Летом 1921 года Александр Фадеев из Петрограда приехал в Москву. Не зажившая еще рана давала о себе знать. Он ходил, прихрамывая, опираясь на палочку. Жить было негде, временно устроился у своих дальневосточных друзей, перебравшихся незадолго перед этим в Москву. Встал вопрос, что делать дальше.
Гражданская война заканчивалась. Правда, на Дальнем Востоке еще разбойничали японские интервенты и белогвардейские банды — осколки разбитой колчаковской армии, но страна уже вышла из тяжелой, опустошительной войны и приступила к мирному труду. Повсюду начиналась большая восстановительная работа, требовались рабочие руки, были нужны инженеры и техники. Своих, пролетарских специалистов было крайне мало, а старые, прежде служившие капиталистам, не всегда были надежны.
Прочитав в газете о наборе в Московскую горную академию, Фадеев решил поступить туда, стать горным инженером, геологом, искателем полезных ископаемых. Вернуться в родной край, снова бродить по горам Сихотэ-Алиня, но уже с геологическим молотком в руках, искать уголь, железо, медь, драгоценные металлы. Снова встретиться с боевыми товарищами, среди них ведь было немало сучанских горняков. Таковы были его мечты.
В сентябре 1921 года Фадеев стал студентом Московской горной академии.
«Поверил бы ты, черт возьми! если бы кто-нибудь сказал тебе, что Сашка, столь презиравший математику и любивший до потери сознания русский язык да политическую экономию, в один месяц прошел алгебру, геометрию, тригонометрию, физику и арифметику и выдержал экзамен в Горную академию?.. Эта канитель закончилась только вчера, и вот я из военкомбригов в студенты»,—писал А. Фадеев 26 сентября 1921 года своему товарищу по коммерческому училищу И. Дольникову.
Занятия в Горной академии — сложные, многообразные, многопредметные — отнимали много времени. Учиться было нелегко: в то трудное время не хватало учебников и учебных пособий, приборов и реактивов и еще многого другого, необходимого для нормальной учебы. Самоотверженной работой преподаватели академии вместе со студентами преодолевали эти трудности.
Возглавлял академию ректор Иван Михайлович Губкин — инженер, талантливый ученый, впоследствии открывший Второе Баку — месторождение нефти в Башкирии. Среди профессоров были ученые с мировым именем, например Владимир Афанасьевич Обручев — знаменитый геолог-землепроходец и в то же время талантливый писатель, автор любимых юношеством книг «Плутония», «Земля Санникова» и других научно-фантастических и приключенческих произведений.
Вот как описывает Горную академию тех лет ее бывший воспитанник, а ныне известный советский ученый В. С. Емельянов:
«В Московскую горную академию, новое учебное заведение, созданное по декрету В. И. Ленина, со всех концов страны съезжалась молодежь. Она пришла сюда по зову партии — стране нужны были спе-циалисты. На юношах были солдатские шинели, кожаные куртки, ватники, на головах буденновские шлемы, шапки-ушанки.
Помещение, отведенное для академии, было запущено. В комнатах и залах — холод. Ни приборов, ни материалов, ни средств... С питанием также было тяжело. Студенты получали небольшую стипендию и очень маленький продовольственный паек, состоявший обычно из ржаной муки и селедки. Муку студенты, как правило, обменивали в пекарнях на хлеб... Се-ледку ели экономно, используя все, 'что можно разжевать. Из селедочных голов варили суп — в шутку его называли «карие глазки» из-за плавающих в соленой жидкости рыбьих глаз.
Дров часто не хватало, и температура в комнатах нередко опускалась до нуля. К экзаменам готовились, сидя за столами в шапках, ватниках. Многие студенты не только учились, но и работали грузчиками на же-лезных дорогах, преподавали в средних школах и на рабочих факультетах, служили препараторами и лаборантами в Горной академии».
В холодных аудиториях и лабораториях МГА закалялась человеческая сталь. Здесь учились и трудились корчагинцы, коммунисты и комсомольцы двадцатых годов, те, кто был сродни и автору замечательного романа Николаю Островскому и его бессмертным героям.
Велика была у молодых горняков тяга к учебе, жажда знаний — и не только специальных технических. Читали студенты и художественную литературу. До дыр зачитывали первые советские повести: «Неделю» Юрия Либединского, «Бронепоезд 14-69» Всеволода Иванова, «Падение Дайра» Александра Малышкина. Фадеев был неутомимым пропагандистом новой советской литературы.
Студенты читали начавшие выходить тогда первые «толстые» журналы: «Печать и революция» и «Красная новь». Изредка — с деньгами было туго — ходили в театр. Чаще посещали публичные диспуты, литера-турные вечера, выступления Луначарского, Владимира Маяковского.
