Как-то прослушав очередную сводку Совинформбюро, Борис Хохлов, сидя на подоконнике в доме Косухиных, мечтательно заметил:
— Вот бы заиметь на наш город тысячу таких приемников, как этот. Распределил бы их по надежным людям — и слушай себе. Народ всегда бы знал правду.
— Это — утопия,— возразил Евгений.— А мы не утописты. То, что ты имеешь в виду, можно осуществить на реальной основе.
— Каким образом?— заинтересовался Анатолий.
— Очень просто. Садимся у радиоприемника, записываем сводку. Получается три экземпляра. Потом четко и разборчиво переписываем через копировку. Это уже пятнадцать экземпляров. У каждого из нас есть надежные знакомые. Они могут размножить сводки и распространить их среди родственников и друзей. Так один через другого, многие узнают то, что делается на фронте.
— Это идея,— встрепенулся Борис.
— Я голосую «за» обеими руками, — поддержал Анатолий.— И, не откладывая, предлагаю начать работу завтра же. Время не ждет.
— Завтра, может быть, и рановато еще,— заметил Евгений.— Надо все обмозговать как следует, обдумать так, чтобы не промахнуться.
— А что тут мозговать,— загорелся Анатолий.— Где принимаются сводки, как они принимаются, по-прежнему никто не должен знать. Размножать их и распространять только через самых стойких друзей.
— Правильно,— поддержали друзья.
— У меня есть еще такое 'предложение,— заметил Павел Лаврентьевич, когда ребята приняли план и стали размножать листовку,— разбить город на участок и обозначить, кто и где распространяет листовки. Так будет удобнее.
Ребята одобрили его предложение. Старик, напутствуя ребят в первый выход, посоветовал:
— Пойдете по городу — шутки в сторону. Не вздумайте задираться с кем-нибудь. Особенно это к тебе, Толя, относится. Ломать, парень, надо характер.
Подпольщики отправились в город. У каждого в кармане — флакон с канцелярским клеем.
Анатолий вышел в «свой» район. Шагая по затемненной улице, у ворот дома с мезонином увидел почтовый ящик. Поравнялся с ним, осмотрелся вокруг — нигде ни души. Достал из кармана тужурки листовку и торопливо опустил ее в ящик.
«Есть первый вестник советской правды,— отметил про себя Анатолий.— Добро! Пойдем дальше. А как там у ребят?»
В угловом доме без ставней была открыта форточка. Жители уже спали. Анатолий привскочил на цоколь, уцепился за резной наличник и спустил листовку в форточку.
На этой улице спущено две листовки. Для первого раза вполне хватит. Остальные — на другие улицы. И Косухин заспешил дальше.
Борису в тот раз пришлось труднее. Он облюбовал место для листовки на прямоугольной тумбе, облепленной немецкими объявлениями. Только было собрался наклеить листовку, как во дворе напротив послышался немецкий говор. Борис медленной походкой, не оглядываясь назад, направился по дороге.
«Ничего,— рассудил он.— Здесь не вышло, удастся в другом месте».
Он свернул в переулок и так же, как Анатолий, опустил первую листовку в почтовый ящик.
Вторую и третью удалось приклеить на дворовых заборах, четвертую — опустить в форточку школы, а вот после пятой струхнул самым настоящим образом.
Довольный удачной работой, Борис напоследок решил сдерзить. Сквозь щелки ставней он заметил: в каменном доме с островерхой крышей горит огонь. Подкравшись к дому из-за угла, приоткрыл крайний ставень и прилепил листовку к стеклу. Сидевший с газетой за столом немец заметил каверзу, схватился за пистолет, выбежал во двор и открыл стрельбу.
Борис, не помня себя, перемахнул через изгородь сквера и скрылся.
Евгений выполнил задание раньше всех и без всяких происшествий.
Утром, как только развиднело, Павел Лаврентьевич, одетый в стеганую куртку и стеганые брюки с холщевой кошелкой в руках отправился на неубранное совхозное поле за морковью. Вчера с Анатолием они накопали там около двух ведер. Сегодня он решил повторить овощной поход и заодно посмотреть, как восприняли жители их листовки.
У доски объявлений Павел Лаврентьевич увидел группу женщин. Они уже прочитали листовку и теперь рассуждали, откуда она взялась.
Павел Лаврентьевич прочитал знакомую сводку, погладил ладонью усы и лукаво заметил:
— Кому теперь верить — неизвестно.
