Передав колонну беженцев партизанам, Анатолий Косухин и Элик Стауэр, утомленные изнурительной добротой, всласть отоспались в шалаше на еловых ветках. А утром явились в полотняную, заметно выгоревшую на весеннем солнце палатку штаба соединения, где состоялось заседание подпольного партийного центра. На нем присутствовал и Иван Андреевич Козлов, недавно выведенный в лес городскими подпольщиками.
Сидя на полевом походном стуле среди боевых друзей, Петр Романович Ямпольский по привычке погладил чисто выбритый подбородок и предложил:
- Давай, Толя, расскажи нам о положении в городе, что там сейчас делают люди.
Косухин, сложив по-турецки ноги, растопыренными пальцами поправил рассыпавшуюся прическу и начал докладывать о делах поредевшей комсомольской организации.
— Последние провалы очень больно ударили по нашим рядам. Но организация жива и боеспособна. Нам удалось сохранить оружие и имущество. На полном ходу рация и типография. Так что мы готовы к новым схваткам с врагами, к выполнению задач, какие поставит перед нами областной партийный центр.
В принятом решении указывалось: городская подпольная комсомольская организация должна продолжить борьбу с оккупантами до полного освобождения города.
- В самые последние дни, Толя,— напутствовал на прощание Иван Андреевич Козлов,— немцы начнут разрушать город. Это имейте в виду. Надо взять под контроль наиболее важные административные здания. Наш прежний уговор — беречь каждого подпольщика — остается в силе. Передай мою просьбу Якову Морозову, определи ему задачу и возвращайся.— Козлов помолчал, взял под руки Косухина и Стауэра и, шагая по тропке, закончил разговор так: — Последние схватки могут быть очень серьезными.' Пусть Яков запасется медикаментами, перевязочными материалами, позаботится о том, что-бы все подпольщики были сыты, обуты и одеты.
Анатолий Косухин и Элик Стауэр вернулись в город. В ту же ночь в подпольной квартире по улице Субхи заработала рация. В квартире Виктора Долетова возобновила действие типография. И на городских тумбах, на стенах, на телеграфных столбах снова появились желанные для народа вестники-листовки, подписанные симферопольской подпольной организацией.
Жители, оставшиеся в городе, упоенно вчитывались в каждую строчку, правдиво повествующую о недалекой и неминуемой катастрофе гитлеровской военной машины в Крыму.
Чтобы убедиться в том, как народ воспринимает новые вести из подполья, одну листовку комсомольцы приклеили напротив квартиры, где сейчас скрывались. Утром, вырезав маленький ромбик на кухонной оконной занавеске, они попеременно садились на скамейку и всматривались в улицу.
С ведрами воды, повисшими на коромысле, к листовке подошла пожилая женщина в стоптанных солдатских сапогах. Изгибаясь от тяжести наполненных ведер, она, казалось, впилась в листовку. А когда прочитала ее, пугливо осмотрелась по сторонам, трижды перекрестилась и пошагала дальше, как ни в чем не бывало.
— Она помолилась за нас,— счастливо сообщил Косухин друзьям.
— Ну и хватит тебе, Толька,— заметил Элик Стауэр.— Дай посмотреть другим.
Он сдернул Косухина со скамьи и прильнул глазом к ромбику.
Женщина с коромыслом на плечах повстречала девочку-подростка, молча кивнула головой на забор, и та догадалась, о чем идет речь. Подскочила к листовке, прочитала ее и быстро скрылась в переулке.
Яков Морозов забрался на чердак одноэтажного дома, на углу которого тоже висела молодежная листовка, и, приставив ухо к тесовому карнизу, слушал, что говорит народ.
— Оказывается, живы добрые спутники,— слышался довольный стариковский голос.— И кто эти люди из «СПО» — я бы не пожалел для них самой высокой награды.
— Вот они какие, наши ребята! Герои! — нараспев тонким голосом приговаривала женщина.— Как есть на глазах у гестапо делают свои дела и не страшатся никакого фашистского дьявола. Вот молодцы!
В то время, когда листовки крылатыми птицами несли вести в народную гущу, молодые подпольщики намечали новые задачи.
— Там, в лесу, наш комсомольский комитет решил,— рассказывал Косухин,— общее руководство подпольем в городе возложить на тебя, Яков. Мне, Бабию, Стауэру и другим членам комитета постоянно «аходиться в городе запрещено.
— Ты согласен, Яха, с таким решением? — спросил Стауэр.
— Что за вопрос! — ответил Морозов.— Конечно, согласен. И без всяких оговорок.
— Ближайшая твоя задача,— напутствовал Косухин,— заново разведать пути подхода к немецкому казино. На операцию придет из леса диверсионная группа Бабия. Налет планируется на четырнадцатое апреля.
Пока подпольщики готовились взорвать казино, события опередили их замыслы.
