В большом приволжском селе Кимры * Тверской губернии в семье бывшего политического ссыльного Александра 'Ивановича Фадеева 24 декабря 1901 года (по новому стилю) родился сын. Назвали его Александром, как и отца. Александр Иванович был по происхождению крестьянином села Покровское Пермской губернии. После окончания сельской школы он по совету учителя отправился в Пермь для поступления в гимназию. Гимназическое начальство отнеслось высокомерно и пренебрежительно к деревенскому парню в лаптях, дерзнувшему приобщиться к науке.
— Мужиков не принимаем, — сказали ему.
Грубый отказ ошеломил его и одновременно возбудил ненависть к чиновной бюрократии, убедил в том, что в царской России нет справедливости.
* Теперь город Кимры Калининской области.
Он вернулся в родное село, но мысли об учении не оставил, продолжал заниматься со своим старым учителем и, сдав экстерном экзамен за гимназию, получил звание учителя сельской школы.
Долго учительствовать ему не пришлось. Самостоятельность суждений, частые обращения с революционным словом к своим ученикам и крестьянам-односельчанам пришлись не по вкусу полицейским властям Александра Ивановича уволили, как «политически неблагонадежного».
Наступила пора скитаний. Оказавшись в Петербурге, он примкнул к народовольцам, и началась для него страдная жизнь русского революционера. Он вел агитацию среди крестьян, приезжавших в столицу, распространял нелегальную литературу, за что подвергался гонениям и репрессиям. После разгрома революционного народничества Александр Иванович не смирился, не пошел с либеральными народниками, и тюрьма нередко была его уделом.
Будучи заключенным, он познакомился с Антониной Владимировной Кунц, которая впоследствии стала его женой. Дочь чиновника, она после окончания Астраханской гимназии приехала в Петербург к своей старшей сестре Марии, учившейся на Высших женских (Бестужевских) курсах, и поступила на Высшие фельдшерские (Рождественские) курсы. На формирование политических и нравственных взглядов сестер, как и многих их астраханских сверстников и сверстниц, повлияло в немалой степени то обстоятельство, что в 1883 году в их родной город из далекой якутской ссылки был переведен Николай Гаврилович Чернышевский, властитель дум передовой русской молодежи 60—70-х годов. И хотя Чернышевский (он прожил в Астрахани шесть лет) находился под строгим надзором полиции и вел замкнутый образ жизни, само его пребывание в этом городе будило передовую молодежь, звало к свету, к знаниям, к борьбе за народное счастье.
В Петербурге сестры Кунц стали близки к кругам прогрессивной, революционно настроенной молодежи. Однажды Антонину Владимировну попросили, назвавшись невестой, пойти на свидание в тюрьму к революционеру, у которого в Петербурге не было родных, чтобы передать посылку от товарищей. Антонина Владимировна согласилась. Так произошла ее первая встреча с Александром Ивановичем Фадеевым.
Среднего роста, плечистый, с большой огненно-красной бородой, с горящими глазами, сурово смотревшими из-под густых бровей, Фадеев произвел сильное впечатление на девушку. Она стала приходить к нему на свидания в тюрьму. Когда Александра Ивановича отправили в ссылку в Шенкурск Архангельской губернии, Антонина Владимировна после окончания фельдшерских курсов поехала туда же. Там они и повенчались.
Вскоре у Фадеевых родились дети: в 1900 году — Татьяна, в 1901 — Александр и в 1905 году, когда семья перебралась в Вильно *, — Владимир.
* Сейчас Вильнюс.
Но в семье не было счастья. Между отцом и матерью обнаружились расхождения, и в 1905 году супруги разошлись. Александр Иванович вскоре был сослан в Сибирь, все связи с семьей порвал. Умер он в 1916 году у себя на родине от туберкулеза.
Своего отца Саша Фадеев почти не помнил, его заменил отчим — Глеб Владиславович Свитыч. Сын писателя-народника В. Свитыча-Иллича, фельдшер по образованию, он во время первой русской революции 1905 года работал в Виленской железнодорожной больнице, вступил в социал-демократическую партию и был некоторое время членом Виленского комитета.
Познакомившись со Свитычем, Антонина Владимировна, сочувствовавшая большевикам, стала помогать ему в революционной работе: принимать из-за границы и переправлять оружие для боевых дружин, хра-нить нелегальную литературу. Совместная работа, общность взглядов и интересов сблизили Свитыча и Фадееву, и в 1907 году они поженились.
