Нет, не станет этот человек сидеть сложа руки и ждать наших заданий. Не такой у него характер. Он не откажет в приеме тех людей, кто к нему придет, не прекратит помощи партизанским отрядам — всем, кто бьет врага».
Так оно и было в действительности.
...Минская тюрьма. От узника к узнику, от камеры к камере поползла тревожная весть: «Взяли Клумова... Видели Клумова в коридоре тюрьмы... Клумова повели на допрос...» То была горькая правда.
Лютовали фашистские палачи. Допросы, избиения, издевательства, глумления следовали непрерывной чередой. Потом все это сменилось уговорами, увещеваниями, попытками склонить к измене, к переходу в стан врага. Оккупантам хотелось любой ценой из рук Е. В. Клумова заполучить отречение от большевизма, от борьбы, заиметь грязный пасквиль на Совет-скую власть. Чего только не обещали они взамен старому профессору: жизнь, свободу, видное положение в «местном обществе». Но в ответ слышалось твердое и неизменное:
— Мой народ избрал путь борьбы. Я всегда был со своим народом и останусь с ним до конца. Напрасно тратите время...
Е. В. Клумова перевели в тюрьму особого, строгого режима. Но и это не помогло фашистам. В сгорбленном, измученном, кровоточащем теле профессора по-прежнему жил неукратимый дух борца. Товарищи по подполью, те, кто был рядом с Клумовым в камере, старались хоть чем-нибудь облегчить положение старого врача. Ему освободили «лучшее» место на нарах, посвещали в премудрости тюремного режима, старались принять на себя удары охранников при построениях. Когда же Евгения Владимировича уводили на допрос, вся камера сидела в оцепенении.
А в это время следователь истерично кричал:
— Вы лечили бандитов, вы переправляли в лес медикаменты. Мы все знаем... Признавайтесь! Иначе вас ждет смерть!..
— Все мы смертны,— спокойно отвечал Е. В. Клумов.— Разница только в том, что я умру как человек... А вы...
— Молчать!..
...Март 1944 года... Колючей проволокой в несколько рядов обнесен участок по улице Широкой. На вышках, у пулеметов, круглые сутки часовые. Не слышно предупредительных команд, окриков. Здесь властвует один язык — язык выстрелов и резиновых палок. Бывшие конюшни набиты людьми. Те, которые не вместились, — под открытым небом. Серые, изможденные, оборванные узники. Ничто не радует их — ни теплый ветерок, ни яркое весеннее солнце. Под дулами пулеметов и автоматов они ждут своей участи. Среди заключенных лагеря много работников интеллигентного труда. В отдельный домик, где размещался так называемый медпункт, в маленькую каморку втиснули и Клумовых...
В свой предсмертный час горячий патриот Родины, большой жизнелюб, крупный специалист в области медицины Е. В. Клумов остался гордым и непреклонным. Он не упал на колени перед врагом, чтобы ценою унизительного повиновения жестоким чужеземцам сохранить себе жизнь.
Когда в один из дней всех узников выстроили и начали вызывать больных, старый ученый взял свою жену Гали Николаевну — неизменную спутницу в трудах, радостях и невзгодах — под руку и сказал:
— Идем, родная...
Высоко держа головы, они вышли из общего строя узников лагеря и подошли к стоявшей неподалеку автомашине.
Евгений Владимирович низко поклонился оставшимся в лагере и громко произнес:
— Спасибо, дорогие товарищи, за заботу. Я уже стар, мне осталось жить немного. Если и умирать, то лучше на родной земле...
То были последние слова героя. Клумовых втолкнули в машину. Глухо захлопнулась дверца. Взревел мотор, и газовая камера смерти направилась в Тростенец...
Прошло двадцать три года с того трагического дня. Но Герой Советского Союза Евгений Владимирович Клумов и после смерти продолжает жить среди нас. Мы встречаемся с ним, подходя к фасаду лечебного корпуса III клинической больницы, где укреплена мемориальная доска, шагая по улице, носящей его имя, осматривая экспозиции Республиканского музея истории развития здравоохранения Белоруссии и Музея Великой Оте-чественной войны, на страницах газет, журналов и книг. Он живет в сердцах советских людей, служит им примером трудолюбия, мужества и героизма во славу нашей прекрасной Родины, во имя победы коммунизма. Он будет вечно жить, потому что шел по жизни дорогой бессмертия.
Александр СИМУРОВ
