Руководить особой диверсионной группой, на которую возлагались ответственные операции, подпольный комсомольский комитет назначил Василия Бабия — сына симферопольского железнодорожника. Его, невысокого ростом, но ладно сбитого, с широким разлетом черных бровей, сросшихся над продолговатым прямым носом, подпольщики полюбили с первых встреч. Большие карие глаза Бабия всегда смотрели открыто, тонкие губы и широкий подбородок свидетельствовали об упрямом характере. Говорил он неторопливо и в отличие от ровесников не по-мальчишески, а басовито.
До прихода немцев в Симферополь Василий Бабий учился в десятом классе первой средней школы, был активным комсомольцем, членом комсомольского комитета, комсоргом. По вечерам посещал курсы радистов.
В дни, когда Симферополю стало угрожать окружение, Василий Бабий решил эвакуироваться вместе с курсами. В старый отцовский баул положил пару белья, краюшку хлеба, несколько картофелин,- сваренных в мундире, и явился в канцелярию курсор. Но никого там не застал. Личный состав курсов уже уехал из города.
Всю зиму, вплоть до мая, Бабий просидел дома, никуда не выходя, ни с кем не встречаясь. Больше всего боялся, чтобы не угнали в Германию. А когда скрываться от немецких властей стало невозможно, устроился грузчиком на железнодорожном угольном складе.
Вскоре Бабию удалось поступить в химическую лабораторию, здесь он встретил школьных товарищей Владимира Енджияка и Анатолия Басса. Они и вовлекли его в подпольную организацию.
В начале октября 1943 года группа во главе с Василием Бабием отправилась на первое диверсионное задание— взорвать немецкую нефтебазу, расположенную за городом, на обочине Евпаторийского шоссе.
В группу вошли Владимир Енджияк — огненно-рыжий, на редкость высокий, каких ценят в баскетбольной команде, и Анатолий Басе — плотный здоровяк, с виду несколько неповоротливый.
Вечер стоял темный, ветреный, точно по заказу.
Пользуясь темнотой, ребята подползли к территории склада, с легкостью натренированных спортсменов перемахнули через забор, подкрались к нефтеналивному баку. Оставалось «примагнитить» мину и — возвращаться домой. Но грех да беда с кем не случаются.
Отправляясь на диверсию, Бабий проинструктировался у Косухина, как надо обращаться с миной. Но, видно, не до полной «кондиции». И теперь, торопясь и волнуясь, сколько ни пробовал, никак не мог выдернуть чеку. Вначале незлобиво ворчал, надеясь, что чека поддастся, потом стал нервничать и, наконец, рассвирепел, ругая Косухина, наделившего недоброкачественной миной.
Бабий испробовал все возможности, затем плюнул в сердцах и, замахнувшись, решил забросить мину. Басе и Енджияк остановили его. Они попеременно попробовали укротить неподатливую чеку, но безрезультатно. Дело мастера боится. А мастера не оказалось.
Как горько и обидно уходить с задания ни с чем! В руки давалась важная цель, но ее не взяли из-за неопытности.
А те, кто остался в городе и знал, что готовится крупная диверсия, не раз выходили из дома, забирались на заборы, на крыши, на деревья, прислушивались: когда прогрохочет взрыв у Евпаторийского шоссе.
«Что же все-таки случилось? — волновались комсомольцы.— Неужели провал? Да может ли быть, когда на задание направлен Василий Бабий? Он, если надо, сумеет пробраться сквозь самые невероятные-препятствия. Под стать ему и Енджияк с Анатолием Бассом».
Утром Бабий встретился с Косухиным, хмуро посмотрел на него и зло пробасил:
— Ты нам дал какую-то консервную банку вместо мины.
— Не может этого быть,— возразил Анатолий.— Я вместе с партизанами проверил каждую мину.
В тот же вечер Анатолий Косухин, Василий Бабий, Евгений Семняков и Элик Стауэр отправились к городскому складу горючего, находившемуся на Битакской улице.
— Если, Вася, твоя непослушная мина сработает сегодня,— шутил Анатолий,— значит, завтра ты устроишь для нас высококалорийный завтрак.
— А если нет, тогда с тебя двойной,— отмахнулся Бабий.— За сегодня и за вчера.
— Согласен. Женька и Элик — свидетели.
Стоял такой же темный вечер, как и вчера. Все четверо подошли к боковой двухметровой бетонной стене, которая огораживала территорию склада. Стауэр и Семняков остались возле стены и неторопливо, будто гуляя, начали прохаживаться взад и вперед. Косухин и Бабий перелезли через стену, залегли в траве, внимательно осмотрелись по сторонам. Кругом — тишь. Небо плотно застлали тучи. От стены до склада, вокруг которого ходил часовой,— не меньше пятидесяти метров.
