В ночь с 29 на 30 июня 1918 года во Владивостоке был совершен контрреволюционный переворот. Весть об этом докатилась и до таежной Чугуевки. Ездившие в Спасск крестьяне рассказывали, что, захватив власть во Владивостоке, интервенты и белогвардейцы двинулись на север, по линии железной дороги. Шли бои за Никольск-Уссурийский, потом за Спасск. Небольшие отряды красногвардейцев были вынуждены отходить под нажимом численно превосходящих сил врагов. И только в июле удалось остановить это наступление, использовав как рубеж обороны реку Уссури. Пролетарский Хабаровск послал па помощь приморцам несколько боевых отрядов.

Но в середине августа против Уссурийского фронта были брошены японская пехотная дивизия, американские и канадские части. Фронт был прорван. С запада на Дальний Восток катилась другая волна агрессоров—чехословацкие легионеры, обманутые своими генералами. Еще в мае, выступив против Советов, бело-чехи завладели большей частью великой сибирской магистрали, захватили Кругобайкальскую железную дорогу, взяли Читу. Пал Хабаровск. Англо-французские и японо-американские интервенты привели к власти своих ставленников: сначала эсеровское контрреволюционное правительство в Омске, а затем пришедшего ему на смену диктатора и палача адмирала Колчака.

Быстро промелькнуло это беспокойное лето. В училище уже начались занятия, и Саше надо было собираться в город. Не без тревоги мать расставалась со своими сыновьями. Таня, окончившая весной 1918 года гимназию, осталась в Чугуевке.

Сквозное движение по Уссурийской дороге уже восстановилось. На станциях было много вооруженных белогвардейцев. У пассажиров проверяли документы. Подозрительных ссаживали с поезда, подвергали до-просу, отправляли в тюрьму. Как и надеялся Саша, отпускные удостоверения и ученические билеты помогли ему и брату Володе проехать во Владивосток.

Их встретили Мария Владимировна и ее дети — Игорь и Вероника. Всеволода не было. Оказалось, что он и его друг Костя Суханов арестованы белочехами и находятся в лагере за колючей проволокой. Передавали, что у заключенных бодрое состояние духа, их не забывают товарищи, оставшиеся на воле, ушедшие в подполье, изредка удаются передачи. Среди чехов, охраняющих лагерь, есть друзья.

Когда Игорь и Саша остались одни, Игорь под большим секретом сообщил, что он отныне определил свой путь, стал членом партии большевиков. Его долг — мстить за брата, занять его место в строю. Узнав об этом, Саша взволнованно сказал:

— Куда ты — туда и я. Мое место быть рядом с тобой. Сегодня каждый честный человек должен быть с коммунистами,— и потребовал, чтобы Игорь тотчас связал его с подпольным партийным комитетом.

— Не горячись, всему свое время. Партии нужны смелые, проверенные люди, — ответил ему двоюродный брат.

А потом Игорь и Саша пошли пройтись по городу. И как-то само собой случилось, что они направились к подножию Орлиного гнезда. Бывало, в дни детства и ранней юности взбирались они сюда, чтобы полюбоваться на дома и улицы, спускающиеся к синей бухте по склонам сопок, на маленькие трамвайчики, бегущие по Светланской *, на зелень городских садов и лесистый мыс Чуркина, на вытянувшийся в длину узкий гористый полуостров Эгершельд, у причалов которого всегда виднелся лес мачт и труб пассажирских и грузовых пароходов. А как любили братья побродить вдоль пакгаузов и причалов, послушать шум лебедок, разгружающих пароходы, вдохнуть полной грудью терпко-соленый запах моря и просмоленной пеньки! Отсюда уходили во все края морские гиганты, будя в памяти рассказы о путешествиях и приключениях отважных мореплавателей. Кто же в юности не увлекался ими? А теперь на рейде бухты стоят вражеские корабли с орудиями; уставившимися на родной город.

Игорь достал из кармана листок, протянул Саше:

— Прочти. Это любимые стихи Всеволода.


Ты гордо вышел на смену павших,
В ряды восставших
Ты гордо встал...
Бросай же- искры в сердца уставших,
Храни же чистый там идеал!
Не падай духом в борьбе суровой,
Мы к жизни новой
Очистим путь.
Гори звездою во мгле свинцовой,
Порывам смелым не дай уснуть:
Мы не уступим, мы не устанем,
Мы снова встанем,
Как грозный вал.
И на призывы к мятежным браням
За нами встанет, кто духом пал **.


* Главная улица города, теперь Ленинская улица.

** Стихи поэта Изгнанника,

Стихи были созвучны настроению молодых людей.

К этому времени вся семья Сибирцевых была связана с большевистским подпольем, на путь борьбы против врагов Советской Родины вступила и Мария Владимировна. «Мария Владимировна очень рано... я думаю, под влиянием старшего сына, стала сочувствовать большевикам. Это был абсолютно свой человек, причем человек необычайной воли, сдержанности, большого ума и прекрасный конспиратор,— вспоминал о ней А. А. Фадеев в незаконченном очерке «Семья Сибирцевых». — Формально она была беспартийная. Когда власть захватил Меркулов *, ее посадили в тюрьму. Она была знаменем для многих слоев населения. Мария Владимировна просидела несколько месяцев в тюрьме... Вступила в партию... Когда она умерла **, перед ее гробом буквально прошел весь Владивосток, потому что это уже была легендарная фигура».

* Меркулов — белогвардейский правитель, временно захвативший власть в Приморье в мае 1921 года.