В конце октября 1922 года в Москву пришла радостная весть: гражданская война завершилась и на Дальнем Востоке. 25 октября Народно-революционная армия и красные партизаны освободили от интервентов и белогвардейцев Владивосток. После долгого перерыва Александр получил возможность обменяться письмами с матерью и узнать, что все члены ею семьи живы и здоровы.
А вскоре он с радостью узнал, что В. И. Ленин, 20 ноября 1922 года на пленуме Московского Совета, приветствуя освободителей Владивостока, тепло сказал о городе его отрочества и боевой юности: «Вы знаете прекрасно, сколько жертв принесено при достижении того, что сделано, вы знаете, как долго тянулась гражданская война и сколько сил она взяла. И вот, взятие Владивостока показало нам (ведь Владивосток далеко, но ведь это город-то нашенский)", показало нам всем всеобщее стремление к нам, к нашим завоеваниям. И здесь и там — РСФСР» '.
В эти дни Александр Фадеев начал писать. Его первые произведения — повесть «Разлив» (1922— 1923) и рассказ «Против течения» (1923), который он посвятил памяти своего брата и лучшего друга Игоря Сибирцева, погибшего в бою с белогвардейцами в декабре 1921 года.
Оба произведения отражали события революции и гражданской войны на Дальнем Востоке. Сам Фадеев впоследствии говорил: «Как писатель своим рождением я обязан этому времени».
Сюжет «Разлива» был довольно обычен для литературы тех лет: солдат-фронтовик Неретин, член большевистской партии, возвращается домой в родное село, объединяет бедняков, вместе с ними свергает власть богатеев и провозглашает Советскую власть.
У героя повести большие планы: надо помочь бедноте, пострадавшей от наводнения, помочь живущим в лесах гольдам, посланец которых старик Тунло приходит к Неретину. Но самое интересное и оригинальное состоит, пожалуй, в том, что Неретин в своих мечтах видит преображенный родной край, бурные реки, перегороженные плотинами гидроэлектростанций, крестьян, обрабатывающих землю электрическими плугами: «И думал Неретин о том, как неумолимые стальные рельсы перережут когда-нибудь Улахинскую долину, а через непробитные сихотэалиньские толщи, прямой и упорный, как человеческая воля, проляжет тоннель. Раскроет тогда хребет заповедные свои недра, заиграет на солнце обнаженными рудами, что ярки и червонны, как кровь таежного человека. По хвойным вершинам впервые застелется горький доменный дым, и новые жирные целики глубоко взроет электрический трактор».
В своей повести Фадеев не только изобразил социальные перемены в деревне, происшедшие после революции, но и выступил как пропагандист ленинского плана электрификации России.
Широкую известность повесть получила благодаря Юрию Либединскому и Лидии Сейфуллиной, которые первыми из писателей прочитали рукопись «Разлива» и дали ей высокую оценку.
«Это была рукопись в буквальном смысле слова — не напечатанная на машинке, а написанная от руки очень аккуратно и старательно, разборчиво и грамотно...— рассказывал много лет спустя Ю. Либедин-ский.— Рукопись рисовала природу необыкновенную — с высоченными кедрами, горами-сопками, долинами-падями и буйной рекой, сокрушительный разлив которой описывался в этой маленькой повести. И люди, о которых рассказывал автор, были под стать природе — сильные и смелые, страстные и правдивые... В этой повести радовало все: и то, что новый писатель еще молод, и то, что он близок к народной жизни и советской современности».
В скором времени состоялась и первая встреча Александра Фадеева с Юрием Либединским. «Высокий, худощавый, в своем длинном и каком-то негнущемся пальто, он и по наружности и по сдержанности манер казался похожим на парня из старообрядческой крестьянской семьи. Только позже разглядел я характерную ладность его сложения, юношескую красоту и легкость фигуры,— такие лица, такие фигуры можно встретить на полотнах Сурикова, рядом с Ермаком, Разиным или среди мятежных стрельцов.
Держался он с большим достоинством, за похвалы благодарил сдержанно. Мне сразу очень понравился этот немногословный и, видимо, сильный молодой человек»,— рассказывал Ю. Либединский.
Рукопись была одобрена и рекомендована к печати. Однако из-за издательских неполадок повесть «Разлив» увидела свет позднее, чем написанный после нее рассказ «Против течения» *.
* В тридцатых годах писатель переработал, дополнил этот рассказ и дал ему новое название — «Рождение Амгуньского полка».
Как и повесть «Разлив», он был написан на основе личных впечатлений автора. В рассказе показан один из самых напряженных моментов гражданской войны на советском Дальнем Востоке.
Внезапное и вероломное нападение японских интервентов весной 1920 года на части Народно-революционной армии, одержавшей незадолго перед тем победу над колчаковцами, поставило под угрозу завоевания революции на далекой окраине России. Но возглавляющие борьбу масс коммунисты Соболь, Челноков, Селезнев не только организуют отпор врагам, но и решительно подавляют анархию, панику, дезорганизацию в рядах собственных войск.