— Своим надо верить, папаша,— дерзко оборвала его молодая женщина в старой, вытершейся плисовой куртке.— Али не видишь, что это наша сводка.
Женщина принялась бойко объяснять старику, что в действительности происходит на фронте. Но из-за угла в это время, тарахтя и всхрапывая, вышмыгнул мотоцикл «Цундап». Рябой татарин-полицай выпрыгнул из коляски, глянул на листовку и закричал:
— Разойдись быстро домой, а то буду стрелять! Нашли место, где собираться.
Полицай тесаком соскоблил листовку и отправился дальше.
— Все не соскребешь,— негодовала женщина в куртке, идя рядом с Павлом Лаврентьевичем.
С кошелкой, заполненной мерзлой морковью, Павел Лаврентьевич возвратился далеко за полдень. Не заходя домой, наведался к Анатолию и рассказал:
— Листовки ваши, внучек, шуму наделали. Полицаи ездят на мотоциклах и соскабливают их. Правда,, сам знаешь, глаза колет.
— А по радио передали объявление,— сообщил Анатолий,— все, кто будет заподозрен в распространении большевистских листовок, подлежат немедленному рас-стрелу. Только нас не запугать, не на тех напали.
— Вот именно, Толя. Я хотел то же самое сказать.. Жизнь для ребят стала тревожной, зато интересной, увлекательной. Теперь они ежевечерне встречались у Косухиных в те часы, когда московский диктор передавал новости за день.
Минула неделя, вторая. Борис Хохлов прибежал к Анатолию Косухину днем и, выхватив из-за пазухи книгу в старинном твердом переплете, лукаво подмигнул товарищу:
— Эврика! Она может избавить нас от мозолей.
— Ты, как всегда, говоришь туманно, философ. Давай яснее,— упрекнул гостя хозяин.
— Пожалуйста. Сейчас поймешь, что к чему.— Борис торопливо сбросил пальто, открыл книгу на том месте, где был заломлен угол страницы, и предложил:— Смотри!
Анатолий прочитал: «Как самому сделать гектограф». Прочитал и обрадовался:
— Борис, да это же великое дело. Ты где раздобыл такое наставление?
— Ищите и обрящете,— ухмыльнулся Хохлов. Сделав гектограф, подпольщики стали печатать по восемьдесят-сто экземпляров каждой листовки.
Далеко от фронта, в глубоком немецком тылу, маленькая скромная комната Анатолия Косухина превратилась в своеобразное агентство Совинформбюро. Голос Москвы звучал здесь почти ежедневно.
Франц Вольф вскоре уехал со своей частью к новому месту службы.
Это осложнило работу ребят. У них кончались аккумуляторы. Квартируя у Косухиных, Франц не раз приносил их из части, якобы для домашнего освещения. Но с отъездом квартиранта рассчитывать стало не на что.
В один из субботних вечеров, передав очередную сводку Совинформбюро, московский диктор объявил, что после перерыва начнется концерт из песен советских композиторов.
— Может, послушаем?— предложил Евгений.
— Давай,— согласился Борис.
— Хорошо (бы, но аккумуляторы вот-вот [попросят .замены,— напомнил Анатолий.
— Ничего, я постараюсь достать банки четыре,— пообещал Борис.
Полились величественные, знакомые с детства песни о том, как широка страна моя родная, как шли по степи полки со славой громкой, а за Волгой и за Доном мчался степью золотой загорелый, запыленный пулеметчик молодой.
Родные песни перенесли ребят в довоенную пору, когда они, советские школьники, могли свободно дышать, свободно ходить по городу, свободно учиться. Всем было приятно до замирания сердца, хотелось, чтобы концерт продлился как можно дольше.
Но вот хор пропел:
От края и до края,
От моря и до моря
Берет винтовку народ трудовой,
Народ боевой,
Готовый на горе,
Готовый на муки,
Готовый на смертный бой...
Голос в радиоприемнике смолк. Аккумуляторы истощились.
— Конец,— констатировал Анатолий.— Завтра Борис принесет питание и концерт продолжим.
Но ни завтра, ни послезавтра добыть аккумуляторы не удалось. Евгений и Анатолий не раз упрекали Бориса за опрометчивые посулы.
Несколько дней радиоприемник молчал, а потом привалила нечаянная радость, откуда ее, как раз, никто не ждал.