** М. В. Сибирцева умерла в ноябре 1923 года.

М. В. Сибирцевой рассказывает и видный руководитель владивостокского подполья М. И. Губельман: «Мария Владимировна Сибирцева была человеком поистине редкой души. В ней поражало сочетание удивительной нежности, умной заботы и человечности в отношении к своим товарищам, к матросам, рабочим, молодежи — с непримиримой, железной ненавистью к слугам царского строя, к белогвардейцам и интервентам. Она любила молодежь потому, что видела в ней будущее нашей Родины, ее революционную славу».

В значительной мере в те недели и месяцы жизненный путь А. Фадеева определился под влиянием М. В. Сибирцевой и ее сыновей.

Вот как об этом писал впоследствии А. Фадеев: «...'Я был уже партийным человеком, роль партии я чувствовал, но сущности, значения не понимал, был слишком еще молод и мало знал Первый человек, который мне это объяснил, был Игорь Сибирцев... Он мне дал «Что делать?» Ленина и стал говорить о значении партии... Игорь Сибирцев был мой первый пар-тизанский воспитатель и учитель, и я очень любил его, так же, как и его старшего брата Всеволода».

Сашу Фадеева приняли в ряды Российской Коммунистической партии в сентябре 1918 года, когда ему еще не было 17 лет. Вступили в партию и его близкие друзья по коммерческому училищу — Нерезов, Билименко, Бородкин.

«Сама история, революция с ее бушующим ветром и ревущими волнами вдруг начала нас растасовывать с такою мощною силою!.. — писал А. Фадеев. — Мир раскололся, перед каждым юношей уже не фигурально, а жизненно... вставал вопрос: «В каком сражаться стане?» Молодые люди, которых сама жизнь непосредственно подвела к революции — такими были мы,— не искали друг друга, а сразу узнавали друг друга по голосу... Чем глубже мы входили в эту новую для нас, такую мощную, духовную сферу деятельности... тем больше у нас появлялось все новых друзей, а старых, кто не вошел с нами в эту дверь, уносило дальше и дальше от нас».

Саша еще посещает коммерческое училище, надеется, что удастся его окончить. Кроме того, звание ученика коммерческого училища неплохо маскирует нелегальную работу молодого коммуниста.

После занятий Фадеев и его друзья отправляются в рабочие кварталы, собирают продукты питания, одежду и деньги для заключенных и их семей. Носят передачи родственникам, томящимся за колючей проволо-кой, У Саши для этого есть все основания: в числе узников его двоюродный брат Всеволод.

В ноябре 1918 года один из первых учителей Фадеева в школе большевизма — пламенный Костя Суханов — стал жертвой кровавой расправы. Он был убит интервентами якобы при попытке к бегству.

Потрясенный смертью друга, Всеволод Сибирцев написал взволнованные стихи:


Убийцы!
Горящий костер
Кровью гасить бесполезно!
Где руку рабочий простер, —
Власть его воле железной!


(Думал ли он, что через полтора года он и сам разделит участь своего друга?) Эти строки удалось передать па волю. Их подхватили и понесли в рабочую массу Саша Фадеев и его друзья,

Злодейским убийством Суханова интервентам не удалось запугать рабочих и крестьян. Вокруг подпольного партийного комитета сплачивались все новые и новые отряды трудящихся.

Саша Фадеев с головой уходит в подпольную работу. Вскоре, приняв в целях конспирации подпольную кличку Булыга, он становится частым гостем Народного дома. Колчаковские власти не могли закрыть этот своеобразный клуб рабочих и служащих. Здесь всегда было много молодежи. В Народном доме устраивались танцы, демонстрировались кинокартины, выступала самодеятельная труппа рабочих-актеров. Здесь было можно искусно замаскировать конспиративную работу. Под сценой "умудрились устроить «паспортное бюро», заполняли бланки паспортов, готовили справки, ставили подложные печати. Белогвардейские кордоны на железных и шоссейных дорогах должны были, по замыслу властей, пресечь движение по области «нежелательных элементов», а паспорта и другие документы, изготовленные Булыгой и подпольщиками, сводили на нет все эти ухищрения.

Подчас происходили прямо-таки забавные вещи. Друзья Фадеева тех лет вспоминают. Однажды в поезд, идущий в Шкотово, сел связной подпольщик, снабженный пропуском, который изготовил ему Булыга. В том же купе разместились крестьяне, ехавшие в Сучан. При проверке документов выяснилось, что у них нет пропусков. Белогвардейский контролер предложил крестьянам сойти с поезда и отправиться в комендатуру за получением их, а в заключение попросил у пассажира (связного) еще раз достать пропуск и показал его крестьянам: вот смотрите, какой вам надо получить пропуск.

«Да, Саша работает точно. Не подведет,— рассказывал потом связной.— Не будь конспирации, направить бы этих бедных крестьян не в комендатуру, где они простоят в очереди невесть сколько времени, а прямо к Саше Булыге — получай у нас без задержки!»

Саша подружился и работал с Зоей Секретаревой, Таней Цивилевой, Настей Нешитовой, Зоей Станковой — активными деятелями большевистского подполья. Его ценили за смелость, точность в исполнении поручений.

Участвовал Саша и в печатании листовок, а иногда поздно ночью расклеивал их на стенах и заборах. Однажды удалось наклеить листовку па дверях чешского штаба.

«Это был первый их выход с листовками... Олег предложил, чтобы ребята ходили обязательно нарами,— один достает листовку, другой мажет, и пока один наклеивает, другой прячет склянку,— и чтобы ходили обязательно юноша с девушкой: если захватит «полицай», можно объяснить прогулку в такой неурочный час мотивами любовными». Это — отрывок из «Молодой гвардии», а кажется, что Фадеев писал о себе и друзьях, о своей юности.

