VIII

   Когда через некоторое время Убийвовки всей семьей пришли к воротам тюрьмы, там уже стояла большая толпа: разговорчивая, бойкая мать Бориса Серги, отец Сапиги - молчаливый, сердитый, с костылем, Ильевская...
   Выяснилось, что этой ночью произошли аресты в разных районах Полтавы.
   - Плохо то, - говорил старый Сапига, - что брала не полиция, а полевая жандармерия.
   - Значит, дело серьезное.
   Власьевна, заливаясь слезами, рассказывала, как забрали ее Леню. Приехали на рассвете десять жандармов. Выставили посты под окнами и во дворе. Когда заходили к нему в комнату, то впереди толкали Власьевну, боясь, что Пузанов будет отстреливаться. Револьвер у него действительно нашли, но он не воспользовался им.
   - Теперь ко всем деткам пришли родные, - голосила Власьевна, - а к нему, бедному, ни отец, ни мать.
   - Ой, не голосите, Власьевна, ради бога, - остановила ее Ильевская, - его родители не могут прийти, Сибирь не близко. Зато посмотрите, сколько к нему народу сбежалось с передачами!
   Действительно, не только добросердечная Власьевна, а многие жители квартала принесли сибиряку продукты и свое сочувствие.
   Зашла речь о том, кому и как надо дать взятку.
   - Что ж им давать? Кур не берут, гусей не берут...
   - Собачатины им, иродам!
   - Только золото! Остального всего уже набрались. Переводчик сказал, чтоб только золото.
   Тетя Варя еще крепче зажала в руке свои девичьи золотые сережки.
   Тюремный переводчик из "фольксдейчей", который почему-то называл себя "Иваном Ивановичем", был знаком Константину Григорьевичу: врач когда-то вылечил его жену. Сейчас Убийвовк решил этим воспользоваться. Через охранника он вызвал переводчика к воротам и, пообещав ему взятку, попросил рассказать о Ляле. Переводчик уверил, что ни Ляле, ни другим ничего особенного не угрожает. В худшем случае отправят в Германию с очередным набором. Все якобы произошло из-за радиоприемника, обнаруженного где-то на Подоле. Лялю, очевидно, после допроса отпустят домой, если, конечно, хорошо попросить. Кое-кого из сопляков-радистов высекут. А кое-кто, как, например, Пузанов, наверное, загремит - и в райх...
   Таковы были первые сведения. Константин Григорьевич рассказал об этом родителям арестованных, собравшимся здесь, и все сразу приободрились. Надежда Григорьевна посветлела, взяла мужа под руку и в изнеможении оперлась на его плечо.
   Неожиданно разговоры оборвались. Со скрежетом открылись тюремные ворота. На улицу медленно выехал крытый грузовик и повернул по Фрунзенской к центру.
   У заднего борта сидели часовые с автоматами наготове, кузов был битком набит молодыми ребя- тами.
   Надежда Григорьевна сразу заметила золотую го- ловку дочери.
   - Ляля!
   - Мама! - ответила Ляля звонко, почти весело. - На допрос!
   - Сережа! - крикнула Ильевская, поднимаясь на цыпочках и вытягивая шею. - Сереженька!
   Его, маленького, заслоняли другие. Мать услышала его бодрый голос:
   - Я здесь, мама!
   Валентин не выглянул, стыдясь нежностей на людях. Лохматый Леня Пузанов в расстегнутой гимнастерке широко улыбался всем.
   Машина набирала скорость, люди, толкаясь, ки- нулись за ней. Кто-то споткнулся, у кого-то из бутылки медленной струйкой лилось молоко.
   - Не бегите, - сам задыхаясь от бега, сдерживал женщин старый Сапига. - Раз на допрос, значит на Комсомольскую.
   Машина действительно свернула на Комсомольскую. Здесь, в помещении 10-й школы, где когда-то учились Ляля и Сережка Ильевский, расположилась полевая жандармерия. У школы машина остановилась. Первыми на землю спрыгнули часовые. Потом соскочил Леонид, легко выпорхнула Ляля, держа пальто на руке, простоволосая, оживленная. За нею - остальные, подхватывая друг друга на лету.
   - Сережа, - обратилась Ляля к Ильевскому с особенной сердечностью, - ты узнаешь нашу школу?
   Сережка посмотрел на двухэтажный дом, высоко обнесенный проволокой, и ничего не сказал. Встречай их, родная школа, своих выпускников! Такими они возвращаются к тебе!
   Арестованных почему-то повели не через главный вход, а через школьную сторожку. За десять лет учебы Ляля ни разу не была здесь, и ей вдруг показалось, что это не их школа.
   Однако как только они прошли сторожку и очутились в длинном коридоре, Ляля сразу узнала его. На одной из дверей еще сохранилась длинная табличка: "VI А". Ляля оглянулась и посмотрела на Ильевского:
   - Помнишь, Сережа?
   Солдат прикрикнул на нее. В глазах у Сергея дрожали слезы.
   Свернули по коридору направо. Двери всех классов были закрыты. VII класс, VIII класс, IX класс - мелькало у Ляли перед глазами. Каждая табличка рвала ей сердце, но перед товарищами она старалась казаться равнодушной. Наконец конвоир остановился и, взявшись за ручку двери, сильно рванул ее:
   - Заходи!
   Это был кабинет биологии. Когда-то в торжественные дни здесь происходили общешкольные собрания, малыши и старшеклассники выступали с декламацией, с пением. Теперь комната была пуста: ни столов, ни стульев, ни гербариев под стеклом. Лишь на голых стенах кое-где сохранились покрытые паутиной таблицы, наглядные пособия по ботанике. Знакомый леопард по-прежнему настороженно ступал в джунглях. Пузанов посмотрел на зверя, почему-то просиял и начал во весь голос:
   