Злой на себя и на Бориса, Анатолий долго возился подле радиоприемника, пытаясь заставить его поговорить хоть полчаса, на время передачи сводки. Но радиоприемник молчал. Угнетенный неудачей, Анатолий вышел в сад, сел на скамейку, запрокинул голову, зажмурил глаза и задумался: «Если попытаться купить аккумуляторы у румынских солдат? Они, говорят, голодные, как волки, и за хорошую пайку готовы продать даже винтовку. Но ведь запросто и. к румыну не подойдешь. Это можно сделать через кого-то знакомого. А как? С чего начать разговор?»
Задумавшись, Анатолий не заметил, как против него остановился маленький, юркий немец-ефрейтор с черными погонами на кургузой, сильно поношенной шинели. В правой руке немец держал продолговатый деревянный ящик с приделанной к нему красной ручкой из телефонных проводов.
— Толлер Косухин на этом месте живет?— спросил ефрейтор.
— Я — Косухин,— ответил Анатолий и поднялся со скамейки.
— Тогда вам есть подарок.
— От кого?
— От Франца Вольфа.
Ефрейтор передал ящик Косухину. Тот попробовал его поднять и, удивленный, спросил:
— А что в нем?
— Щелочные аккумуляторы. Чтобы у вас в квартире было светло. Они дают свет.
Схватив ящик, Анатолий быстро пошел в дом, ведя с собою за руку немецкого ефрейтора.
— Мама, ты погляди,— радостно сообщил сын.— Франц позаботился, чтобы мы не сидели в темноте. Прислал целый ящик аккумуляторных батарей.
— Вот уж спасибо ему, большое-пребольшое,— приговаривала мать и внимательно посмотрела на ефрейтора, чье морщинистое лицо расплылось в счастливой улыбке.
— Сказать спасибо за такую посылку, на мой взгляд, мало,— заметил сын.— Надо чем-то отдарить. Франца.
Мать засуетилась, слазила в подпол, достала банку с вишневым вареньем.
— Это от Толлера — Францу. Пусть он попотчуется домашним.
Ефрейтор принял варенье, стукнул каблуками и распрощался с хозяевами — его на улице ждала машина.
Анатолий сбегал за кусачками, распотрошил ящик и стоя перед ним на коленях, насчитал шестнадцать банок.
— Это же целый капитал,— протирая аккумуляторы тряпкой, восхищался Анатолий.— Ай, да Франц! Я бы и не подумал, что среди немцев можно встретить таких людей.
— И хорошо, что встретил. Теперь можно слушать Москву без заботы,— радовалась Мария Павловна.
— Съездить, сообщить новости Борьке с Женькой или подождать до утра?
— А посмотри-ка на часы,— заметила Мария Павловна.— По городу ходить уже нельзя.
Утром Анатолий встал раньше обычного, позавтракал, сел на велосипед, объехал друзей и оповестил их о подарке немецкого солдата Франца Вольфа.
С того вечера подпольный радиоприемник заработал на полную мощность. Ребята принимали не только сводки Совинформбюро, но и утренние и вечерние последние известия.
А в городе с каждым днем учащались облавы. Гроза нависла и над Анатолием Косухиным. Ему шел восемнадцатый год, и его в любой день могли угнать в Германию.
— Надо, Толя, принимать какие-то меры,— посоветовала мать.— Неровен час — угонят тебя на каторгу. Нахлебаешься там горюшка.
— Не бойся. Не угонят. Я тоже не лыком шит и кое-что соображаю.
— Смотри, сын, не промахнись. Насколько надежны твои соображения, я не знаю. А вот закрепиться на определенном месте было бы неплохо.
В старом сатиновом платье, которое висело мешком на похудевшей фигуре, Мария Павловна сидела подле стола и вязала шерстяной чулок. Сын подошел к ней, положил руки на ее худые плечи и, заглянув в грустные глаза, открылся:
— Ты думаешь, я не обмозговал, что мне делать? Я не смогу работать у немцев.
— Почему?
— В первые же дни сделаю им какую-нибудь пакость, и меня арестуют. Не с моим характером служить у фашистов.
Утром после завтрака Анатолий сбегал в сад, поймал сытую пчелу, уселся в кухне на полу и сказал:
— Смотри, мама, как я буду освобождаться от работы. И не с бухты-барахты, а по состоянию здоровья...
Мать присела на корточки подле сына.