И в рассказе, и в повести Фадеев выступил пионером освещения темы революции и гражданской войны на Дальнем Востоке. Увлеченные новизной и яркостью изображаемых картин, большевистской идейностью молодого автора, читатели прощали художественное несовершенство его первых произведений.
Незаурядный ум, политическая принципиальность, дружеская общительность сделали Фадеева популярным среди студентов МГА. Он всегда был счастлив па друзей, были они и здесь. Им он поверял свои творческие думы, читал вышедшие из-под пера страницы, друзья-студенты были его первыми ценителями и судьями.
Фадеева избрали секретарем партийной организации факультета, членом партийного бюро академии. Он был крепко связан с коллективом завода «Красный блок», вошел в число членов партийного бюро пред-приятия.
Фадеев жил богатой напряженной духовной жизнью, встречался со многими замечательными людьми. Навсегда запомнилось ему 12 февраля 1923 года.
Коллектив Московской горной академии праздновал четырехлетие со дня ее основания. На праздник в академию приехал Михаил Иванович Калинин.
М. И. Калинина хорошо знали в МГА. Он был неофициальным шефом академии, помогал ее коллективу, заботился о нем, неоднократно бывал на студенческих собраниях. В день четырехлетнего юбилея его избрали почетным студентом академии.
Выступил ректор академии, потом — другие ученые. Не без волнения взял слово Фадеев. Он говорил о том, что пролетарское студенчество готово выполнить поставленные перед ним задачи: хорошо учиться, отдать полученные знания делу промышленного прогресса Советского Союза.
Часто встречались горняки с Розалией Самойловной Землячкой. В то время она была секретарем Замоскворецкого райкома партии, а в этом районе на Калужском шоссе была расположена академия. Соратница В. И. Ленина, участница II съезда РСДРП (1903) и почти всех последующих съездов, Землячка всю свою жизнь отдала революционной борьбе рабочего класса, подвергалась репрессиям царских властей, участвовала в Великой Октябрьской социалистической революции и гражданской войне.
Она также часто бывала в академии, выступала на студенческих собраниях, в живых беседах рассказывала о Ленине, о боевом революционном прошлом. Она была прекрасной воспитательницей молодежи, оказала огромное влияние на Фадеева и его товарищей.
Небольшого роста, очень живая, Землячка чем-то напоминала Фадееву Марию Владимировну Сибирцеву. В 1925 году А. Фадеев писал, обращаясь к Розалии Самойловне: «Сколько раз хотелось мне рассказать Вам о том, ни с чем не сравнимом, воспитательном значении, которое имела для меня и для многих, многих других совместная работа и товарищеское общение с Вами. В этом отношении я Вам чрезвычайно благодарен, вся эта «учеба» Ваша вошла в плоть и кровь, стала чем-то неотделимым... Сколько молодежи благодаря Вам научилось не только понимать, но чувствовать нутром основную сущность партии, ее линию, настроение массы, научилось презирать болтовню, освободилось от идеалистической «революционности вообще», основанной, например, на простом слепом преклонении перед «авторитетами», часто мнимыми, и заменило ее подлинным трезвым сознанием долга и чувством революционной перспективы...»
...Наступил январь 1924 года с зимней стужей, холодными ветрами и морозами. В ночь с 21 на 22 января па заводы и фабрики, в учреждения и учебные заведения, городские многоэтажные дома и крестьянские избы пришла горькая весть о кончине вождя партии и основателя Советского государства Владимира Ильича Ленина. В траурные дни прощания и похорон В. И. Ленина Фадеев был среди тех, кто проходил в скорбном молчании через Колонный зал Дома Союзов, где был установлен гроб с телом вождя.
Тысячи рабочих вступили по ленинскому призыву в ряды РКП (б). Для работы с новым пополнением партия мобилизовала опытных политических работников.
Окончить Горную академию Фадееву не пришлось. В феврале 1924 года Центральный Комитет партии направил его на профессиональную партийную работу на Северный Кавказ. Это соответствовало и желанию Фадеева. Там работала членом Северокавказского крайкома партии Р. С. Землячка.
В марте Фадеев был уже в Краснодаре. Как инструктор окружного комитета партии он начал ездить по городам и станицам Азово-Черноморского округа. О своей жизни той поры Фадеев не без юмора писал своему дальневосточному другу И. Дольникову: «Разъезжаю по всяким Новороссийскам, Сочам и сахарным заводам, купаюсь в Кубани, жарюсь на солнце, пью пиво, пишу инструкции и положения, читаю доклады на самые разнообразные темы... чувствую себя, в общем и целом, удовлетворенным. Кой-что пишу я кой-что читаю...»