   Хлебом кормили крестьянки меня,
   Парчи снабжали махоркой.
   
   Конвоир пригрозил певцу автоматом.
   Вскоре появился переводчик, наглый, франтоватый хлыщ в синей шелковой рубашке с засученными выше локтей рукавами, и объявил следующее: во-первых, арестованные будут здесь ждать, пока господин следователь вызовет кого нужно; во-вторых, они должны стать на колени в шахматном порядке и не разговаривать между собой.
   - Почему на колени? - спросила Ляля. - Я не встану на колени, - спокойно заявила она переводчику и посмотрела на товарищей.
   Все сразу возмущенно запротестовали. Борька застрочил, как из пулемета. То, что от них требуют молчания, - это еще понятно. Но встать на колени? Почему не просто сесть, кто как захочет, а именно стоять так позорно? Вероятно, это делается для того, чтобы вызвать у них презрение друг к другу. Ляля не столько понимала, сколько чутьем воспринимала смысл наказания. И она твердо решила: пусть ей хоть сейчас отрубят голову, она на колени не встанет.
   - Я сам поставлю вас! - сказал переводчик с угрозой.
   - Не имеете права, - ответила Ляля, хотя хорошо знала, что ни о каких правах тут и речи быть не может. - Это незаконно!!
   - Мы будем жаловаться! - воскликнул Борька высоким голосом, задиристо глядя на переводчика. А куда жаловаться - и сам не знал.
   Все стояли тесным кругом. Пузанов презрительно мерял переводчика взглядом, держа кулаки наготове.
   Переводчик подождал, потом кругом повернулся и вышел.
   - Фольксдейч, - процедил Сапига с гадливостью.
   Через минуту в зал четким шагом вошел офицер, весь как будто выутюженный, с блестящим пробором на лысеющей голове. Переводчик, щенком вбежавший за ним, ткнул пальцем в Лялю. Офицер молча посмотрел на девушку. Глаза у него были синие и пустые. Ляля терпеливо выдержала его взгляд.
   Ничего не сказав, офицер вышел. За ним выскочил и переводчик. А через несколько минут солдаты, грохоча, втащили в зал расшатанные, обломанные парты. Леня уселся на переднюю, Ляля - рядом с ним.
   - Будем изучать философию, - объявил Пузанов. - У нас есть время.
   Конвоир грозно постучал.
   Ляля оглядела всю группу. Среди арестованных было немало людей, очевидно случайных, не связанных с организацией. По крайней мере ни Ляля, ни ее товарищи не знали их. И наоборот, не было никого из заводской ячейки и из подольской группы. "Это значит, - подумала Ляля, - что они брали нас на ощупь или почти на ощупь и ничего еще не знают наверное". Ей стало легче.
   Вошел переводчик и остановился у порога. Расшатанные парты скрипнули, как зубы, и онемели.
   - Елена Убийвовк, - объявил хлыщ.
   Все посмотрели на Лялю. Она поднялась из-за парты, и ее ясные глаза сразу стали серыми, жесткими.
   - Иду.