Не случайно писатель Василий Смирнов сказал о «Молодой гвардии»: «Подвиги краснодонцев, характеры молодых героев, их духовное богатство, все тонкие, светлые, патриотические движения юных дуга в годину смертельной опасности, нависшей над Родиной,— это, очевидно, не только свидетельство найденных документов подпольной комсомольской организации в Красподоне, но и свет собственной биографии писателя... Поэтому «Молодая гвардия» так удалась Фадееву. Это Молодая гвардия не только Краснодона, но и Дальнего Востока первых лет революции».

Одно из самых ярких впечатлений юности Саши Фадеева — первая встреча с легендарным Сергеем Лазо. Молодой офицер царской армии, Лазо одним из первых среди командиров гарнизона перешел на сторону соци-алистической революции. В Красноярске, где он тогда служил, Лазо привел свою роту па площадь перед зданием Совета и тем помог переходу власти в руки народа. Он мужественно сражался против мятежных юнкеров в Иркутске и против сил контрреволюции в Забайкалье. После поражения наших войск Лазо тайно пробрался во Владивосток и жил здесь на нелегальном положении, участвуя в борьбе против интервентов и бе-логвардейцев.

Однажды в начале 1919 года Фадееву поручили проводить прибывшего во Владивосток члена Центросибири * Дельвига с квартиры в рабочей слободке, где он скрывался, на Первую речку, в домик, где жил железнодорожник-большевик по кличке «дядя Митя». Здесь проходил пленум Дальневосточного краевого комитета большевиков.

* Верховный орган Советской власти в Сибири после победы социалистической революции,

Саша сразу же обратил внимание на молодого человека лет двадцати трех, ростом выше всех на голову, с лицом поразительной интеллектуальной красоты. Овальное смуглое лицо, крылатые брови, черные, густые волосы, темные, поблескивающие глаза, черная вьющаяся бородка — эти черты незнакомца бросались в глаза. Было заметно, что товарищи относились к нему нежно и уважительно.

Фадееву очень хотелось узнать, кто этот незаурядный человек. Но молодой подпольщик еще не имел права присутствовать на этом важном совещании. Пришлось бы ему выйти во двор и ждать там, пока закончится пленум, чтобы проводить Дельвига обратно, но кто-то пожалел его:

— А что, если мы уложим его в постель дяди Мити и заставим в порядке партийной дисциплины спать?

«Это предложение всем очень понравилось. Уложили меня спать. Разумеется, никто не думал, что я усну на самом деле, — рассказывал Фадеев. — Я лег лицом к стене и, конечно, не уснул ни на одну минуту и прослушал все заседание».

Доклад делал поразивший Фадеева молодой человек. Саша не мог видеть жестов оратора,' только слышал его твердый, приятный голос.

Примерно в три или четыре часа ночи Сашу «разбудили». Он отвел Дельвига обратно, а потом вернулся к себе на квартиру, где жил с Игорем Сибирцевым.

— Знаешь, кто это выступал? — Сергей Георгиевич Лазо,— сказал Игорь, который тоже участвовал в совещании. — Изумительный человек, прекрасный математик, блестящий шахматист. И это, очевидно, у него сказывается во всем. Он один из крупнейших наших работников в Забайкалье, был командующим Забайкальским фронтом и проявил себя как исключительно талантливый полководец в борьбе с атаманом Семеновым.

Так Фадеев встретился с Сергеем Лазо, позднее он познакомился с ним ближе, стал одним из его младших соратников. Для Александра, как и для многих других молодых революционеров, Лазо навсегда остался люби-мым героем юности.

И еще один революционер остался в памяти Фадеева. Это был М. И. Губельман, родной брат видного революционера Емельяна Ярославского, известный среди владивостокских подпольщиков под кличкой «дядя Володя». Член партии с 1903 года, бесстрашный большевик, брошенный царскими властями на каторгу, он возвратился после февраля 1917 года во Владивосток, где участвовал в провозглашении Советской власти. В дни контрреволюционного мятежа Губельман, заключенный в тот же лагерь, где находились Константин Суханов, Всеволод Сибирцев и их товарищи, переодевшись в форму полковника чехословацкого корпуса (ее сумели передать друзья), обманул бдительность охраны и среди бела дня ушел из лагеря. Вскоре, надежно укрывшись, он включился в работу владивостокского подполья, позднее стал комиссаром партизанских отрядов Приморья.

«...Ты хорошо знаешь, какое влияние твоя замечательная жизнь и борьба оказали на меня, юношу. Я всегда храню в сердце твой образ, как одного из моих первых учителей в суровой и прекрасной школе большевизма»,— писал А. Фадеев М. И. Губельману в 1955 году.

Красная Армия вела ожесточенные бои с белогвардейцами и интервентами, готовилась к наступлению на захваченную Колчаком Сибирь. Весной 1919 года коммунисты Приморья организовали партизанское движение в горно-таежных районах края. Сучанские шахтеры, спасение хлеборобы, рабочие Свиягинских лесных промыслов, ольгинские рыбаки, улахинские охотники брались за оружие. Партизаны взрывали железнодорожные пути, пускали под откос поезда, совершали нападения на гарнизоны и маршевые отряды интервентов и белогвардейцев.

Дальневосточный партийный комитет на своей апрельской конференции принял решение: не прекращая подпольной борьбы в городах, послать в охваченные восстанием районы Приморья основную часть подпольщиков-коммунистов.