После поражения революции им было небезопасно оставаться в Вильно, и семья перебралась в Уфу, где Свитыч устроился на службу фельдшером при станции железной дороги.
Жизнь семьи, хотя и не лишенная материальных трудностей, была счастливой. Супруги любили друг друга. Глеб Владиславович привязался к детям. Он платили ему тем же, ласково называли папой.
По воспоминаниям, сохранившимся в семье Фадеевых, Саша был подвижным ребенком, розовощеким темно-русым, с живыми светло-голубыми глазами. С ранних лет у него была хорошая память. В два года он уже знал небольшие стихи, в три — читал наизусть «Дедушку Мазая» и «Генерала Топтыгина» Некрасова.
Грамоте его, кажется, никто и не учил; он стал читать в четырехлетнем возрасте, следя за тем, как учили его сестру.
Жить в Уфе было тоже нелегко. К тому времени старшая сестра Антонины Владимировны уже жила во Владивостоке. Она и ее муж Михаил Яковлевич Сибирцев звали Фадееву в далекий край на берегах Тихого океана, где не только можно было найти фельдшерскую службу, но и получить участок земли в сельской местности.
В октябре 1908 года Свитыч и Фадеева вместе с детьми выехали во Владивосток. Путешествие было длительным. Надолго остались в памяти Саши Западно-Сибирская равнина, тайга, «славное море — священный Байкал» и знаменитые байкальские горы, через которые поезд проходил, то погружаясь во мрак многочисленных тоннелей, то снова вырываясь на дневной свет.
Владивосток поразил Сашу ярким солнцем, ясной синевой моря, еще сохранившейся зеленой растительностью на склонах сопок, над которыми величественно возвышалось Орлиное гнездо.
* Орлиное гнездо —так называется вершина самой высокой сопки Владивостока.
Оставив детей на попечение семьи Сибирцевых, Свитыч и Фадеева попытались обосноваться в одном из приморских селений. Сначала это был пост Святой Ольги на берегу Японского моря, затем Иманский уезд, где Глебу Владиславовичу удалось получить место фельдшера.
«Год или два мы жили в деревне Саровка в 50 верстах от г. Имана, на берегу реки Иман,— записывал А. Фадеев много лет спустя в своем дневнике, вспоминая детство и родной край,— мне было лет семь-восемь, но я хорошо помню эту деревню: я учился там в сельской школе. Отец работал еще выше по Иману, в деревне Котельничи. Это были уже совсем дикие места, зимой тигры крали телят».
В августе 1910 года Саша Фадеев выдержал экзамены в старший приготовительный класс Владивостокского коммерческого училища. Это был знаменательный для города год. Владивосток праздновал свой юбилей. Пятьдесят лет тому назад, в июне 1860 года, в бухту Золотой Рог вошел военный транспорт «Маньчжур» и бросил якорь. На пустынный, заросший лесом песчаный берег высадилась горстка русских солдат. Так возник военный пост на берегу одной из живописнейших в мире бухт. На следующий год появилось и гражданское население.
В 1880 году пост Владивосток был назван городом. В память о набегах диких хищников на его первых поселенцев на городском гербе был изображен полосатый уссурийский тигр, державший серебряный якорь. Во Владивостоке прошли отроческие и юношеские годы Александра Фадеева. Здесь он учился, сформировался как человек, получил первые представления о родном народе, о мире, вступил на путь революционной борьбы. Город полюбился ему на всю жизнь, остался для него «самым прекрасным и любимым». Уже тогда это был один из красивейших и оживленнейших городов на востоке России. Александр Фадеев оставил колоритное описание Владивостока тех лет в романе «Последний из удэге»: «С горы открывался вид на корпуса и трубы военного порта, на залив Петра Великого, на дымную бухту, заставленную судами, на зеленый лесистый Чуркин мыс. За мысом простиралось Японское бирюзовое море, видны были скалистые, поросшие лесом голубые острова.
По эту сторону бухты теснились расцвеченные солнцем дома; они, лепясь, лезли на гору; видна была извивающаяся, кишащая людьми лента главной улицы... И, подпирая небо, как синие величавые мамонты, стояли вдали отроги Сихотэ-Алиньского хребта.
