Объединить и надежно возглавить разрозненные группы городских подпольщиков, скоординировать их действия в трудных условиях фашистской оккупации — таково было задание областного партийного центра, создавшего в Симферополе подпольный горком партии.
Работа предстояла разносторонняя, тяжелая, на каждом шагу грозящая опасностью. Эту работу и возглавил Иван Андреевич Козлов — человек немолодой, но бодрый, с неиссякаемой энергией, весьма осторожный, аккуратный до щепетильности.
На путь подпольной работы он встал еще в тысяча девятьсот пятом году, после подавления Московского вооруженного восстания.
Тогда же семнадцатилетним парнем вступил в партию. Через два года вернулся в родную Коломну, устроился на завод и стал активным участником партийной организации.
В огненную пору гражданской войны и иностранной интервенции, когда немцы и петлюровцы терзали советскую Украину, Иван Андреевич вместе с другими снова ушел в подполье.
Враги революции его схватили и арестовали, но от расправы он убежал.
Позднее коммунист Козлов, имевший большой опыт конспиративной работы, по заданию партии работал в подпольном ревкоме Севастополя, был секретарем Харьковского губернского подпольного комитета большевиков, не раз встречался с Михаилом Васильевичем Фрунзе.
Великая Отечественная война с немецко-фашистскими захватчиками застала инструктора Крымского обкома партии Ивана Андреевича Козлова в московской больнице, где он находился после тяжелой операции — удаления глаукомы. И врачи, и соседи по больничной палате, и сам пациент, лежавший с забинтованными глазами,— никто не был уверен в успешном исходе операции. Но она закончилась благополучно.
Выписавшись из больницы, Козлов возвратился в Симферополь, к прежнему месту работы в областном комитете партии.
Но обстановка на фронте с каждым днем становилась тяжелее. В город ворвались немецкие войска, Иван Андреевич Козлов с фиктивным паспортом стал подпольщиком в Керчи, потом, в связи с ухудшением здоровья, эвакуировался в глубокий тыл, в город Бийск.
Работая там секретарем парткома на заводе, Иван Андреевич одновременно лечился у лучших специалистов города. А почувствовав себя бодрым, списался с Крымским обкомом партии, который находился в Сочи. Опытного подпольщика вызвали с Алтая. Он был заброшен в тыл врага, в областной партийный центр, находившийся в расположении Северного партизанского соединения в Зуйских лесах. Оттуда Козлов в сопровождении Григория Гузия прибыл в Симферополь. По паспорту он значился Иваном Андреевичем Бунаковым.
Вскоре после того, как Козлов связался с комсомольским подпольем, областной подпольный центр утвердил состав Симферопольского подпольного горкома партии. В него, кроме Ивана Андреевича Козлова, вошли Евгения Лазаревна Лазарева — заместитель секретаря по организационно-политической работе, в прошлом сотрудник республиканского Наркомпроса, и Анатолий Косу-хин'— заместитель секретаря по военно-диверсионной работе, недавно принятый в члены Коммунистической партии.
Много в работе комсомольцев-подпольщиков Козлов нашел хорошего, смелого истинно патриотического. Но во многом и покритиковал их — за излишнее ребячество в серьезных, ответственных делах, за ненужную ретивость и бесшабашность.
В самом начале своей деятельности подпольный горком партии предложил Ивану Андреевичу Дозлову подобрать надежных людей для связи с руководителями патриотических групп, действующих в городе. Козлов поручил Евгении Лазаревне возглавить агитационно-пропагандистскую работу, Анатолию Косухину — составить план диверсионной работы, определив в нем наиболее важные объекты, подлежащие уничтожению, выделить ответственных за порученное дело. Постоянным связным горкома партии с областным партийным центром был утвержден Элик Стауэр — сын партийного работника, ставший в дни оккупации чабаном.
Городской комитет партии решил выпускать листовки не реже одного раза в декаду и тиражом в восемь-сот-тысячу экземпляров. Каждая листовка должна редактироваться секретарем горкома партии. Он же санкционирует все диверсионные вылазки комсомольцев.