«Кой-что» — это две повести: «Таежная болезнь» и «Смерть Ченыовая» *. Тогда же у Фадеева возникает замысел романа «Провинция» — о жизни Советской России в первой половине двадцатых годов. Оп начинает собирать материалы, вести дневниковые записи, представляющие подчас фрагменты будущего романа.
* Эти повести не были закончены, но работа над ними помогла Фадееву в создании художественно зрелых произведений «Разгром» и «Последний из удэге»,
Яркая южная природа, Черное море, открывавшее все новые и новые свои красоты во время поездок на побережье, порождали воспоминания о другой природе, другом, восточном, но не менее прекрасном море, о далеком крае юности.
Выросший в гористой таежной местности, Фадеев был очарован пестротой и раздольем кубанских степей. «Как-то зашли мы в степь, на старый-старый курган,— под вечер,— писал он своим друзьям.— Солнце, заходя, стало большим и красным, и не жгучим,— можно было смотреть на него,— кругом была только степь... Я вдруг совершенно ясно представил себе древнего Илью Муромца или Святогора,— как он, один-одинешенек, отливая «шеломом», по пояс в ли-ловом тумане, с которым сливается грива его коня, в былинной задумчивости плывет по степному морю. Ведь было же что-то вроде этого,— через степь эту катились гунны, обросшие шерстью, на ней дрались и умирали печенеги, татары и... красноармейцы. От этого степь кажется такой мудрой и вечной».
Фадеев подружился с краснодарскими комсомольцами, со студентами-медиками, с работницами табачной фабрики. Вспомнил, что когда-то играл в футбол и неплохо играл. И в составе местной любительской команды отправился во время отпуска вдоль побережья — от Новороссийска до Сухуми — забивать голы. Осенью 1924 года Северокавказский крайком партии по предложению А. И. Микояна, бывшего тогда его секретарем, и Р. С. Землячки перевел Александра Фадеева в Ростов-на-Дону. Он стал заведовать отделом партийной жизни газеты «Советский Юг».
В Ростове в это время уже существовала писательская организация. В числе ее членов были Вл. Киршон, Вл. Ставский, Н. Погодин, А. Бусыгин, М. Се-ребрянский, П. Максимов и другие, впоследствии известные советские писатели. Вскоре стал издаваться литературно-художественный журнал «Лава», одним из редакторов которого был назначен Фадеев.
Ростовский, как и вообще северокавказский период, был яркой и светлой полосой в жизни писателя. «Работал я в краевой газете, в Ростове-на-Дону, жил в маленькой комнатке на четвертом этаже с видом на Дон... я мог часами смотреть на огни Батайска в степи за Доном, на отражение этих огней и звезд в Доне, на небо, на черный мост, похожий на Бруклинский, на трубы пароходов, пришедших из Черного и Азовского морей и напоминавших о том, что мир очень просторен,— так много лет спустя писал А. А. Фадеев.— Люблю все, что связано с ростовским периодом моей жизни, который и до сих пор остался для меня как один из самых счастливых».
Занятый разъездами по краю, сбором материалов для газетных статей, которые подписывал псевдонимом Ал. Булыга, Фадеев все же находил время и для работы над первым своим романом «Разгром». Друзья, заходившие в его «комнату-келью», внутреннее убранство которой было более чем скромно: железная кровать, застеленная солдатским одеялом, да стол с табуретом,— заставали его склонившимся над рукописями. Мелким, почти бисерным, но очень разборчивым почерком писал он страницы ставшего бессмертным «Разгрома», переделывал многие из них от четырех до двадцати раз..
Иногда Фадеев читал написанное товарищам по перу. Те с интересом следили за его работой.
В Ростове в газете «Советский Юг» и в журнале «Лава» были опубликованы первые отрывки из романа. Увидели они свет и на страницах столичного журнала «Октябрь».
В 1925 году Александр Фадеев стал одним из секретарей ростовской писательской организации, дважды — в 1925 и 1926 годах — он представлял ее па всероссийских конференциях пролетарских писателей в Москве.
Работа над «Разгромом» продвигалась успешно. Особенно плодотворной она была, когда Фадеев, получив отпуск, жил летом в Долинске, в дачной местности под Нальчиком, или в Пятигорске, в доме отдыха.
В октябре 1926 года Центральный Комитет партии отзывает Фадеева в Москву. Этой же осенью он завершает работу над «Разгромом».
Путь А. Фадеева в литературу типичен для многих советских писателей.