...На пристани пахло рыбой, мазутом, апельсинами, водорослями, опием... Суда приходили со всех стран света, украшенные пестрыми разноцветными флагами»,
Фадеевы-дети жили у своих родственников Сибирцевых. Это была незаурядная семья. Мария Владимировна — тетка Саши Фадеева — все силы отдавала созданной ею прогимназии *, в которой учились преимущественно дети малообеспеченных родителей. Ее муж Михаил Яковлевич преподавал в мужской гимназии, а свободное от службы время посвящал культурно-просветительной работе. Он руководил любительским драматическим коллективом в Народном доме, читал лекции для рабочих. Внук декабриста по материнской линии, М. Я. Сибирцев в молодости был участником народовольческих кружков, подвергался преследованиям полиции, из-за этого ему с трудом удалось закончить Петербургский университет.
* Учебное заведение с неполным гимназическим (4—6 классов).
В доме Сибирцевых собиралась молодежь: гимназисты, студенты — товарищи двоюродных братьев Фадеева Всеволода и Игоря. Здесь звучали свободолюбивые стихи Пушкина и Некрасова, с уважением произносились имена Радищева, декабристов, революционеров-демократов и читались отрывки из их произведений. Вспоминали о событиях недавней революции, о мирной демонстрации, расстрелянной царскими жандармами, о том, как в январе 1906 года Владивосток в течение целой недели находился в руках восставших солдат и матросов и над городом реяло знамя революции, как осенью 1907 года восстала команда миноносца «Скорый».
Молодежь спорила на политические темы, подчас весьма нелестно отзывались о царствующем доме Романовых, о бюрократических порядках в России.
Саша Фадеев внимательно прислушивался к таким разговорам, с годами все больше и больше вникая в существо бесед и споров. Не удивительно, что впоследствии он писал: «Как большевик я воспитан в этой семье не в меньшей мере, чем в своей собственной семье».
Саша любил Сибирцевых нежной любовью. Мария Владимировна, оценивая его способности, предсказывала ему большое будущее.
Учился Саша прилежно, и науки давались ему легко. Владивостокское коммерческое училище по праву считалось одним из лучших средних учебных заведений на Дальнем Востоке. Душой училища был директор Евгений Иванович Луценко — разносторонне образованный человек, энтузиаст своего дела, умевший сочетать разумную строгость и требовательность со справедливостью.
В училище работали хорошо знающие и любящие свой предмет учителя. На уроках русского языка и словесности ученики постигали красоту родного языка, знакомились с великими художниками слова: Крыловым, Пушкиным, Лермонтовым, Гоголем, Некрасовым.
Очень любил Саша географию и природоведение. Их преподавал Василий Ефимович Глуздовский — страстный природолюб и путешественник, любитель экскурсий в заповедные места. Он и ученикам привил на всю жизнь любовь к дальневосточной тайге, горам, бурным рекам и необъятной стихии океана.
Страсть к географии и природоведению, любовь к родной литературе и языку проявились у Саши еще в младших классах. Одиннадцатилетним подростком он решил «стать писателем» и, таясь от взрослых, написал повесть о двух мальчиках, убежавших в Америку. Только сестренке Тане признался он в своем увлечении, навеянном чтением книг Фенимора Купера, Майн Рида, Джека Лондона.
Большую радость приносили уроки рисования. У Саши и здесь проявились недюжинные способности; его карикатуры имели успех у товарищей.
В училище любили спорт, гимнастику. Часто устраивались спортивные соревнования, а зимой огромный двор училища превращался в ледяной каток. Под звуки ученического оркестра весело мчались на коньках ученики, вместе с ними катались и преподаватели.
Здание училища стояло на плоскогорье, у подножия Орлиного гнезда. Отсюда открывался вид на город, на Русский остров, на бухту Золотой Рог, на стоявшие на рейде военные и торговые корабли. Вечерами в училище работали кружки, шли спевки ученического хора (Саша тоже пел в нем), показывались «туманные картины» (с помощью проекционногофонаря), позже появился и собственный кинематограф. Устраивались утренники, литературные вечера.
В конце учебного года большим и радостным событием становились выставки, где были представлен лучшие работы учеников: письменные сочинения, рисунки, изделия из картона и папье-маше, действущие модели и много других интересных вещей. Обычно такие выставки привлекали большое число посетителей.