В Сучан, где сконцентрировались основные партизанские силы, были направлены С. Г. Лазо, М. И. Губельман, И. М. Сибирцев и другие руководители, а также группа молодых коммунистов, среди которых были Саша Фадеев-Булыга и его друзья по коммерческому училищу.

Фадеев тех незабываемых дней запомнился друзьям юношей в рубашке неопределенного цвета, в ботинках, до дыр изношенных, с вытянутой тонкой шеей, с лицом, обильно усыпанным веснушками, сосредоточенным, с умными наблюдательными глазами. Он не расставался с карандашом, что-то записывал на листках бумаги, которые потом с любовью прятал в свою увесистую сумку, висевшую на ремне через плечо... «Никто из нас тогда не подозревал в нем будущего выдающегося писателя нашей советской земли, не знал, что он первым из писателей словом художника расскажет пароду о бессмертных подвигах партизан героичес-кого Приморья»,— рассказывали впоследствии его товарищи.

Сучан был в ту пору душой партизанского движения в Приморье. «Героический сучанский рудник! Заброшенный в глухую тайгу, четыре года — с 1918 по 1922 — не выпускал он из своих рук пробитое пулями, овеянное стужами, ветрами, туманами священное знамя борьбы против своих и иноземных капиталистов,— писал о Сучане А. А. Фадеев в очерке «Земляки» (1936).— И хотя обильно полили своей кровью долины и сопки Приморья горняки Сучана, не оскудела сила его сынов. Она приумножилась, и на место погибших стали новые бойцы».

Вспоминал Фадеев и о том, как создавались первые партизанские отряды в непроходимых горах и лесах. «В зимнюю стужу и в летний зной, под снегом и дождем, иногда без куска хлеба, питаясь виноградными листьями, грибами, кедровыми орехами, храбрые партизаны совершали свои походы. Внезапно они били в тыл врага, разрушали железные дороги, взрывали поезда с белыми и японцами».

Командующий партизанскими силами в Сучанской долине Николай Илыохов направил Фадеева в Новолитовскую роту Сучанского партизанского отряда, где уже служили его «друзья-мушкетеры» — Петя Нерезов, Гриша Билйменко и Саня Бородкин, «Я на всю жизнь благодарен судьбе, что у меня в боевые годы оказалось трое таких друзей! — расска-зывал позднее Фадеев.— Мы так беззаветно любили друг друга, готовы были отдать свою жизнь за всех и за каждого! Мы так старались друг перед другом не уронить себя и так заботились о сохранении чести друг друга, что сами не замечали, как постепенно воспитывали друг в друге мужество, смелость, волю и росли политически. В общем, мы были совершенно отчаянные ребята,— нас любили и в роте и в отряде. Петр был старше Гриши и Сани на один год, а меня — на два, он был человек очень твердый, не болтливый, выдержанно-храбрый, и, может быть, именно благодаря этим его качествам, мы не погибли в первые же месяцы,— в такие мы попали переделки из-за нашей отчаянной юношеской безрассудной отваги».

Вначале ребята несли караульную службу при партизанском штабе в деревне Фроловке. Сашу Фадеева и его товарища Изю Дольникова привлекли к выпуску газеты «Партизанский вестник». Это была не совсем обычная газета. Ее выпускали не типографским способом, а печатали на пишущей машинке в нескольких десятках экземпляров. Фадеев и Дольни-ков помещали в газете заметки о жизни партизанского отряда, а их боевой друг Костя Рослый — поэт-партизан — писал для газеты проникнутые революционно-романтическим пафосом стихи. Некоторые из них стали песнями:


Дуют холодные ветры,
Вьются над думой людской,
Носится коршун над сопкой,
Крик его полон тоской.
Здесь, средь Сучанской долины,
Где скалы угрюмо глядят,
Смело выходит в равнину
Наш партизанский отряд.


Сучанский партизанский отряд в мае — июне 1919 года вел тяжелые бои с белогвардейцами и интервентами то на Приморском побережье близ Владимиро-Александровского, то по Сучанской железнодорожной ветке. В них участвовали Саша Фадеев и ето школьные товарищи.

Возвратившись во Фроловку, где помещался партизанский штаб, Фадеев встретился с Лазо и Губельманом. Лазо в это время уже исполнял обязанности командующего партизанскими отрядами Приморья, а Губельман — комиссара этих отрядов.

Вскоре Александру пришлось расстаться с друзьями юности. Нерезова, Билименко и Бородкина командование решило направить на север, на главную партизанскую базу в Анучино, а Фадееву было поручено вместе с членом Сучанского ревкома 3. Н. Мартыновым совершить агитационный рейд по таежным деревням и селам до поста Ольги и обратно и организовать выборы депутатов на первый повстанческий съезд трудящихся Ольгинского уезда, освобожденного партизанами.

О себе, об этом походе Александр Фадеев писал много лет спустя в романе «Последний из удэге», рассказывая о гимназисте Сереже Костенецком — спутнике старого партизана Мартемьянова: «...Так приятно было ощущение усталости, влажного ветра на щеках, тяжести винчестера — настоящего охотничьего винчестера — за плечами, а главное, так еще свежо, так ново было все, что он пережил за последние недели,— весь их страннический путь через леса, перевалы, болота; таинственные ночи у костров, полные безликих шорохов, трепета совиных крыл, далекого звучания падающей воды или осыпающегося щебня; ночи на заброшенных хуторах, на туземных стойбищах, пахнущих дымом и невыделанной кожей; золотисто-розовый туман по утрам, за которым внезапно открывались зеле-неющие пашни, поднятые с весны поскотины, шумные села, кипящие вооруженным народом, бурные крестьянские сходы, вереницы подвод, беспрерывная смена лиц и событий, в которой особенно весело было ловить на себе быстрые любопытные взгляды из-под какого-нибудь ситцевого платочка».