«Как начала создаваться советская литература? Она создавалась людьми, такими, как мы,— рассказывал А. Фадеев.— Когда по окончании гражданской войны мы стали сходиться из разных концов нашей 1 необъятной Родины — партийные, а еще больше беспартийные молодые люди,— мы поражались тому, сколь общи наши биографии при разности индивидуальных судеб. Таков был путь Фурманова, автора книги «Чапаев», по которой впоследствии был сделан кинофильм, прославившийся еще больше, чем книга Таков был путь более молодого и, может быть, более талантливого среди нас Михаила Шолохова. И великим подвигом был путь Николая Островского Лишенный зрения и разбитый параличом вследствие полученных на фронте ранений, он создал бессмертную книгу о нашем поколении - «Как закалялась
Мы входили в литературу волна за волной, нас было много. Мы приносили свой личный опыт жизни, свою индивидуальность. Нас соединяло ощущение нового мира как своего и любовь к нему...»
Как и предыдущие произведения Александра Фадеева, «Разгром» — роман о гражданской войне на Дальнем Востоке, о партизанском движении, о смелых и отважных людях, отдавших свои жизни ради победы социалистической революции.
...Стоят жаркие летние дни 1919 года. После суровых боев — в одном из таежных сел Приморья вот уже несколько недель находится на отдыхе партизанский отряд, которым командует коммунист Левинсон. Люди в отряде разные, ядро составляют рабочие. Здесь и молодой помощник командира отряда Бакланов — «коренастый парнишка с недремлющим кольтом у пояса», и командир шахтерского взвода забойщик Дубов — пожилой силач, с «тяжело нависшими усами», и подрывник Гончаренко — могучий богатырь с «опаленной солнцем головой» и крепкими «узловатыми» рабочими руками, и шахтер Морозка, и его жена Варя, добрая и отзывчивая женщина.
В отряде много крестьян: два взвода. Одним командует Кубрак, человек не очень дисциплинированный; во главе другого — бывший пастух Метелица. Все восхищаются его удалью и огромной силой.
Есть в отряде и представители интеллигенции. Это сам командир отряда Левинсон, партизанский врач Сташинский, наконец, бывший студент Чиж и бывший гимназист Мечик.
Несмотря на кажущееся затишье, опытный командир отряда угадывает «шестым чувством», что враги должны скоро пойти в новое наступление на партизанские районы.
Сведения из города и данные партизанской разведки подтверждают предположение Левинсона. В письме из города были даны указания: «Самое важное, что требуется сейчас от партизанского командования — чего нужно добиться во что бы то ни стало, — это сохранить хотя бы небольшие, но крепкие и дисциплинированные боевые единицы...» Приближение крупных сил японских интервентов и белоказаков вынуждает отряд сняться с места и отойти в глубь тайги.
Много пришлось испытать в эти дни партизанам. Тщетно пытались они где-нибудь укрыться, «изнывая в боях и мучительных переходах... Каждая крошка хлеба, овса добывалась с боем». Приходилось питаться только диким виноградом и попаренными над огнем грибами. Люди устали и обессилели. Попав в трясину, преследуемый белоказаками отряд потерял большую часть бойцов.
После многодневных боев лишь несколько человек выходят в долину Тудо-Ваки, «сулящую хлеб и отдых». Их всего девятнадцать во главе с Левинсоном. Их мало, но это по-настоящему-«крепкая и дисциплинированная боевая единица». Они будут жить, чтобы выполнить свои обязанности перед Родиной. Новые бойцы придут в отряд, залечатся раны — и снова в бой, пока враги не будут изгнаны с Советской земли. Таково краткое содержание романа.
Фадеев назвал свой роман «Разгром». Разгром — это гибель, уничтожение, смерть. Какой смысл вложил в название своего романа автор? Да, в романе Фадеева говорится о том, как был разгромлен отряд Левинсона, как погибли его лучшие люди — Морозна, Метелица, Бакланов, Дубов... Почему же, закрывая последнюю страницу романа, нас не охватывает чувство безнадежности, жалости к его героям. Потому что они умерли ради жизни на земле, умерли за то новое, что рождалось и побеждало, потому что они оставили после себя саму жизнь. Они — новые люди своего времени.
Центральную идею своего произведения писателе видел в том, чтобы показать, как преображается человек в ходе революции под руководством большевиков. В статье «Литература и жизнь» он писал так: «...все враждебное сметается революцией, все. неспособное к настоящей революционной борьбе, случайно попавшее в лагерь революции отсеивается, а все поднявшееся из подлинных корней революции, из миллионных масс народа закаляется, растет, развивается в этой борьбе... Эта переделка человеческого материала происходит успешно потому, что революцией руководят передовые представители рабочего класса — коммунисты, которые ясно видят цель движения и которые ведут за собой более отсталых и помогают им перевоспитываться».
Вслед за Фурмановым, говоря словами К. Федина, Фадеев в «Разгроме» во главе повествования поставил «художественное изображение нового героя современности».
Таким «новым героем современности» является в романе прежде всего командир партизанского отряда Левинсон.