Выждав удобный момент, Бабий прошептал:
— Пошли?
— Давай,— согласился Косухин.
Быстро по-солдатски преодолели опасное расстояние и очутились около огромной квадратной ямы, где лежали ребристые железные бочки с бензином. Спустились на дно ямы. Анатолий достал из кармана мину, протер ее футляр полой пиджака, поплевал через плечо.
— Давай, я попробую,— предложил Василий.
— Еще успеешь напробоваться,— отрезал Анатолий.— А сейчас смотри, как это делается. Проще простого.
Он спустил предохранитель, быстро вытащил чеку, просунул мину в узкое отверстие между бочками и «прилепил» ее.
— Задание выполнено, товарищ командир,— шепнул Косухин над ухом Бабия.— Идем обратно. Сработает. Вот увидишь.
Ребята, окрыленные удачей, не заметили, как доползли до стены. Снова полный порядок. Теперь стоило отойти от территории склада — и ищи ветра в поле. Но пришлось и подрожать.
Прыгая с забора, Бабий грузно рухнул на немолодого мужчину, в стеганой куртке, который степенно шагал по тропе, заложив руки за спину. Тот с перепугу упал, нечленораздельно крикнул, вскочил и припустился бежать во весь опор. Косухин и Бабий бросились в обратную сторону. Не поняв, в чем дело, за ними ринулись Семняков и Стауэр.
Наконец все четверо остановились в сквере. Бабий кратко рассказал, как сел верхом на незнакомого человека. Сейчас, конечно, смешно, но при отходе было не до смеха: поджилки задрожали у обоих.
— А за забором порядок? — поинтересовался Стауэр.
— Самый настоящий,— ответил Косухин.
— Стало быть, заработали мы с тебя, Вася, высококалорийный завтрак?—шутливо протараторил Семняков.
— Мина сработает — пожалуйста. Мое слово — твердое. Сказал— значит, закон.
— Вот уж справим поминки по немецкому складу,— усмехнулся Косухин.— А чтобы картина получилась полной, ты, Вася, приготовь черные повязки.
— У меня будет порядок. Смотри, не пришлось бы перенести церемонию в твою квартиру.
— А мы с Женькой не в проигрыше и в том, и в другом случае,— заключил Элик.
Ожидая взрыва, комсомольцы собрались у Косухиных. Отсюда можно было увидеть огненное зарево. Продолжали шутить, скрывая этим напряженность ожидания. Мария Павловна покормила ребят похлебкой, напоила чаем «вприкуску» с сушеной вишней. Потом они послушали последние известия из Москвы.
Ровно в полночь все вышли в сад. Анатолий забрался на ореховое дерево, остальные притаились под ним на скамейке.
Взрыва нет.
— Немцы, может быть, услышали крик за стеной и обнаружили нашу мину,— предположил Семняков.
— Пошли гадать на разный манер,— возразил Бабий.— Мина заложена правильно. Ее не найдет даже черт.
Чередуя между собой дежурство на дереве, ребята продолжали ждать взрыва. Но его не было. Просидели в саду до четырех часов утра. Продрогли и от ночной прохлады, и от нервного возбуждения. Волнуясь вместе со всеми, Мария Павловна посоветовала:
— Вот что, ребятки, поспите-ка немного. Если что получится, я разбужу вас.
Первый сон обычно самый крепкий, а для молодежи— особенно. И никто из ребят не услышал, как в шесть часов утра, когда уже рассветало, прогрохотал взрыв на немецком складе. Мария Павловна тут же растолкала ребят.
Протирая на ходу глаза, они выскочили во двор и увидели курчавые клубы черного дыма и оранжевые столбы пламени.
Ребята запрыгали, заплясали, принялись тискать друг друга.
Как выяснилось позднее, мина не сработала вовремя потому, что ее взрыватель был рассчитан на более холодную температуру, нежели в крымскую октябрьскую ночь.
От взрыва на складе сгорело тридцать бочек бензина, шесть тонн мазута, три автомашины. Цифры не такие внушительные, но для первого раза вполне сносные.
За первой диверсией последовали вторая, третья, четвертая, и в очередном письменном донесении через связного Григория Гузия комсомольцы рапортовали областному подпольному центру: взорвали склад горючего на Евпаторийском шоссе, вывели из строя бронетранспортер, сожгли на Симферопольской железнодорожной станции более сорока вагонов, шестьдесят тонн бензина и железнодорожные мастерские.