На этом же заседании горком принял кандидатами в члены партии Бориса Хохлова (Светлова), Василия Бабин (Чарского) и Элика Стауэра (Павлика). В своем решении горком обратился с просьбой в Областной центр — установить подпольщикам, как фронтовикам, сокращенный трехмесячный кандидатский стаж.
Ознакомившись с делами молодых подпольщиков, Иван Андреевич Козлов написал секретарю подпольного партийного центра Петру Романовичу Ямпольскому:
«Ты говоришь, что доволен разворотом нашей работы. Я тоже доволен. И высшим моим удовлетворением и наградой является то, что областной комитет доверил мне такую сложную и ответственную работу.
А какие замечательные партийные и беспартийные люди объединились вокруг комитета! Ничто их не страшит, идут сами на любое, опасное дело. И никто не думает оставаться в стороне. Наоборот, проявляют инициативу, лишь бы побольше навредить, уничтожить побольше врагов.
В очередной листовке «Вести с Родины» комсомольцы рассказали о наступлении Советской Армии. Они яризвали население срывать эвакуационные мероприятия гитлеровцев, следить за минированием зданий, со-здавать новые боевые группы.
Подписывая в свет эту листовку, Козлов посоветовал Косухину:
— Надо проследить, как наши «Вести» читает народ. Знать действенность пропаганды — тоже неплохо.
— Будет сделано, Иван Андреевич.
На следующий вечер Косухин докладывал Козлову:
— Сегодня утром к моему деду пришла соседка и спрашивает: — Вы новость слышали или нет? — Да смотря какую. Теперь новости бывают каждый день,— ответил дедушка. А соседка говорит:—Новость новости — рознь. Я вот листовку видела. В ней написано о большом наступлении наших. Уж я так обрадовалась, что не стерпела: думаю, сбегаю, поделюсь с вами. Ну и смелые люди, орудуют на глазах у немцев. Я уж решилась в воскресенье помолиться за них в церкви и поставить полдюжины свечей.
...Утро восьмого декабря выдалось холодным, пасмурным.
Мария Павловна, стоя у шестка, пекла лепешки из муки простого помола. Шипя и пощелкивая на сковороде, они наполняли кухню аппетитным запахом льняного масла. Анатолий наскоро умылся, набросил на себя лыжную куртку, устроился на табуретке возле шестка.
— Сегодня у меня столько дел, что не знаю, как с ними справлюсь,—рассказывал он матери, усердно дуя на горячую лепешку.
В кухонную дверь постучали, и Косухин понял — пришел Семняков. Анатолий побледнел. Глаза учащенно заморгали, брови сдвинулись над переносьем, образовав глубокую морщину. «Что-то неладно,— мелькнула мысль у него.—Он сегодня не должен приходить».
Увидев на Евгении незастегнутое пальто и шапку-ушанку, сбившуюся на затылок, Анатолий убедился — случилось что-то плохое.
— Говори, что произошло?
— Арестовали младших сестер Трофименко. Лида успела скрыться...
— А Борис где?
— Я заходил к нему. На двери висит замок.
— Надо проверить, что с Борисом? — предложил Анатолий.— Почему он задержался?
Евгений согласился. Ребята ушли.
— Ни пуха вам, ни пера,— пожелала вдогонку Мария Павловна.
Ровно через час Анатолий вернулся домой, устало опустился на табуретку.
— Бориса Хохлова арестовали,— тихо сказал он. Мать всплеснула руками:
— Как же так?
А получилось вот как.
Утром, едва рассвело, на лестнице, ведущей в квартиру Хохловых, послышался топот кованых сапог. Мать Бориса догадалась — пришли за сыном.
В дверь сильно застучали. «Не открывать — сделаешь хуже»,:— решила хозяйка, встала с кровати, накинула байковый халат и спросила у порога:
— Кто там?
— Свои. Не бойтесь,— послышался ответ на русском языке с заметным немецким акцентом.
Дверь открылась, и в квартиру ввалилась группа гестаповцев. Старший по чину, немолодой, опрятно одетый офицер, осматривая комнату глазами опытного сыщика, поинтересовался.