В литературе двадцатых годов сложилась романтическая традиция наделять командиров Красной Армии и партизанских отрядов особыми, исключительными качествами, гиперболизировать их. «Высо-кий, мясистый, похожий на вздыбленную лошадь» — таков командир отряда Никита Вершинин у Всеволода Иванова («Бронепоезд 14-69»). «У Зыкова грудь как наковальня, и руки, как сваи», а «когда Зыков говорит, его грудь гудит и ухает, как соборный колокол»— это командир из «Ватаги» В. Шишкова. Даже А. Серафимович в какой-то мере отдал дань этой традиции, наделив своего Кожуха «железными челюстями».
В противоположность этому Д. Фурманов реалистически показал Чапаева. Молодой Фадеев пошел по тому же пути. Борясь против ставших уже шаблонными приемов, полемизируя со своими предшественниками, Фадеев так изображает Левинсона: «...Маленький, неказистый На вид — весь состоял из шапки, рыжей бороды да ичигов выше колен». Есть у него слабости, недостатки, с трудом перемогает он развивающуюся болезнь. Фадеев не побоялся сказать и о том, что сначала Левинсон испытывал чувство страха, когда вокруг рвались снаряды и свистели пули, и что в этих условиях ему было очень трудно командовать отрядом, что были у него и ошибки, и сомнения, и колебания, когда он принимал в бою те или иные решения. Левинсон — самый обыкновенный человек, но он пользуется в отряде огромным авторитетом, его считают «человеком особой, правильной породы». «С той поры как Левинсон был выбран командиром, никто не мог себе представить его на другом месте: каждому казалось, что самой отличительной его чертой является именно то, что он командует их отрядом».
Разумеется, Левинсон не выставляет напоказ своих слабостей и недостатков: он борется с ними и преодолевает их.
Но не это главное. Авторитет Левинсона зиждется на его мудрости, преданности делу революции и любви к своим товарищам. Партизаны видят, что он работает больше всех, отдыхает меньше всех, несет на себе главное бремя ответственности и главную тяжесть забот об отряде. Как же не уважать такого человека, не верить ему, не идти за ним? Левинсон — коммунист, и эти качества воспитаны в нем Коммунистической партией.
Главным Левинсон считал умение «видеть все так, как оно есть, для того чтобы изменить то, что есть, приближать то, что рождается и должно быть». Весь смысл и цель своей борьбы он видит в том, чтобы преодолеть бедность и скудость жизни, в которой пребывали народы старой России. И «не было бы никакого Левинсона, а был бы кто-то другой, если бы не жила в нем огромная, не сравнимая ни с каким другим желанием жажда нового, прекрасного, сильного и доброго человека», то есть гармоничного человека будущего коммунистического общества. Фадеев говорит о роли партии как школы жизни, школы политического и нравственного воспитания для каждого человека, вступающего в ее ряды. По пути коммуниста Левинсона идет Бакланов, идут другие партизаны, уже ставшие или становящиеся коммунистами.
Мечта о будущем помогает Левинсону преодолевать трудности, побеждать препятствия, быть человеком, идущим во главе, самоотверженно и бесстрашно выполнять свой долг. Но чуткость к людям не мешает Левинсону, когда надо, быть требовательным и суровым, строгим к нарушителям дисциплины, ненавидеть анархию и стихию, быть жестким и неумолимым, если этого требует революционный долг. В этом суть революционного социалистического гуманизма.
Преодолевая чувство острой жалости, он дает согласие прервать жизнь Фролова, безнадежно больного (его нельзя взять с собой, но и нельзя оставить на растерзание врагам). С болью в сердце он вынужден дать приказ: конфисковать продовольствие у бедняка, чтобы накормить голодных партизан.
Фадеев без прикрас изображал жизнь, не боялся «острых углов», не идеализировал войну — даже справедливую. Но главным в романе остается изображение революционного патриотизма, с которым идут в бой и умирают ради торжества революции простые советские люди.
Левинсон не является в романе единственным «новым героем современности». Горячую симпатию читателей вызывает командир взвода, бывший пастух Метелица. За смелость и отвагу его очень любят в отряде. Многие любуются «порывистыми движениями его гибкого тела, туго скрученного, как ременный бич». Любуется им и командир отряда Левинсон. Глава «Разведка Метелицы» читается как яркое романтическое повествование.
На верном коне Метелица мчится сквозь осеннюю тайгу «в шорохе трав, в холодном свете умирающего дня». Трогательно описана его встреча с пастушонком, напомнившая Метелице его собственное сиротское детство. И вот он, «сдерживая могучий трепет сердца, почти не дыша», пробирается через сад к дому, где остановились белые офицеры, надеясь выведать что-либо полезное для отряда. Но враги схватили Метелицу. Его выводят перед толпой крестьян. Он идет «легким звериным, не тяготеющим к земле шагом, раскачиваясь гибким телом, и каждый человек на площади почувствовал, какая звериная и легкая, как эта поступь, сила живет в его гибком и жадном теле».