Утром восьмого апреля советские войска начали наступление на Перекопе и Сивашском плацдарме. Пропоров могучим клином тактическую оборону противника на всю ее глубину, части и соединения 4-го Украинского фронта вырвались на степные просторы Крымского полуострова. Не задерживаясь ни одного дня, с Керченского плацдарма двинулась в наступление и Отдельная Приморская армия.
В линии немецкого фронта образовались широкие бреши, залатать которые не было возможности. Нещадный советский огонь прожигал ранее казавшиеся гитлеровцам неприступными крепости, одетые в бетон и металл.
За четыре дня наступательных боев войска 4-го Украинского фронта углубились на Перекопском перешейке — до тридцати пяти километров и на южном побережье Сиваша — до шестидесяти.
Они овладели городами и важными пунктами неприятельской обороны — Армянск, Ишунь, Джанкой.
Гитлеровское командование отдало войскам приказ—отходить к югу, под прикрытие севастопольских укрепленных позиций.
Знали, что нужно делать, и наши войска.
Наседая на врага, не давая ему опомниться, они броневым заслоном встали на пути его отхода к Севастополю.
Боевой приказ получили и крымские партизаны. Выполняя его, они в ночь на одиннадцатое апреля смело оседлали шоссейные дороги, по которым противник отступал от Перекопа и Керчи.
Партизанские отряды Восточного соединения, перерезав шоссе неподалеку от Изюмовки, заняли Старый Крым и соединились со штурмовым танковым батальоном Отдельной Приморской армии.
Действуя из засад на дорогах Карасубазар — Симферополь — Алушта, отряды Северного соединения повели бои с немецко-фашистскими частями, которые намеревались отойти на Алушту и Севастополь.
Партизаны также контролировали дорогу между Судаком и Алуштой, вместе с танкистами захватили и удерживали до подхода советских войск районное село Зую.
Членам Симферопольской молодежной организации было приказано возвратиться в город и всеми силами и средствами парализовать отступление врага. И тут-то комсомольцы развернулись вовсю.
В комсомольский штаб, расположенный в доме Веры Горемыкиной, одно за другим поступали краткие, но выразительные донесения:
— Группа Василия Бабия устроила засаду за городом на Севастопольском шоссе и противотанковыми гранатами забросала колонну немецких автомашин, образовав на дороге пробку.
— Группа Якова Морозова под огнем противника разминировала два городских моста и спасла их от взрыва.
— Владимир Енджияк и Борис Еригов в северном пригороде взорвали железнодорожное полотно, нарушив отход войск на Севастополь.
В комсомольском комитете узнали, что большая группа немецких солдат засела на телефонной станции.
Подпольщики тотчас ринулись туда: одни в немецкой форме, другие одетые по-граждански.
Подойдя к зданию с улицы, Анатолий Косухин размахнулся со всего плеча и запустил гранату в окно. Она как видно, угодила на взрывчатку, и каменные стены разломало на бесформенные груды. Вверх поднялся столб пыли, пропитанный густым запахом тротила.
Немецкие солдаты, находившиеся в помещении станции, погибли. Взрывной волной контузило Анатолия Косухина. Он потерял сознание. Товарищи тут же принесли ведро с водой, привели вожака в чувство, отнесли его на квартиру, а сами направились дальше — стрелять из-за углов по отступающим колоннам, убивать факельщиков, поджигающих народное добро, спасать горожан, которым грозила расправа.
А наши войска теперь вели наступление уже по всему Крымскому полуострову.
3-я гвардейская стрелковая дивизия, взаимодействуя с подвижными отрядами 4-й гвардейской армии, в ночь на тридцатое апреля прошла свыше шестидесяти километров, согласованным ударом пехоты и танков быстро освободила Евпаторию и двинулась на Саки.
Войска 51-й армии и 19-го танкового корпуса тринадцатого апреля 1944 года овладели Симферополем — основным опорным пунктом фашистской обороны, который прикрывал пути к портам южного побережья Крыма.
Молодые подпольщики высыпали на улицы, обнимали бойцов, громко кричали «ура», жарко хлопали в ладоши, на асфальте тротуаров отбивали трепака.
Встретить партизан комсомольцы собрались на углу улиц Советской и Пушкинской. Небо очистилось от пороховой гари и было бархатно-голубым. Стоял теплый солнечный день. Все вокруг зеленело. В садах цвели абрикосы, вишни, сливы, черешня. В пригороде, на горе, пламенели ярко-красные дикие маки.
Казалось, природа тоже радовалась долгожданной победе.
Больше всех волновался Анатолий Косухин. Он то и дело отходил в сторону от группы и про себя повторял рапорт секретарю подпольного партийного центра Петру Романовичу Ямтюльскому.
На Пушкинской улице, со стороны Феодосийского шоссе показалась коричневая немецкая машина «оппель», а за ней колонна грузовиков.
— Они! — пронеслось по улице.
— Наши! — раздалось на разные голоса. Косухин выстроил группу на углу улиц Горького и Пушкинской.