Кругозор Александра Фадеева расширялся с каждым днем. Он много читал, хорошо рисовал, участвовал в школьных кружках, писал стихи и рассказы, помещал их в рукописном журнале «Общий внеклассный труд», который начал выходить с ноября 1912 года.
От своих двоюродных братьев Саша перенял любовь к спорту. Молодые Сибирцевы были страстными спортсменами. Незадолго до первой мировой войны Всеволод даже ездил на гимнастические соревнования в Прагу.
Как способному ученику и сыну малообеспеченных родителей, Мария Владимировна Сибирцева выхлопотала Саше стипендию. И все же он не только учился, но и сам стал рано заниматься трудом: давал уроки детям в состоятельных семьях и тем самым помогал своим родителям, которым было очень нелегко содержать детей во Владивостоке (после Саши в коммерческое училище поступил и его брат Володя, а Таня еще раньше Саши начала учиться в женской гимназии).
«Мы учились на медные деньги своих родителей», —скажет позднее Фадеев.
Но как ни интересна была жизнь во Владивостоке, учение в коммерческом училище, встречи и игры с товарищами и друзьями, все-таки самыми радостными событиями были поездки домой, в Чугуевку, в которой с 1911 года жили родители Фадеева.
Сначала надо было на поезде проехать более двухсот километров до станции Евгеньевка, возле которой расположилось большое село Спасское *. Путь от Спасского до Чугуевки шел по проложенному сквозь глухую тайгу Чугуевскому тракту. Позднее, став писателем, Александр Фадеев так изобразил тайгу в ранней повести «Разлив». «Эта земля взрастила полтора миллиона десятин гигантского строевого леса. Мрачный, загадочный шум плавал по таежным вершинам, а внизу, у корявых подножий, стояла первобытная тишина. Она скрывала и тяжелую поступь черного медведя, и зловещую повадку маньчжурского полосатого тигра, и крадущуюся походку старого гольда Тун-ло». Гигантские дубы и кедры, увитые лианами лимонника и диким виноградом, буйные кроны других деревьев и кустарники создавали глухую чащу, куда с трудом пробивался солнечный луч и где даже в ясную солнечную погоду господствовал полумрак. Лесное царство было населено множеством пернатых и млекопитающих.
Каждый раз, когда Саша проезжал через эти дремучие леса, он вспоминал книги своих любимых писателей: Майн Рида, Фенимора Купера и Джека Лондона.
С высокого горного перевала открывался вид на Улахинскую долину: серебристой лентой вилась Сан-дагоу — приток Улахе, и вдоль нее виднелись серые, рубленные из бревен избушки и белые хатки села Чу-гуевки...
«Это село родное для меня, — не раз говорил писатель Фадеев, — лучшие дни детства и юности связаны у меня с Чугуевкой». Но ему же принадлежат и следующие строки: «В глухом селе Чугуевка, где я вырос, у подножия хребтов Сихотэ-Алинь — сердца Уссурийской области — были отвратительные дороги, не было телеграфа и телефона, месяцами не было связи с внешним миром. Грубо и свирепо правил жизнью чугуевцев пристав, царил невероятный произвол. Кулаки-стодесятинцы зверски и безнаказанно эксплуатировали деревенскую бедноту...»
Второе представление о Чугуевке пришло значительно позже, а пока Саша, Таня и Володя в полной мере ощущали всю прелесть деревенской жизни, превращаясь в обыкновенных босоногих деревенских подростков.
Сколько интересного было в Чугуевке! Саша и его друзья ходили в лес за грибами и ягодами, ловили рыбу в быстрой Саидагоу. Туда (ближе к осени) м океана через Амур, Уссури и ее притоки заходила для нереста кета, и в это время ее можно было ловить чуть ли не голыми руками. Став постарше, ребята охотились с дробовиком на рябчиков и цветистоперых фазанов.
Интересны и увлекательны были походы к развалинам старой крепости. Здесь еще сохранились колодцы, выложенные камнем много веков тому назад, а в густой траве ребята находили старинные каменные ядра. Где, как не здесь, было поиграть и в индейцев, и в казаков-разбойников?!