Дни покатились очень быстро.
Приближался комсомольский юбилей — двадцатипятилетие ленинской молодежной организации. Симферопольские подпольщики решили выпустить к этому дню специальную листовку.
— Надо показать горожанам, что комсомольская организация Симферополя живет и действует,— заметил Хохлов.
— И что комсомол не даст врагам покоя до их полного разгрома,— добавил Семняков.
Расселись за разные столы и принялись писать листовку. Каждому хотелось вложить в нее весь жар своей души, весь накал ненависти к захватчикам...
Но какое это нелегкое дело — писать сжато, так, чтобы слова задевали сердце! Сколько в голове толпится ненужных, стертых слов, как страстно хочется, чтобы листовка пробудила сознание тех, кто еще не включился в борьбу! Ведь каждый новый комсомольский подпольщик или партизан — это новые удары по врагу.
Наконец, готовы все тексты. Ребята волнуются: чей пройдет? Каждый прочитал свое.
У Хохлова листовка получилась растянутой, многословной. Но в ней был хороший призыв к комсомольцам— создавать в Крыму невыносимые условия для врага. Этот призыв постановили дать отдельным пунктом.
Приняли за основу листовку, написанную Косухиным. А на следующее утро на круглых городских тумбах, на стенах и заборах, в почтовых ящиках у домов, на деревьях скверов и бульваров появилось воззвание «К молодежи Крыма». В нем говорилось:
«Юноши и девушки!
От имени Родины поздравляем вас с днем славного юбилея — с двадцатипятилетием ВЛКСМ!
Товарищи! Скоро два года, как вы находитесь на оккупированной территории. Вы сами увидели, что такое «новый порядок». Массовые расстрелы, грабежи, издевательства, облавы, как на бешеных собак, горе, страдание всего народа — вы все это пережили сами.
Близок конец мучений. Красная Армия гонит вон с нашей земли фашистских мерзавцев. С каждым днем все дальше и дальше на запад продвига-ются наши войска. Бои приближаются к Крыму, и недалек тот день, когда над истерзанным краем вновь взовьется Красное знамя Страны Советов.
Товарищ! В дни, когда решается судьба Крыма, Родина приказывает тебе: за муки и страдания нашего народа, за сожженные города и села, за слезы матерей наших — бей фашистов! Бей везде, где только можешь! Бей жестоко и беспощадно! Мсти!
Комсомольцы!
Поднимайте молодежь на активную борьбу с захватчиками, создавайте во временно оккупированном Крыму невыносимые условия для врага! Пусть всюду земля горит под ногами гитлеровцев!
Создавайте подпольные организации, партизанские отряды, разоблачайте ложь гитлеровских крикунов, портите немецкие машины, вооружение, уничтожайте живую силу врага, нарушайте связь, прерывайте вражеские коммуникации, саботируйте немецкие мероприятия! Включайтесь в активную борьбу за свободу Родины!
Помните, что сейчас уже мало только ненавидеть врага — надо его бить. И ты бей его, товарищ! Это твой долг перед Родиной.
И ты должен его выполнить!
Родина и партия никогда не забудут твоей самоотверженной и трудной работы в тылу врага.
Да здравствует Советский Крым!
Смерть за смерть! Кровь за кровь! 29.10.1943 года.
спо»
Шеф городского гестапо, придя утром на службу, услышал от рапортовавшего дежурного о новой листовке, обращенной к молодежи Крыма. Костистый, стройный, с синеватыми мешками под глазами, он молча прошел в кабинет, снял плащ, сердито бросил его на руки адъютанта, сел за стол, поговорил по одному аппарату, потом по другому, надавил на кнопку сигнализации. Вошел седой майор с холеным продолговатым лицом без единой морщинки, в пенсне, туго защемившем переносицу. С натренированным усердием стукнул правым каблуком сапога о левый, учтиво козырнул:
— Слушаю вас.
Шеф окинул подчиненного презрительным взглядом, помял в руках папиросу, закурил от зажигалки-пистолета и спросил:
— Вы с новой листовкой, подписанной этим загадочным СПО, знакомы?
- Да.
— И как вы расцениваете ее?
— Очередные забавы наглецов, у которых на губах не обсохло молоко матери.
Шеф встал из-за стола, приблизился к майору, избоченился так, чтобы его разгневанные глаза смотрели в глаза подчиненного, и спросил:
— Вы сколько служите в наших органах?
— Со дня прихода фюрера к власти.