Прошел почти месяц странствий. Мартынов и Саша Булыга возвратились в партизанский штаб, приняли участие в работе съезда трудящихся, проходившего в селе Сергеевке. Сашу Булыгу выбрали секретарем, и он вел протоколы съезда.

Здесь он вновь встретился с Лазо, Губельманом, Игорем Сибирцевым и другими боевыми товарищами.

Делегаты съезда подтвердили свою верность Советскому правительству, высказались за продолжение борьбы против Колчака и японо-американских интервентов.

Вскоре началось большое наступление объединенных сил колчаковцев и интервентов на партизанские районы. Развернулись ожесточенные бои. Партизанскими отрядами командовал Сергей Лазо, который, по словам Фадеева, «всегда умел найти неожиданные, смелые, стремительные ходы, но в то же время был расчетлив, распорядителен и абсолютно бесстрашен».

Героическое сопротивление партизан не смогло остановить натиска многотысячной армии врагов. Многие партизанские отряды были разгромлены. Остальные, ведя арьергардные бои, уходили на север, в глубь тайги. Наступление интервентов и белогвардейцев сопровождалось зверскими расправами с ранеными и взятыми в плен партизанами и мирным населением.

Навсегда остались в памяти Фадеева эти тяжелые бои в районе Молчановки — Монакино — Вангоу, гибель одного за другим многих верных товарищей, бессонные ночи, форсирование рек, переходы по болотам, подъемы по горным тропам: «...Мы испытали много тяжелого, жестокого, видели трупы замученных карателями крестьян, потеряли в боях многих людей, которых успели полюбить, знали об арестах в городе луч-ших наших друзей по подполью, знали о чудовищных зверствах в контрразведках белых». Впоследствии А. А. Фадеев изобразит это тяжелое в истории партизанского движения время в романе «Разгром». Расскажет он в нем и о том, как однажды в тумане их отряд чуть было не попал в белогвардейскую засаду. Но посланные вперед шахтер-боец Морозов и партизан Ещенко, жертвуя собою, сигнальными выстрелами предупредили товарищей об опасности.

Осенью 1919 года Александр Фадеев и Игорь Сибирцев вступили в Свиягинский партизанский отряд, который после тяжелых боев пришел в Чугуевку, где на протяжении всего периода колчаковщины сохранялась Советская власть. Сюда же отступили и партизаны из Сучана.

«Когда я впервые столкнулся с этим отрядом,— рассказывал А. А. Фадеев, — он был уже самым дисциплинированным, самым неуловимым и самым действенным красным партизанским отрядом. Он совершенно был лишен черт «партизанщины». Это была настоящая, сплоченная, боевая воинская часть».

Понравился молодым людям и командир отряда И. М. Певзнер, большеглазый, рыжебородый мужчина невысокого роста в черном ватнике и барсучьей шапке, с маузером в деревянной кобуре. Это был молчаливый человек, обладавший спокойствием и твердостью духа *. Певзнер охотно принял Сашу и Игоря в свой отряд. Он знал их еще во Владивостоке по совместной подпольной борьбе.

* «Впоследствии образ этого командира много дал мне при изображении командира партизанского отряда Левинсона в повести «Разгром», — писал А. Фадеев в очерке «Особый коммунистический».

Командир отряда назначил Сибирцева начальником штаба, а Фадеева-Булыгу его помощником.

Лагерь разбили в Свиягинских лесах, откуда боевые группы выходили на операции к линии железной дороги: подрывали полотно, пускали под откос поезда с военными грузами и солдатами врага.

«Наша жизнь слагалась из походов, и после каждого похода по всей округе рыскали отряды японцев и белых. Нет более замечательной силы на свете, как содружество передовых рабочих, — вспоминал Фадеев. — Подумать только — вся Свиягинская леспая дача вдоль и поперек изрезана дорогами, по которым подвозили к железнодорожной ветке лес. Мы жили в сети этих дорог. Ближайшая из них проходила от нас пе дальше, как в пяти-шести километрах. И часто бывало, что после нашего удачного набега на линию все эти дороги были наводнены вражескими разъездами, а мы сидели спокойно в своем зимовье, и из сотни людей, работавших на ветке, враг не имел ни одного, кто бы указал им наше местопребывание».

Новый, 1920 год партизаны встречали в тайге. Все еще приходилось опасаться встреч с крупными силами врага, но уже шли вести о наступлении Красной Армии, освобождавшей Сибирь от интервентов и белогвардейцев.

Партизаны участили свои набеги на железную дорогу. Из опросов пленных было видно, что дух колчаковских солдат и офицеров падал.

Пробравшийся из Владивостока связной сообщил: с Колчаком покончено, он схвачен и расстрелян по приговору Иркутского ревкома, колчаковщина доживает последние дни, во Владивостоке ревштаб во главе с Лазо готовит вооруженное восстание.

В конце января 1920 года партизанские отряды вступили во Владивосток, Никольск-Уссурийский м другие крупные населенные пункты Приморья. Всюду колчаковские гарнизоны переходили на сторону партизан. Красные знамена реяли на зданиях государственных учреждений. Но в Приморье еще оставалась многочисленная армия японских интервентов *. Установить желанную для народа Советскую власть на Дальнем Востоке было еще невозможно. По предложению В. И. Ленина на огромной территории от Байкала до Тихого океана была провозглашена Дальневосточная республика, вступившая в тесные союзные отношения с РСФСР.