— Кто живет в этой квартире?
— Я здесь живу.
— А какая ваша фамилия?
— Хохлова.
— Тогда все правильно... Где ваш сын?
Борис проснулся, открыл глаза, сердце его словно обожгло, но он не выказал испуга ни глазами, ни выражением лица.
— А что от меня требуется?
— Мы тебя ищем много дней.
Гестаповцы стащили парня с кровати, обыскали его постель, комнату и приказали быстро собраться.
— Куда же вы его забираете? — заголосила мать. - На кого вы оставляете меня одну, больную?
— Не плачь, мама. Я скоро вернусь,— успокаивал ее сын.— Тут, как видно, какая-то ошибка получилась...
— Никакая не ошибка,— оборвал гестаповец. — Ты есть опасный человек. Ты — партизан.
Бориса увели в гестапо.
Рассказав об этом, Анатолий не выдержал и, отвернувшись от матери, впервые за дни немецкой оккупации разрыдался — голосисто, безудержно. Сказалось острое напряжение многих месяцев.
Борис, Борис! Таким он близким стал для Анатолия! Сколько сделал для подпольной организации! Как верен был комсомольской клятве! И вот тебе — нет больше Бориса Хохлова. Ему грозит тяжкая расправа, с садистскими пытками, со страшными побоями.
Выплакавшись, Анатолий сказал:
— Мне оставаться здесь, мама, опасно. Я наведаюсь к Ивану Андреевичу. Заночую, похоже, у друзей. Ты не волнуйся.
Он насовал в карманы пальто лепешек, крепко обнял мать, поцеловал ее и ушел.
«Неужели ты, Борис, не сумеешь провести эту гестаповскую шваль? — шагая по дороге, мысленно обращался Анатолий, к боевому, бесстрашному другу.— Неужели ты их не перехитришь? Да мы бы упрятали тебя в самое потайное место. Слышишь ли ты меня, дорогой Борька? Ты должен перехитрить гестаповцев, должен жить...»
Ночь прошла для матери в тревоге и страхе. Где сын коротал время, она не знала. Только поздним утром Элик Стауэр сообщил: новых арестов не было.
На следующий день на квартире у Козлова состоялось экстренное заседание горкома партии.
Анатолию Косухину было поручено предупредить членов молодежной организации о нависшей опасности. Всех, кому угрожал арест, вывели в лес. К партизанам, в Зуйские леса, ушли Евгений Семняков, Шамиль Семирханов, Лидия Трофименко.
В связи с изменением обстановки комсомольцы-подпольщики провели организационную перестройку. Диверсионную группу принял богатырь Владлен Ланский, агитационную, которой раньше руководил Борис Хохлов, возглавил Яков Морозов, хорошо зарекомендовавший себя в роли связного. Крепкий, точно налитой, он отличался большой выносливостью, аккуратностью. Любое задание, будь то большое или маленькое, считал беспрекословным приказом и четко выполнял его.
Владлен Ланский и Яков Морозов, а вместе с ними и Элик Стауэр, вошли в комсомольский комитет.
Объединенная работа городского комитета партии и комитета ВЛКСМ дала очень многое. Она помогла скрыть следы молодых подпольщиков, отвести от них нависшую угрозу расправы. Гестаповские аресты широкого распространения не получили.
Наученные горьким опытом, поплатившиеся лучшими боевыми товарищами, многие молодые подпольщики после ареста Бориса Хохлова словно повзрослели, стали несравненно злее, но гораздо рассудительней, еще упорнее в достижении цели, но без лишней шумихи, более дерзкими, но при строгом соблюдении самых жестких требований конспирации.
Однако сразу, конечно, зрелым не станешь. Для этого требуется время. И оно шло своим чередом — тяжелое, беспокойное.
Надвигалось рождество. Комсомольцы знали, что у немцев это большой религиозный праздник. Даже в военную пору они отмечают его на широкую йогу — с елками, с выпивкой, с танцами.
Их бдительность в такие вечера значительно падала, и комитет решил ознаменовать рождество диверсией.