- Я вашей работой, господин майор, очень и очень недоволен,— начал шеф, перейдя на официальный тон.— Вы меня очень и очень не устраиваете. И знаете почему? Своей твердокожестью. Да, да. Вас не прошибешь ничем. Нам преподносят неприятность за неприятностью. А вы невозмутимы... Вы призваны в корне пресекать всякое вредительство против нас. А что полу-чается? Какое-то СПО досаждает нам на каждом шагу.
— Я виноват перед вами,— выдавил майор и, достав из кармана носовой платок, утер пот со лба и шеи.
- И все? — шеф еще больше разозлился.— И это я слышу от человека, который десять лет работает в наших органах.
Шеф встал из-за стола и, держась ладонью за сердце, зашагал по кабинету из угла в угол, все более свирепея.
— Вы уже давали мне обещание — уничтожить СПО, организовать показательный процесс над его главарями. Но где же ваши дела? Где ваша офицерская честь? У вас на глазах распоясались советские молокососы. И до каких пор они будут портить нам кровь? А? Я вас спрашиваю! — крикнул шеф, нервически приподнял ладонью подбородок майора и зло, сквозь прищур заглянул ему в лицо.— Вы мой вопрос поняли?
— Понял и даю последнее слово — в ближайшие два месяца выловить всю организацию СПО.
— Слово офицера?
— Да.
— Тогда поверим еще раз. Но заметим для себя.
Он взял красный карандаш, полистал настольный календарь и, перебросив его страницы до конца года, сказал:
— На последнем листе за текущий год я делаю запись: «В этот день на городской площади состоится массовый расстрел участников СПО». Срок вас устраивает?
— Вполне, господин шеф.
— Если же вы еще раз не выполните своего обязательства, тогда обижайтесь на себя.
— Я вас понял. Разрешите идти?
— Подождите. Не торопитесь.— Шеф прошелся по комнате, несколько успокоился, подержал в кулаке подбородок.— А вы какие-нибудь контрмеры придумали?
— Усилим облавы по городу, арестуем подозрительных, повысим бдительность в ночное время.
— Резонно. Но, кроме того, надо подумать над тем, как развенчать комсомольские призывы. Словом, пошевелите мозгами, как следует.— Полковник нахмурил лоб, проглотил какой-то порошок, извлеченный из кар-мана, запил водой и выпроводил майора.
В то время, как шеф гестапо негодовал у себя в кабинете, Анатолий Косухин еще спал. В десятом часу к нему прибежал сын Семена Филипповича Бокуна — хозяина конспиративной квартиры, растормошил парня, на ухо шепнул:
— Из лесу пришел Григорий Гузий и экстренно вызывает тебя к нам.
«Раз появился Гузий, значит, есть новости,— подумал Анатолий.— Может, к празднику и мин принес».
Быстро оделся, побежал к Бокуну. Войдя в дом, увидел худощавого, заросшего бородой очкастого старика, которого заприметил еще в лесу, у партизан.
— Знакомься, парень,— предложил Гузий.— Это секретарь подпольного горкома партии.
— Косухин,— сказал Анатолий, подавая руку, и еще раз внимательно вгляделся в старика — не ошибся ли, с ним ли встречался в лесу.
— Андрей,— ответил новый секретарь горкома.— Мы как будто бы немного знакомы? — он сквозь толстые стекла очков внимательно посмотрел на Косухи на.
Это был Иван Андреевич Козлов — старый большевик, умудренный подпольным опытом еще в годы гражданской войны и иностранной интервенции.
— Как живете, что у вас нового, как работаете? — поинтересовался Козлов.
— Трудимся потихоньку,— ответил Косухин.
— А разве комсомол имеет право трудиться потихоньку?
— Печатаем листовки,— смутился Анатолий.— Выпустили еще одну, в честь нашего праздника.— Он расстегнул ворот рубашки, запустил руку за пазуху и достал оттуда вчетверо свернутую листовку.
Козлов протер носовым платком очки и начал читать. По тому, как на его лице от улыбки лучились морщины, Косухин понял: листовка партийному руководителю понравилась.
— Неплохо, товарищи,— похвалил он ребят.— Даже очень неплохо. И написано с накалом, и отпечатано квалифицированно. А сколько штук изготовили?
— Шестьсот.
— Неплохо. Очень даже неплохо,— повторил Козлов.— А теперь проанализируй мои документы, — Обратился он к Косухину.— Все ли у меня в порядке.
Анатолий осмотрел печать в паспорте, прописку и заметил:
— Дворянской улицы, по которой вы прописаны, у нас нет.