Началось формирование Народно-революционной армии. В Приморье ее возглавили Сергей Лазо и его ближайшие помощники Всеволод Сибирцев ** и Алексей Луцкий.

* Войска других интервентов эвакуировались к марту

** Всеволоду Сибирцеву в августе 1919 года удалось совершать побег из концлагеря.

Певзнер был назначен командующим Спасско-Иманским военным районом. Многие бойцы Свиягинского отряда вступили в ряды Коммунистической партии, и отряд стал именоваться Особым коммунистическим.

На мартовской Дальневосточной партийной конференции политическим комиссаром района был утвержден Игорь Сибирцев, его помощником Александр Булыга. Их кандидатуры предложил Сергей Лазо.

Из Никольска-Уссурийского, где проходила конференция, Фадеев, вместе с Сергеем Лазо и Всеволодом Сибирцевым, на несколько дней приехал во Владивосток, повидался с матерью, перебравшейся сюда из Чугуевки.

Собрались друзья по владивостокскому подполью. «Было очень весело, многие из нас не видели друг друга около года, некоторые успели уже жениться. Была исключительно любовная и дружеская атмосфера. Лазо был центром этого общества, много смеялся, поблескивая своими красивыми, темными, умными глазами. Никто из нас и не думал, как скоро мы лишимся его».

В ночь с 4 на 5, апреля 1920 года Александр Фадеев находился в Спасском. Поздно ночью из Никольска-Уссурийского сообщили по телефону о выступлении японцев против Народно-революционной армии, затем связь прервалась.

Незадолго перед этим из Владивостока пришло сообщение, что японцы ведут себя все более и более подозрительно, следует быть настороже и воздерживаться от столкновений с интервентами, не давать им повода для провокаций.

Узнав о выступлении японцев, Игорь Сибирцев, который замещал уехавшего на Иман Певзнера, поднял гарнизон по тревоге. Было принято решение уходить из города в сопки, вывести артиллерию и пехоту. Но как только в лагере красных войск началось движение, стоявшие настороже японцы открыли артиллерийский и пулеметный огонь и пошли в на-ступление. Завязались жаркие схватки. У огромного эллинга — желтого ангара, предназначавшегося для дирижаблей и аэростатов,— разгорелся бой. Ринувшийся вперед Фадеев внезапно почувствовал острую боль и упал на землю. К нему приближались японцы. Бойцы, заметив, в каком положении оказался их товарищ, поспешили ему на помощь. Отстреливаясь от японцев, они успели вынести его из зоны огня. Появился Игорь Сибирцев с маузером в руке, уставший, охрипший, весь в грязи. Он направлял движение отступавших:

— На Калиновку! На Калиновку! Бойцы Особого коммунистического отряда прикрывали отступление.

Кое-как перевязали Александру рану, достали лошадь, и он, обессиленный от потери крови, проскакал на пей двадцать семь верст.

Народноармейцы с боями отходили в Калиновку. Здесь уже находилась медицинская часть. Фельдшер сделал раненому перевязку. Вскоре^ Фадеева разыскал Игорь Сибирцев. «Нашел, ни слова не говоря, положил голову на грудь, полежал молча минут пятнадцать. Это было единственное проявление нежности с его стороны за все время».

Выступление японцев в ночь с 4 на 5 апреля было повсеместным. Интервенты нанесли поражение революционным войскам, вытеснили их из городов и крупных населенных пунктов Приморья. Японцы схватили Сергея Лазо, Всеволода Сибирцева, Алексея Луцкого и других товарищей. В руках Народно-революционной армии осталась часть железной дороги от Имапа до Хабаровска.

Командование решило вести вышедшие после боев войска в Иман. О продвижении по железной дороге нечего было и думать. Пришлось идти в обход, по распутице.

Раненых несли на носилках через реки и болота, часто приподнимая, несли над головами, потому что иногда приходилось идти по горло в ледяной воде. «Каждый чувствовал эти сильные руки, поддерживающие нас. Над нами склонялись на привалах улыбающиеся лица товарищей... — вспоминал Фадеев.— Нет более великого чувства, чем дружба смелых к сильных людей во время опасности, когда каждый верит своему товарищу, когда каждый может отдать за него свою жизнь и знает, что товарищ не пощадит своей. Именно это чувство согревало нас всех во время этого необыкновенного похода».

Рана Фадеева, полученная им в бою, оказалась серьезной. Он лежал в штабном вагоне на станции Корфовская — южнее Хабаровска. Медленно тянулись часы и дни. Иногда заходили проведать товарищи, рассказывали, что происходит на фронте. Александр был так слаб, что не мог подняться и только помахивал рукой.

Но рана постепенно заживала. За окнами вагона расцветала бурная приморская весна. Саша уже начал ходить. Иногда спускался по ступенькам вагона и грелся на весеннем солнышке, сидя на шпалах, сло-женных возле путей.

В эти дни Фадеев узнал, что враги совершили злодейское убийство Сергея Лазо и его товарищей. Лазо!

«Он был прежде всего пролетарским революционером, революционером до последней капли крови... -— характеризовал народного героя А. А. Фадеев. — Это был человек высокой рыцарской чести и благородства».

Луцкий и Сибирцев!

Потомки декабристов — тех, о ком А. И. Герцен с восторгом писал, как о когорте богатырей, вылитых из стали. Еще более закаленными в борьбе были правнуки, герои пролетарской революции.

Это случилось так.