Поравнявшись со строем, «оппель» остановился. Из машины вышли Ямпольский и Луговой.
— Смирно! — подал команду Косухин и, сделав несколько шагов навстречу Ямпольскому, начал рапорт: — Товарищ секретарь подпольного партийного центра...
— Все понятно, дорогой мой,— перебил Анатолия Петр Романович, сгреб его в охапку и расцеловал.
После того, как подпольщики были представлены Ямпольскому и Луговому, Петр Романович обратился к Косухину:
— А теперь показывай, где можно разместить наш штаб.
Партизанские руководители и комсомольцы пошли по городу пешком.
Подойдя к зданию, где в дни оккупации находилась немецкая городская управа, Косухин показал рукой:
— Вот помещение для штаба.
В городе установилась Советская власть. Сюда стали возвращаться беженцы, которые последнее время скитались в лесах. Прибыли домой и родные Анатолия Косу-хина, Василия Бабия, Элика Стауэра, Владимира Енджияка.
В полдень в кабинет Ям польского ворвалась заплаканная Туся Енджияк. Задыхаясь от того, что быстро бежала, и от сильного волнения, она всхлипывая, рассказала:
— Володю арестовали и под конвоем повели к вокзалу. У мамы от этого сердечный припадок.
— Кто же его мог арестовать? — сердито спросил Петр Романович.— Власть-то в городе теперь наша.
— Военные арестовали,— уже спокойно отвечала Туся, поняв, что собеседник на стороне Владимира Енджияка.— Все, как есть, военные... Они его приняли за немца. Ты, говорит, рыжий бес, прикидываешься русским. И увели под конвоем...
— Хорошо, Туся,— заключил Ямпольский.— Ты посиди здесь и успокойся. Сейчас соберутся комсомольцы. Поедешь с ними и покажешь, кто арестовал брата.
Туся, накинув на узкие плечи полушалок, прижалась в углу на кожаном диване и, время от времени вздрагивая, будто прохваченная морозом, стала ожидать комсомольцев.
По вызову Петра Романовича быстро явились Анатолий Косухин, Василий Бабий, Яков Морозов, Василий Алтухов.
— Садитесь сейчас же в машину,— приказал комсомольцам Ямпольский,— и освободите Володю Енджияка. Разберитесь во всем и не делайте глупостей...
Машина миновала дом Енджияка и помчалась в сторону вокзала.
Въехав на пристанционную площадь, ребята заметили: опершись спиной о телеграфный столб, высокий, в немецкой солдатской шинели, стоит Владимир Енджияк и заливается слезами. Вокруг него с автоматом за плечом ходит пожилой советский боец.
Машина остановилась.
— В чем дело, папаша? — спросил у солдата Косухин.— Кого так бдительно караулите?
— Да вот попался один фриц и подделывается под русского. Я, говорит, подпольщик... А сам и фамилию какую-то нерусскую да мудреную называет, и одет под стать любому немцу, и обличьем весь в них...
Комсомольцы сняли с поста советского бойца и увезли его в штаб воинской части. Там во всем разобрались. Командир извинился перед Владимиром Енджияком. И инцидент был исчерпан.
Рассказав об этом Ямпольскому и Луговому, комсомольцы вдосталь посмеялись над случившимся и, во избежание дальнейших недоразумений, посоветовали Енджияку сбрить рыжую шевелюру и сменить шинель.
Через несколько дней после освобождения города с Анатолием Косухиным стряслась беда. Жалуясь на нестерпимую головную боль, он свалился в постель и потерял сознание. Врачи определила: после контузии, полученной при взрыве здания почты, он заболел менингитом.
Широко раскрытые глаза Анатолия смотрели куда-то вдаль. Он то и дело зло вскрикивал, кого-то отталкивал от себя, с кем-то вступал в спор. Утихал, а затем в беспамятстве бессвязно твердил:
— Борис... Я слушаю сводки... Приходи... Связь найдем... Ребята, подтянитесь... Показались машины...
К больному приходили друзья по подполью, Петр Романович Ямпольский, Николай Дмитриевич Луговой, Иван Андреевич Козлов, но он никого не узнавал.
Более трех месяцев Анатолий боролся с болезнью и победил ее, тяжелую и опасную.
После освобождения Симферополя война продолжалась еще больше года. И на ее фронтах сражались бывшие симферопольские подпольщики Владимир Енджияк, Анатолий Басе, Элик Стауэр, Борис Еригов.
Трое из них остались живы и возвратились домой, а Борис Еригов, лихой разведчик, никогда не знавший, что такое страх, погиб в боях под Варшавой.
Одолев болезнь, Анатолий Косухин поехал в Москву, сдал в Центральный Комитет ВЛКСМ полный отчет о деятельности симферопольских комсомольцев-подпольщиков, получил партийный билет в Крымском обкоме партии и вскоре уехал на учебу в Москву.