Еще в детские годы, играя в баскетбол на городских состязаниях, Анатолий упал и сильно ударился правой коленкой о твердый грунт. На месте ушиба образовался костяной нарост — невысокий бугорок.
Закатав штанину на правой ноге, Анатолий носовым платком смахнул с колена пыль, поднес к наросту пчелу, надавил ей бока. Пчела ужалила. Тогда Анатолий достал из шкафа флакон со скипидаром, налил его в ладонь и растер место укуса.
Прошло не больше часа, и на коленке вздулась большая опухоль. Ногу сильно ломило, парня бросало в жар. от боли хотелось кричать, но он терпел.
Завязав опухоль тряпками, Анатолий соорудил самодельные костыли и, держа правую ногу в согнутом' положении отправился в больницу. Врачебная комиссия-внимательно осмотрела пациента, расспросила о причинах заболевания и выдала справку. В ней говорилось:
«Комиссия по врачебному контролю четвертой Симферопольской поликлиники при освидетельствовании сего числа состояния здоровья Косухина Анатолия Ни-колаевича, проживающего в городе Симферополе, по улице Дорожной, № 16, установила у него болезнь. Шляттера, вследствие чего он признан негодным к тяжелому физическому труду на срок трех месяцев».
Эту справку Анатолий показал Борису. Тот прочитал ее, повертел в руках, всматриваясь в печать, о чем-то подумал и сказал:
— Поздравляю! Вполне законно и масштабно получилось. Теперь не придерется никакая самая ретивая шавка. Можно будет и по городу смело ходить.
— А как твои дела?—поинтересовался Анатолий.
— В ажуре. Сработано по всем правилам. — Борис достал из кармана кожаный кошелек, порылся в нем и извлек свой документ. Этот документ освобождал Хох-лова от посещения биржи труда на полгода.
В школьные годы Борис рисовал лучше всех своих сверстников. Ему прочили славу большого художника. Но в дни немецкой оккупации будущий художник обратил свои способности на более утилитарные цели — на подделку самых различных документов.
Зная об этих способностях товарища, Анатолий вертел справку Бориса и так, и этак, долго всматривался в печать, в штамп, в подписи, но придраться ни к чему не смог.
— Неужели сам смастерил?
— Сам. И успел ко времени. Вчера в нашем районе была проверка документов. Моя работа признана законной.
— Теперь бы как-то освободить Женьку,— позаботился Анатолий о товарище.
— Я сделал справку и ему. Страдает заболеванием легких и нуждается в диспансерном лечении.
Заручившись документами, которые давали им возможность остаться в городе, подпольщики стали думать о том, что они могут сделать гораздо больше, чем делают. Им хотелось бороться с врагами не только листовками, но и на линии огня, с оружием в руках. Но как? С чего начать? В семнадцать лет не сразу сообразишь. Надо бы установить связь с лесом, с партизанами, с коммунистами. Но ведь у каждого встречного не будешь спрашивать: знает ли он, где находятся партизаны? Попыток напасть на партизанский след, на партийных подпольщиков предпринималось немало, но ни одна из них не увенчалась успехом.
Уже разгар лета. Южное солнце жжет в полный накал. Сады начали плодоносить. На грядках вызрела крупная ароматная виктория, пестреющая эмалевыми бисеринками, налилась сочная вишня.
Но нерадостно на душе у комсомольцев. Последние дни через город в сторону Севастополя армада за армадой летят немецкие самолеты: до предела загруженные тяжелые бомбардировщики и юркие истребители. В воздухе уже день и ночь стоит ноющий стон от их моторов. А там, в изувеченном Севастополе, артиллерийская ка-нонада все тише и тише.
Двести пятьдесят дней длилась героическая оборона.. Двести пятьдесят дней держался разгневанный Севастополь, удивляя мир беспримерной отвагой. Держался,, но не устоял. Тех, кого можно было, советское командование эвакуировало из города. Но оно не успело вывезти многих раненых, не успели выбраться из города те бойцы и командиры, которых немецкие войска отрезали от своих.
Пленных, способных передвигаться, конвоиры погнали в тыл, в сторону Симферополя. Гнали, понукая ударами прикладов, автоматными очередями. И комсомольцы-подпольщики видели это и клялись: мстить врагу, мстить беспощадно, неукротимо, на каждом шагу. Мстить за повешенных партизан, за честных советских. людей, которые томились в переполненной городской тюрьме.