В Чугуевке Саша знал не только одни удовольствия. С малых лет мать приучала детей к труду, вместе с другими членами семьи трудился и Саша. «Мы сами пришивали себе оторвавшиеся пуговицы, клали заплатки и заделывали прорехи в одежде, мыли посуду и полы в доме, сами стелили постели, а кроме того,— косили, жали, вязали снопы на поле, пололи, ухаживали за овощами на огороде... Мы всегда сами пилили и кололи дрова и топили печи. Я с детства умел сам запрячь лошадь, оседлать ее и ездить верхом...» — вспоминал впоследствии А. Фадеев.
Нелегкий труд таежников, дровосеков, рыболовов, земледельцев, отвоевывавших землю у тайги, уже в детстве вызывал у Фадеева уважение и стремление подражать тем, кто в упорной борьбе с природой давал людям свет и тепло, кров и пристанище, одежду и пищу.
«Была у нас своя тайная гордость за то, что своими руками проложили мы дорогу сюда, раздвинули эти страшные леса, подняли горькую эту землю, несчетно побили лютого зверя и сохранили совесть и пламя в сердце», — так потом писал о своих земляках А. Фадеев в рассказе «О бедности и богатстве».
Любил Саша выйти рано утром на луг и, греясь под первыми лучами ласкового солнца, косить траву, а потом, окончив работу, под звонкую песню (у Саши был хороший голос, он знал много народных песен и арий из опер и, случалось, пел их, когда просили товарищи) вместе с ватагой друзей возвращаться домой.
Приходилось ему бывать и в ночном, когда над землей стоит тишина, ярко светят звезды, черной стеной подступает к лугам лес и слышно, как кони, похрустывая, щиплют сочную траву. А у горящего костра Саша рассказывал своим друзьям о далеком городе у океана, где он живет, о кораблях, приходящих со всех концов света, о своих городских товарищах и учителях. Иногда его просили рассказать что-нибудь прочитанное. И Саша с волнением пересказывал «Тараса Бульбу» или «Страшную месть» Гоголя, читал стихи Пушкина и Некрасова. Конечно, не оставались забытыми и Феиимор Купер, Майн Рид, Джек Лондон.
Летние каникулы были для Саши счастливой порой еще и потому, что он приезжал к своей маме, которую горячо любил, о которой скучал живя во Владивостоке. Много лет спустя он раскрыл свои чувства к ней в обобщенном образе матери в романе «Молодая гвардия»: «...Мама, мама! Я помню руки твои с того мгновенья, как я стал сознавать себя на свете... Я помню, как они сновали в мыльной пене, стирая мои простынки, когда эти простынки были еще так малы, что походили на пеленки...
Я вижу твои с чуть утолщенными суставами пальцы на букваре, и я повторяю за тобой: «бе-а-ба, баба»... Я целую чистые, святые руки твои!» Фадеев помнил колыбельные песни, которые пела ему мать, и ее рассказы о революционных днях 1905 года, о смелых, отважных людях, посвятивших свою жизнь родному народу.
Родителей Саши уважали и любили в Чугуевке за их внимательность и отзывчивость, за заботу о людях.
Глеб Владиславович Свитыч, энергичный, деятельный, знающий фельдшер, был, что называется, мастером на все руки: лечил от разных болезней, делал операции, приготовлял лекарства. Антонина Владимировна стала акушеркой. На десятки верст вокруг не было тогда ни врачей, ни фельдшеров, — и она ездила по вызову к больным по всей волости. «Зима, мороз. А она уже чуть свет едет в своей кошевке», — рассказывают о ней в Чугуевке. Скольких детишек приняла она в свои умелые, добрые, казалось, не знавшие устали руки!
«Воспитанная на Чернышевском и в 90-х года пришедшая к марксизму, она всю свою жизнь был тем беспартийным активом, который большевики имели в народе еще в условиях нелегальной борьбы. Это дало ей возможность уже после Февральской революции занять активно-большевистскую позицию и определить наше духовное формирование в те дни, когда никто из нас, ее детей, еще не имел возможности общаться с Всеволодом и Игорем Сибирцевыми. Необыкновеино дельный человек, выдержанный по своим моральным устоям (и даже в одежде!) по заветам своей юности, она была народной фельдшерицей по глубокому идейному призванию и проработала около 50 лет в глухих деревнях и в рабочих районах. Она ушла на пенсию только 72 лет от роду...» — так Фадеев впоследствии характеризовал свою мать. Ему же принадлежат следующие строки:
«...Моя мать, рядовая фельдшерица, не раз жертвовавшая собой ради спасения жизни других... К ней за сотни верст ездили мужики советоваться не только о медицинских, а и о своих жизненных и общественных делах; даже староверы, которые не признавали медицину и не лечились у матери, ездили к ней советоваться, когда она уже работала в городе, для чего им нужно было проехать сто двадцать верст на лошадях и двести верст поездом».