— На территории бывшего совхоза «Красный»,— рассказывал Анатолий,— находится большой склад боеприпасов. Надо его взорвать.
Выполнить задание выпало на долю Владимира Енджияка и Бориса Еригова — пятнадцатилетнего подпольщика, злого на фашистов до глубины души. Палачи расстреляли его отца и двух сестер.
Борис догадывался, что в городе есть подпольная ор-ганизация и хотел бы вступить в нее. Но как отыскать ту организацию? Через кого? Быть может, и нашлись бы такие, кто сказал ему, но он мал годами, далеко не вышел ростом. А в партизаны, в подпольщики нужны люди сильные, мужественные, волевые.
Неподалеку от Ериговых проживал Владимир Енджияк. Борис подмечал, что соседский парень, .слесарь железнодорожного депо, нередко куда-то уходит и как раз в те ночи, как правило, либо происходят диверсионные взрывы, либо появляются новые листовки.
Однажды Еригов не вытерпел и при встрече с Енджияком выпалил:
— Я знаю, что работаешь против немцев. Только молчишь. Боишься, что выдам тебя?
От неожиданности Енджияк стал совершенно красным, густые рыжие брови его неестественно запрыгали, а темные веснушки на полных щеках, казалось, запестрели пуще прежнего.
- Ты подумай, что говоришь? — встрепенулся Владимир.— Если такие слова услышат, кому не надо, нас с тобой упекут в тюрьму.
— А я говорю только тебе,— не унимался Борис,— потому что знаю: кто идет против немцев, тот доказывать на своих не станет...
— Хочешь, чтобы по твоей спине поиграли кулаки?— сердился Владимир, видя, что Еригов не отстает.
— Захочешь, конечно, можешь и побить, даже запросто. Ты старше меня и, значит, сильнее. Только кулаками не заставишь думать о тебе не то, что я думаю... Возьмите меня к себе — я замолчу, как рыба...
— А я еще раз говорю: не болтай, чего не надо. Если жить надоело, так я сообщу, куда требуется, о твоем желании...
— Не сообщишь. Ручаюсь.
Разговор происходил на улице и принял очень резкий оборот. Еригов так наседал на Ёнджияка, что тот рассвирепел окончательно.
В конце улицы показалась колонна немецких мотоциклистов, и ребятам пришлось расстаться.
В последующие дни Еригов не заводил больше подобных разговоров, и Енджияк подумал: «Успокоился. Остыла ребячья горячка. И хорошо! Косухину о нашем разговоре не скажу. Еще предложит принять. А случись какая беда в разведке или на диверсии, он еще и разревется со страху...»
На очередную диверсию отправились Бабий и Енджияк. При подходе к цели им пришлось очень долго ползти.
Вжимаясь в землю, преодолевая метр за метром, Енджияк, следовавший за Бабием, заметил, что позади что-то мелькнуло. Потянул товарища за пятку, дав понять, чтобы тот остановился. Лежа на боку, оба всмотрелись в темноту. Стало ясно — кто-то ползет по тому же пути, по которому пробирались подпольщики.
— За нами следят,—шепнул Енджияк, поравнявшись с Бабием.— Я давно приметил. Только молчал. Думал, показалось.
Они чуть подвинулись в сторону, прикрываясь метелками высохшей лебеды, и залегли в мелкой ложбине, держа пистолеты наизготовку.
— Стрелять по моей команде,— приказал Бабий.— Зря открывать огонь не будем.
— Конечно,— подтвердил Енджияк.
Ползущий, как видно, потерял их из виду и теперь устремился вперед на четвереньках. Достиг того места, откуда Бабий и Енджияк отползли в сторону, лег на живот, прислушался. Нигде ничего не слышно.
— Ребята, где вы?—донесся до подпольщиков голос Бориса Еригова. Он заметил следы на траве и пополз к ложбине. Енджияку и Бабию деваться было некуда. Пришлось обнаружить себя.
— Вот вы где, друзья! — радостно вполголоса приговаривал Еригов, спускаясь в ложбину.— Теперь-то уж отпираться не с руки. Засек я вас, как миленьких.