— Но мне говорили, что немцы теперь называют улицы по-старому.
— Точно. Дворянская улица была до революции. После революции она стала Таврической, а потом улицей Горького. Таврической называется и сейчас.
Сличили паспорты Козлова и Бокуна. Выяснилась другая неточность. Паспорт хозяина квартиры подписан начальником полиции, а у постояльца — начальником паспортного стола.
По просьбе Ивана Андреевича Анатолий раздобыл у знакомого врача соответствующие химикаты. С их помощью смыли все записи и печати. Бланк получился совершенно чистым.
— Завтра я вам принесу его заполненным по всем правилам,—сказал Анатолий, беря паспорт.
— А кто у вас такой мастер?
— Борис Хохлов.
...А майор гестапо, выполняя указания шефа, придумал, как ему казалось, надежное противоядие против подпольных листовок.
Гестаповцы выпустили за подписью СПО свои листовки, в которых призвали молодежь на время приостановить подпольную работу, приберечь силы для будущего, так как освобождение Крыма от оккупации задерживается.
— Это же сверхнахальство —ставить нашу подпись под фашистской клеветой,— раскалился Борис Хохлов. — Ведь до чего додумались? Давайте узнаем, когда они печатают листовки, и устроим погром типографии.
— На рожон лезти для фашизма много чести,— возразил Евгений Семняков.
Стали думать, как ответить на фашистскую провокацию.
Анатолий сходил к Ивану Андреевичу Козлову, и тот подсказал:
— Надо ударить по врагу правдой. Выпустим новую листовку. И народ поймет нас. Сделать это надо оперативно, сегодня же.— Козлов о чем-то подумал и спросил:—Справитесь?
— Справимся, Иван Андреевич.
— И еще у меня есть такое предложение,— заметил Козлов и начал шагать из угла в угол комнаты.— Обсудите на своем заседании вопрос о том, что вы можете сделать в ближайшее время: какие осуществить диверсии, где, когда, какими силами.
— Это можно сделать,— обрадовался Анатолий, рассчитывая на то, что теперь представится возможность развернуть широкую диверсионную работу.— Мы можем и наметить, и осуществить очень многое. Добровольцев на диверсии хоть отбавляй.
— Это хорошо, что у вас такое настроение,— сказал Козлов.— Но не допускайте, чтобы боевой задор перерастал в излишнюю ретивость. Планировать диверсию на каждый день — это ребячество, никому не нужная лихость. Я понятно говорю?
— Понятно, Иван Андреевич,— ответил Косухин, голос которого заметно сник.
— Но это еще не все.— Козлов заметил, что Анатолий расстроился, подошел к нему, обнял.— А грустить нашему брату противопоказано. В подпольных уставах грусть не предусмотрена.
— Да я и не грущу.
— Хорошо. Тогда пойдем дальше. Ты местных фашистских главарей всех знаешь?
— А зачем их знать?
— Того, с кем борешься, обязательно надо знать. Так заведено и на фронте, и в подполье. И я, стало быть, хочу поставить перед вами такую задачу: в ближайшую неделю узнать тех, против кого мы направим свои стрелы.
Первое задание Ивана Андреевича комсомольцы выполнили очень быстро. В напечатанной листовке говорилось:
«В дикой злобе мечется оголтелый враг. Удары Красной Армии сливаются с ударами советских патриотов, которые бьют его с тыла. Тысячи советских граждан включаются в активную борьбу с врагом. Они неуловимы. На смену павшим героям встают сотни и тысячи новых. Они внушают страх и ужас «непобедимой» германской армии. Гитлеровцы всеми силами стараются парализовать действия отважных патриотов, но их затеи терпят неудачу. Наши ряды растут и крепнут с каждым днем.
Сейчас извивающийся в предсмертной судороге враг бросился на новый трюк. Под видом советских листовок он распространяет свои, при помощи которых думает приостановить активную борьбу советских патриотов.
О первой лжелистовке (сообщения с семнадцатого по двадцать пятое октября) мы говорить не будем. Она просто глупа. Вторую — «К молодежи крыма» за 31.10.1943 г.— только в темноте можно принять за настоящую.
Листовка призывает прекратить борьбу с захватчиками— еще рано, дескать, освобождение Крыма задерживается. Ложь!
Первого ноября наши войска на Перекопском направлении опрокинули врага, преодолели Турецкий вал и вышли к Армянску. Таким образом, немецкие войска в Крыму оказались в мешке. Так сильнее же удары по врагу! Смерть за смерть! Кровь за кровь! 2.11.43 г. ,