Поздно ночью белогвардейцы приняли от японцев привезенный ими па станцию Муравьев-Амурскую тайный груз — джутовые мешки, в которых находились связанные революционеры.

С паровоза, стоявшего невдалеке, прогнали машиниста и кочегара. Подняли «живой груз»...

«Любимый руководитель дальневосточных партизан Сергей Лазо был схвачен японцами и заживо сожжен в топке паровоза. Вместе с ним был схвачен и сожжен мой старший двоюродный брат Всеволод Сибирцев. Это была моя «путевка в жизнь», — говорил А. А. Фадеев.

Не дожидаясь окончательного выздоровления, Саша вернулся в строй. Вместе с Игорем Сибирцевым на пароходе «Пролетарий» и барже «Крестьянка» они стали совершать в мае — июне 1920 года опасные рейсы по Уссури и Амуру, из Имана в Амурскую область.

Это о себе и о своих товарищах писал А. Фадеев в рассказе «Рождение Амгуньского полка», как они «безропотно грузили все, что им прикажут, и в жгучий полдень и в слизкие дождливые ночи, задыхаясь под тяжестью массивных станков и несчетного количества орудийных снарядов. Они несли бессменную вахту у пулеметов, с минуты на минуту ожидая выхода японских канонерок, чтобы перерезать им путь...

Днем обстреливали их китайские посты, как только пароход приближался к китайскому берегу, а ночью леденил холодный туман, и сумрачный стлался вдоль границы Китай, суливший нежданные хунхузские налеты *. За Амуром у каждого оказались друзья, предлагавшие не ехать назад, в «чертово пекло», обещая «устроить» на более спокойные места без всякого риска. Но, справив дела, они неизменно возвращались обратно, шли, стиснув зубы, надвинув шапки на брови, снова вверх и вверх против течения — для новых вахт и драк, за новым драгоценным грузом». Ведь все эти снаряды и патроны — придет час, знали они, — будут выпущены против врагов Родины.

Выполнив задание, Фадеев и Сибирцев возвратились во Владивосток, но ненадолго. «...Я столько пережил за истекшие полтора года, что был просто влюблен в этот солнечный Владивосток с окружав-шими его сверкающими от солнца бухтами и заливами. Мне так не хотелось уезжать, — писал много лет спустя А. Фадеев, — но нам — мне, Игорю и Тамаре Головкиной ** предстояло по фальшивым документам ехать в Благовещенск, где в это время уже не было японцев и была наша власть».

* Хунхузы («краснобородые») — китайские бандиты, тер-роризировавшие мирное китайское население; совершали бандитские нападения и на территорию русского Дальнего Рю- стока.

** Тамара Головнина - товарищ Фадеева по подполью. Весной 1919 года она совершила дерзкий побег из колчаковской тюрьмы и ушла к партизанам.

Снова в путь, полный опасностей и тревог. По железной дороге поездом, пароходом по Сунгари боевые друзья не без приключений, по все же благополучно добрались в начале сентября 1920 года до Благовещенска.

В военном отделе Амурского обкома партии Игоря Сибирцева и Тамару Головнину направили в политотдел дивизии, а Фадеев как инструктор обкома комсомола начал помогать организации новых комсомольских ячеек в пристанционных поселках от Благовещенска до Нерчинска.

В один из приездов в Благовещенск он встретил старых друзей-«мушкетеров»: Петю Нерезова, Гришу Билименко и Саню Бородкина. Им было о чем поговорить: не виделись с мая 1919 года. Где только они не побывали: походная жизнь забросила их в Николаевск-на-Амуре, партизанили, прошли тысячи верст пешком, а сейчас ехали на Забайкальский фронт.

Была и другая волнующая встреча: с Певзнером, Барановым', многими старыми друзьями, когда на одной из станций грузился в эшелон Особый коммунистический.

Наступил октябрь 1920 года. Народно-революционная армия готовилась начать решительное наступление на белогвардейскую Читу. Фадеев получил назначение в политотдел второй Амурской стрелковой дивизии. Его послали в 13-й Амурский стрелковый полк. Вместе с этим полком он участвовал во взятия станции Борзя.

Почти каждый разъезд, каждая станция брались с жестокими боями. Морозы доходили в ту пору до 30—40 градусов, люди были плохо одеты и обуты, отмораживали руки, ноги и слепли от белизны снега на сверкающем солнце.

«Стояли чудовищные морозы... Операция была проделана полком очень смело... прорвали восемь рядов проволочных заграждений. Мы- потеряли немало людей. Ведь мы наступали весь день по совершенно открытой местности, под шрапнельным огнем, чтоб накопиться перед самой Борзей к ночной атаке», — вспоминал Фадеев тридцать лет спустя.

После завершения военных- действий бригада, в состав которой влился полк Фадеева, была переброшена в город Нерчинск, совершив «ледяной поход» в суровых зимних условиях Забайкалья.

Сохранившиеся материалы о жизни Фадеева в это время рисуют его как опытного, любимого и уважаемого, несмотря на юные годы, политработника (ему было всего 19 лет). К нему шли за советом и товари-щеской помощью и просто поговорить по душам. Положение в армии было очень тяжелым. Плохо было с, питанием, одеждой и снаряжением. В этих условиях работа комиссаров приобретала особенно важное значение. Большевистская принципиальность, политическая зрелость, простота и доступность отличали Фадеева.

Когда бригада перебазировалась в Нерчинск, Фадеева-Булыгу назначили ее комиссаром.