— Ну и хватит бубнить,— прошипел Енджияк.— Ведь могут услышать.
Борис припугнул подпольщиков самым решительным образом:
— Или принимайте меня к себе, или вам не поздоровится...
Так Еригов стал членом симферопольской подпольной организации и с первых дней был активным участником диверсий. Проявил себя исключительно храбрым, порой до безрассудства. Как-то вечером он заметил на улице Гоголя колонну танков. С вытаращенными глазами, потный, прибежал к Анатолию Косухину и с трудом выпросил магнитную мину. Пробираясь по закоулкам, взвел ее, чтобы не вызвать никаких подозрений возле машин, а когда вышел на улицу Гоголя, на месте колонны танков увидел лишь узорчатые следы траков.
Еригов выругался и, погрозив кулаком в ту сторону, куда ушли танки, проворчал сквозь зубы:
— Неправда. Найдем кое-что и без танков.
С взведенной миной, рассчитанной на то, что она сработает через час, парень, держа руки в карманах, неторопливой походкой направился по Инженерной улице, заглянул в Ленинский сад, потом вышел на улицу Карла Маркса и там увидел штабель бочек с горючим. Не торопясь, проник к складу с тыльной стороны, прилепил мину к бочке.
Через пять минут грохнул взрыв, и склад взлетел на воздух.
Недисциплинированность Бориса Еригова проявлялась и позднее. Он не раз уходил с пистолетом на окраину города и, облюбовав там цель, среди бела дня стрелял в нее, желая выверить бой оружия.
Сначала комсомольцы многое прощали Еригову, принимая во внимание его годы, а потом обсудили его поведение на заседании комитета и строго наказали — на две недели запретили участвовать в диверсиях. Борис очень расстроился. Но подпольщики выдержали срок карантина.
И вот сейчас в рождественскую ночь Еригову и Енджияку комитет поручил выполнить важную и опасную операцию.
— Не подведу, — сказал Борис, когда узнал о задании. Помолчал и добавил: — Никогда не подведу.
Получив мины и рассовав их по карманам, Енджияк и Еригов отправились к складу, на территорию бывшего совхоза. Было настолько темно, что отойди на два-три шага — и не увидишь друг друга.
Спокойно миновали Инженерную улицу, улицу Карла Маркса. А когда вышли за город, напоролись на патруль.
— Стой, кто идет? —раздался окрик. Щелкнул затвор автомата.
Ребята залегли и, затаив дыхание, отползли назад. Увидев овраг, почти до верху завьюженный снегом, спустились туда. Неподалеку вправо заметили железнодорожную линию.
— Перемахнем через дорогу,— предложил Енджияк.
— Согласен,— ответил Еригов.
Утопая в снегу, подползли к линии, на четвереньках перебрались через нее и оказались на окраине деревни Жигулинка. Но неудача подкараулила их и здесь. Деревенские собаки, зачуяв шорох, подняли разноголосый лай.
Ползком то на животе, то на боку ребята обогнули деревню, вброд перешли горную речушку Салгир и оказались у колючей проволоки.
— Вот пакость, надо было ножницы взять с собой,— огорчился Енджияк.— Не догадались.
- А мы и .без них обойдемся,— рассудил Еригов.— Смотри, как это делается.
Лежа на спине, он уперся ногами в проволоку и напрягся изо всей силы. Проволока поднялась и образовала неширокий дугообразный проем...
— Лезь туда,— предложил Еригов.
Енджияк поставил за проволоку правую ногу, затем правую руку, потом накренил туловище и оказался на территории сада. Теперь Еригов проделал то же самое, что и его товарищ.
Серьезная преграда преодолена и без малейшего шума.
Там, впереди, в высокие штабеля уложены ящики смертоносной взрывчатки: авиабомбы, артиллерийские снаряды, мины.
Хоронясь в саду между деревьями, Еригов вдруг неизвестно с чего раскашлялся.
— Тоже мне —вояка,—ворчал Енджияк.—Не может собой владеть.