Белогвардейцы тщетно пытаются заставить юного пастушонка опознать Метелицу. Прощаясь с жизнью, Метелица устремляет свой взор туда, «где в сером утреннем дыму застыли величавые хребты». И его оза-ряет мысль: «Все самое большое и важное из того, что он делал в жизни, он, сам того не замечая, делал ради людей и для людей». Вот то главное в его характере, что раскрывает в нем революция.
Фадеев придавал большое значение образу Метелицы: «Мне показалось необходимым воплотить те черты характера, которых не хватает у Левинсона. Если бы Левинсон имел вдобавок к имеющимся у него качествам и качества характера Метелицы, он был бы идеальным человеком», — говорил писатель, раскрывая свое понимание эстетического идеала.
Фадеев не идеализировал партизан, он видел в них немало недостатков, пережитков тяжелого прошлого, но он зорко подмечал в них черты нового человека, рожденного революцией.
Один из главных персонажей романа, в котором, пожалуй, с наибольшей силой воплотилась авторская идея о «переделке человеческого материала под руководством большевиков, — бывший шахтер Морозка. Дед его был крестьянином, отец — шахтером. «В двенадцать лет Морозка научился вставать по гудку, катать вагонетки, говорить ненужные, больше матерные слова и пить водку». Так началась для него, как и для миллионов других тружеников, тяжкая, беспросветная жизнь при капитализме. А когда грянула первая мировая война, его тут же погнали на фронт сражаться за чуждые пароду интересы. Израненный и искалеченный, возвращается он оттуда — и почти без передышки включается в новую, гражданскую войну, в борьбу за власть Советов.
У Морозки много недостатков, по это отнюдь не исключает его участия в борьбе за социализм. Именно о таких людях, как он, В. И. Ленин сказал: «Мы хотим построить социализм из тех людей, которые воспитаны капитализмом, им испорчены, развращены, но зато им и закалены к борьбе».
Фадеев очень убедительно раскрывает процесс перевоспитания таких людей. Под влиянием Левинсона, Дубова, Гончаренко, Бакланова Морозка сам начинает бороться со своими недостатками, освобождается от тяжкого груза предрассудков и пережитков прошлого, преодолевает сидящего в нем «внутреннего врага». Он начинает анализировать свою жизнь и поступки (до этого Морозка жил бездумной, стихийной «роевой» жизнью): «Он с неведомой ему — грустной, усталой, почти старческой — злобой думал о том, что ему уже двадцать семь лет, и ни одной минуты из прожитого нельзя вернуть, чтобы прожить ее по-иному». И он старается попасть «на ту, казавшуюся ему прямой, ясной и правильной, дорогу, по которой шли такие люди, как Левинсон, Бакланов, Дубов».
Морозка умирает как герой, пожертвовав собой ради спасения жизни товарищей. Его подвиг во имя революции, во имя народа утверждал идею непобедимости дела социалистической революции.
Жена Морозки Варя «дана в романе хорошей, доброй женщиной, другом партизан»,— писал Фадеев,— но на ней «лежит печать проклятого наследия прошлого, как раз в той сфере отношений, то есть в сфере любовной, семейной, которую в нашем социалистическом обществе мы хотим нормализовать и облагородить». В «Разгроме» прослеживается нравственная эволюция, рост личности этой женщины.
Разные люди приходили в революцию. В основном это были те, кто по праву мог сказать: «Моя революция», кто, пройдя суровые испытания, приходил, как Левинсон, к «самой простой и самой нелегкой мудрости»: «...видеть все так, как оно есть,— для того, чтобы изменять то, что есть, приближать то, что рождается и должно быть», кто, как Метелица, за несколько мгновений до смерти думал о том, что надо жить «ради людей и для людей», кто ценой своей жизни, как Морозка, спасал жизнь своих товарищей. Но в лагере революции порой случайно оказывались и те, кто, не поняв великого смысла революционных завоеваний, а лишь побуж-даемые желанием «борьбы и движения», чувством ложной романтики, решали, что настал их час показать свое народолюбие, свой исключительный гуманизм. Таков в романе Мечик. Реальная партизанская жизнь, ее трудности, сложность взаимоотношений в отряде были ему не под силу. Этот чистенький, благовоспитанный мальчик оказался насквозь зараженным буржуазным индивидуализмом. Интересы рабочего класса, интересы крестьянства, которые с оружием в руках защищала Советская власть, оказались для него чуждыми, даже враждебными. В том, что этот «никчемный пустоцвет» завершил свой путь предательством, нет ничего неожиданного.