Тамара Головнина рассказывает: «Прибыв в город Нерчинск, политотдел организовал вечер для бойцов Народно-революционной армии. В первом ряду сидели члены штаба армии, а со сцены неслась по-мальчишески звонкая и очень красивая речь молодого политработника. Это Саша Фадеев образно рисовал два мира: мир праздной и развращенной буржуазии, подымающей в холеной руке не стакан вина, а стакан, наполненный кровью рабочих. С другой стороны, мир тружеников, чьими руками создается богатство и красота для жителей дворцов...

Зал, наполненный бойцами, затаив дыхание, слушал эту огненную речь... В задних рядах стояли бойцы, которые только что сменились с караула, и вот, как были на посту — с винтовками, в шинелях, — замерли, вслушиваясь в эти слова, исходившие из глубины горячего сердца и открытой честной души».

Никто не удивился, когда в феврале 1921 года на конференции партийных ячеек и политорганов Народно-революционной армии Фадеев-Булыга был избран делегатом на X съезд партии.

Случилось так, что Фадеев надолго покидал Дальний Восток. Оглядываясь на пройденный путь, он с полным основанием мог бы сказать уже тогда: «Я познал лучшие стороны народа, из которого. вышел. В течение трех лет вместе с ним я прошел тысячи километров дорог, спал под одной шинелью и ел из одного солдатского котелка.

Я впервые познал, что за люди идут во главе народа. И я понял, что это такие же люди, как и все, но это лучшие сыновья и дочери народа. Если бы народ не нашел их в своей среде, он навсегда остался бы прозябать в нищете и бесправии».

Среди делегатов-дальневосточников, избранных на X съезд партии, были М. И. Губельман, молодой комиссар И. С. Конев — позднее маршал Советского Союза, И. М. Певзнер и другие.

Миновали Иркутск, Красноярск, небольшой еще в ту пору Новониколаевск (Новосибирск), Омск. Оживленно беседовали о предстоящем съезде, о встречах с Владимиром Ильичей. В Екатеринбурге (Свердловске) делегаты узнали об эсеровском мятеже в Кронштадте.

Холодным мартовским утром делегаты приехали в Москву, еще хранившую на себе печать военных лет: на улицах — неубранные сугробы снега, движение небольшое: кое-где позванивают трамваи, да изредка проедет извозчичья пролетка или телега ломовика.

Как ни трудно было в Москве в ту пору, посланцев с далеких окраин встречали гостеприимно и радушно.

Съезд открылся 8 марта 1921 года в Кремле.

Дальневосточники пришли задолго до открытия съезда, сели поближе к президиуму. Зал заседаний постепенно заполнялся. И вот вошел Владимир Ильич. В зале вспыхнули аплодисменты. Они превратились в овацию, когда Владимир Ильич подошел к трибуне, чтобы объявить об открытии съезда. Ему долго не давали говорить.

Наконец воцарилась тишина.

«...Товарищи, мы в первый раз собираемся на съезд при таких условиях, когда вражеских войск, поддерживаемых капиталистами и империалистами всего мира, на территории Советской республики пет,— говорил Владимир Ильич. — В первый раз, благодаря победам Красной Армии за этот год, мы открываем партийный съезд при таких условиях. Три с половиной года неслыханно тяжелой борьбы, но отсутствие вражеских армий на нашей территории, — это мы завоевали!» 1

В зале снова аплодисменты. Ленин объявляет X съезд партии открытым. Избирается президиум.

Внимательно, боясь пропустить хоть слово, слушал Фадеев-Булыга отчет ЦК РКП (б), посвященный внутреннему и международному положению Советской страны. Немного робевший вначале, он постепенно привыкал к новой обстановке. И однажды, осмелев, подошел вместе с другими делегатами во время перерыва к Ленину, осторожно и любовно прикоснулся рукой к его пиджаку. С юношеской непосредственностью он рассказывал об этом своим товарищам, и они завидовали ему: он близко видел живого Ленина.

Съезд продолжал работу. Все эти дни Кронштадт не сходил с повестки дня. Контрреволюционный эсеровский мятеж легко мог перерасти в новую войну империалистов и контрреволюции против ослабленной голодом и разрухой Советской России.

Съезд послал почти треть своих делегатов в части Красной Армии, штурмовавшие Кронштадт. Возглавлял группу К. Е. Ворошилов. В этой группе был и Александр Фадеев.

Наступило 16 марта 1921 года. В два часа -пополудни тяжелая артиллерия Ораниенбаума * открыла огонь по мятежникам. Прошла артподготовка. Потом все стихло. Под покровом наступавшей темноты на лед вступили первые шеренги бойцов. С винтовкой в руках и парой гранат у пояса вместе с ними шел и Александр Фадеев.

* Ныне город Ломоносов, расположен на южном нобе-режъе Финского залива.

На подступах к крепости движение наступающих было замечено. По ним был открыт пулеметный и орудийный огонь. Красноармейские ряды начали редеть.

В нескольких шагах впереди Фадеева сверкнул огонь, разорвался снаряд. Взрывной волной его швырнуло на лед, на него свалилось еще несколько человек. Он почувствовал, что ранен. Тела убитых снарядом красноармейцев защитили его от леденящего ветра, но он не знал, как долго ему удастся продержаться. Шли томительные часы, над Финским заливом забрезжил рассвет. Лежа на льду, Фадеев то терял сознание, то вновь приходил в себя. Утром санитары подобрали его и отправили в один из петроградских военных госпиталей.

А над Кронштадтом, взятом невиданным еще в истории войн штурмом, уже развевалось алое знамя. Кронштадт снова стал оплотом сил социалистической революции на Балтике.

<< Назад

Вперёд >>