Но Еригов, сколько ни силился удержаться, снова закашлял. Енджияк, держа в правой руке наган со взведенным курком, так разнервничался, что нечаянно нажал на спусковой крючок.
Гулкий ночной выстрел напугал ребят. Они упали в снег и стали ожидать схватки. Леденящий страх пробежал по спинам.
К счастью, все сошло удачно. Мало ли в военное время раздавалось выстрелов.
Цель все ближе. Хоть и густая темень, а уже видны огромные штабеля боеприпасов. До них считанные шаги. Но они самые трудные и опасные.
Снег между деревьев был мягкий, мелкокрупитчатый. Впереди полз Енджияк, за ним по корытообразному следу пробирался Еригов. Оба изрядно устали. Снег попадал и за ворот, и в сапоги. Брюки стали мокрыми. Но ничего не поделаешь.
Подползли к дощатому спуску то ли в подземелье, то ли в глубокий котлован. Где-то поблизости послышались скрипящие на снегу неторопливые шаги часового.
— Идет сюда. Что будем делать? — спросил Еригов.
— Спускайся вниз,— шепнул Енджияк и сам по доскам скатился на какие-то ящики.
Это же сделал и Борис.
Двое часовых поравнялись с котлованом и остановились. Затаив дыхание, не шевелясь, Еригов и Енджияк сидели за ящиками и хотели лишь одного, чтобы немцы не спустились в котлован.
Часовые постояли возле котлована, перебросились какими-то фразами и пошагали дальше, с силой хлопая в ладоши, чтобы согреть руки.
— Теперь можно,— шепнул Еригов.
— Только смотри опять не раскашляйся,— заметил Енджияк.
В яме было два штабеля: в одном находились артиллерийские снаряды, в другом —противотанковые мины.
— Ты закладывай мины в один штабель, а я в другой, — торопился нетерпеливый Еригов.
- Ни в коем случае,— возразил Енджияк.— Хватит и одной на этот котлован. Мины ценятся на вес золота, а ты расщедрился.
Заложили мину в нижний ящик со снарядами и тотчас выбрались наверх. Подогреваемые удачей, чуть подались в сторону и увидели второй котлован. В нем оказались ящики, заполненные противотанковыми снарядами.
— Я здесь управлюсь один, а ты ползи вперед и найди еще подходящее место,— сказал Енджияк.
— Найду. Не волнуйся. Все будет в порядке.
Примагнитив мину, Енджияк приготовился выбраться из котлована. Но неподалеку послышался разговор. Немцы приблизились. Один из них подошел к котловану, приложил ладонь к глазам, вгляделся в темноту, что-то буркнул под нос и удалился.
«Не заметили бы Бориса,— опасаясь за товарища, подумал Владимир.— Еще откроет стрельбу. Тогда конец обоим».
Рассудив так, он увидел наверху лежащего Еригова.
— Чуть-чуть не накрыли меня, гады,— шепотом проговорил он и на животе сполз в котлован.
— А ты где так долго пропадал?
— Там такие крепкие ящики, что едва оторвал от одного доску. Порядок.
Домой возвращались по той же тропе, по которой пробрались к складу. Заложено три коробки. Если удачно сработают, взлетит несколько вагонов огненного металла.
Мины замедленного действия взорвались на следующий вечер. Вверх поднялись огромные огненные столбы с густыми шапками дыма. В воздухе на многие километры расползся запах пороха и жженого металла.
Многие горожане, слушая взрывы и видя огненные столбы, недоумевали — что случилось? А комсомольцы-подпольщики горели одним желанием: пойти бы сейчас по домам и объявить о дерзкой вылазке двух обыкновенных парней — членов тайной молодежной организации. Но конспирация есть конспирация. Придет время-народ узнает о геройских делах смельчаков. А сейчас надо довольствоваться тем, что выполнено серьезное и опасное задание.
— Видишь, как все складно получается.— Встретив Еригова, Косухин крепко обнял его.—Молодец!
— Раз я дал комсомольское слово, что буду воевать, как следует, значит, от него не отступлю,— серьезно ответил Борис— Можете послать меня на любое задание. Не подведу.