В романе очень подробно прослеживается его путь предательства. Уже вскоре после того как Мечик попадает в отряд Левинсона, столкнувшись с первыми трудностями партизанской жизни, он приходит к мысли: «...тем или иным путем, но как можно скорее уйти из отряда». Просто уйти — такой возможности ему не представилось. Жизнь заставила его пройти суровую проверку, и он ее не выдержал. Посланный вперед до-зорным, он наткнулся на засаду белых и вместо того, чтобы выстрелами предупредить отряд, трусливо бежал. Он спас свою жизнь ценой «неслыханного гнусного предательства». Из-за него погиб Морозка, из-за него отряд потерял немало своих бойцов. В какое-то мгновение, он, казалось бы, пытается осудить себя. «Ай, боже мой, боже мой... Ай-ай... боже мой...» — то шептал, то вскрикивал Мечик, вздрагивая от каждого нового оглушительного залпа и нарочно так жалко кривя свое поцарапанное лицо, как это делают дети, когда им хочется вызвать слезы. Но глаза его были отвратительно, постыдно сухи» (курсив мой. — 5.5.). Это было не осуждение, это была игра перед самим собой, попытка обмануть самого себя, выглядеть перед собой лучше, чище, чем он был на самом деле. «Что я наделал... о-о-о... что я наделал,— повторял он, пере-катываясь на локтях и животе и с каждым мгновением все ясней, убийственней и жалобней представляя себе истинное значение своего бегства, первых трех выстрелов и всей последующей стрельбы.—Что я наделал, как мог я это сделать,— я, такой хороший и честный и никому не желавший зла — о...о...о... как мог я это сделать!» Но автор беспощаден к предателю. Ни у него, ни у читателей не возникает ни малейшего сочувствия к Мечику. Ведь он «мучился не столько потому, что из-за этого его поступка погибли десятки доверившихся ему людей, сколько потому, что нескрываемо-грязное, отвратительное пятно этого поступка противоречило всему тому хорошему и чистому, что он находил в себе.
Он машинально вытащил револьвер и долго с недоумением и ужасом глядел на него. Но он почувствовал, что никогда не убьет, не сможет убить себя, потому что больше всего на свете он любил все-таки самого себя». С этого момента игра перед самим собой прекращается. Какое-то время он еще не решался выйти на дорогу. «Вдруг там белые?» — думал он тоскливо... «А не все ли равно?» — вдруг подумал Мечик с той прямотой и трезвостью, которую он теперь сам умел находить под ворохом всяких добрых и жалостливых мыслей и чувствований. Наконец у этого «не-проходимого путаника» появились прямота и трезвость, он дает себе полный отчет в том, что он будет делать, если встретит белых. И если вначале, задумав уйти из отряда, он предполагал, что у него может быть тот или иной путь, то теперь его выбор сделан окончательно и закономерно.
Раскрывая сущность характера Мечика, Фадеев писал спустя более десяти лет после выхода книги: «...конечно... Мечик примкнул к революционному движению по мотивам личным, индивидуалистическим, скрыто-карьеристским. Такие люди, столкнувшись с трудностями движения и с препятствиями, которые ставит революционная действительность на путях личной карьеры, превращаются либо в брюзжащих обывателей, либо во врагов революции и народа».
Работая над «Разгромом», Фадеев перечитал многие произведения Льва Толстого, учился у него искусству изображения характеров и событий.
«Толстой всегда пленял меня живостью и правдивостью своих художественных образов, большой конкретностью, чувственной осязаемостью изображаемого и очень большой простотой, — рассказывал позднее Фадеев.— Работая над произведением «Разгром», я в иных местах в ритме фразы, в построении ее невольно воспринял некоторые характерные черты языка Толстого».
Фадеев учился у Л. Толстого умению рисовать портреты героев с помощью характерных деталей, неоднократного их повторения (ср., например, «голубые, нездешние глаза Левинсона» — деталь портрета, часто повторяемая в романе) и прежде всего глубокому раскрытию внутреннего мира, психологическому анализу — тому, что Н. Г. Чернышевский определял как «диалектику души». Воспринял Фадеев у Л. Толстого интерес к моральным, нравственным проблемам,
Такую учебу у классиков — при сохранении идейной самостоятельности молодого автора — Фадеев считал возможной и полезной.
Если в стилевом отношении Фадеев в «Разгроме» близок к Л. Толстому, то идейным учителем Фадеева был М. Горький. Многое сближает Фадеева с ним: и восхищение революционной борьбой трудового народа, революционный гуманизм, мечта о прекрасном человеке, ненависть к собственническому миру. Литературоведы нашли, что даже центральная сцена романа — бой у трясины, когда Левинсон появляется среди партизан с зажженным факелом в руке и спасает их — напоминает ситуацию из рассказа «Старуха Изергиль»: воскрешает в памяти образ Данко, выводящего народ из болот и топей к светлому будущему.
Фадеев первым из молодых советских писателей достиг высокого мастерства в изображении революционной борьбы, в создании образов героев революции. Его роман был тепло встречен читателями и большинством критиков.