В 1914 году грянула первая мировая война. Свитыч, военный фельдшер запаса, был призван в армию. Все заботы и по фельдшерскому пункту, и по большой семье легли на плечи Антонины Владимировны.
...Осенью 1915 года Саша возвратился из Чугуевки во Владивосток как будто сразу повзрослевшим: отчим был на фронте, и Александр, как старший сын, чувствовал свою ответственность за семью.
Он по-прежнему хорошо учился. Как всегда, любил уроки литературы. В училище появился новый учитель словесности Степан Гаврилович Пашковский. Много труда и любви вкладывал он в преподавание своего предмета, смело выходил за рамки программы, рассказывал о Горьком, Серафимовиче. К любимым с раннего детства писателям у Фадеева прибавились теперь Тургенев, Чернышевский, Лев Толстой, Чехов, Горький, а из западных — Стендаль и Бальзак.
Заранее готовились в училище к литературным вечерам: писали доклады, разучивали стихи, подбирали музыку, оформляли красочные афиши. Пашковский создал драматический кружок, выступления которого пользовались неизменным успехом; в сценах из комедии «Недоросль» Д. И. Фонвизина участвовал и Саша Фадеев.
Поощряемый любимым учителем, Саша писал стихи и небольшие рассказы, сотрудничал в рукописном ученическом журнале «Давайте занавес». «Его работы, классные и домашние, по литературе были оригинальны по замыслу, обстоятельны со стороны содержания, со стремлением глубоко развернуть тему... — рассказывает С. Г. Пашковский. — Красочность, правдивость, задушевность — вот те качества, которыми отличались письменные работы Фадеева».
Фадеев всегда с благодарностью вспоминал своего учителя. «Чем старше я становлюсь, тем больше осознаю, как много Вы сделали для меня в ту самую чудную и самую ответственную пору, когда глубоко укрытое зернышко таланта может либо дать свои ростки, либо заглохнуть», — писал он ему много лет спустя.
Сохранилась интересная характеристика класса, в котором учился Фадеев, данная С. Г. Пашковским в 1915 году: «Класс живой, разнохарактерный по интересам и проявлениям. В классе большой интерес к спорту, процветает конькобежный спорт... Склонность к литературе проявляется у Фадеева...
...Фадеев — хрупкая фигурка не сложившегося еще мальчика. Рядом с Цоем, Ивановым, Нерезовым это хрупкий хрустальный сосуд. Бледный, со светлыми льняными волосиками, этот мальчик трогательно нежен. Он живет какой-то внутренней жизнью. Жадно и внимательно слушает каждое слово преподавателя. Временами какая-то тень-складка ложится между бро-вями, и лицо делается суровым. Впереди него сидят на парте Нерезов и Бородкин. Этот последний, склонный пошалить, делает гримасы Фадееву, стараясь его рассмешить, но мальчик с укором бросает на него взгляд, сдвигая между бровями морщинку. Черная куртка со стоячим воротником и «Меркуриями» * не совсем хорошо сидит на мальчике: она сшита не у портного (очевидно, домашнего производства). Однако мальчик не смущается тем, что одет беднее других: он держится гордо и независимо...»
* Знаки различия учеников коммерческого училища (по имени мифического бога торговли).
Близкими друзьями Саши Фадеева по училищу были Гриша Билименко *, Саня Бородкин и Петя Нерезов, принадлежавшие, как и Фадеев, к бедной прослойке учащихся. С годами их дружба росла и крепла. Они были неразлучны. Товарищи прозвали их «Д'Ар-таньян и три мушкетера». Среди них самым маленьким был Фадеев. До шестнадцати лет он очень медленно рос и иногда с горечью говорил своей сестре: «Неужели я никогда не вырасту?», а потом вдруг как-то сразу вытянулся и перерос многих своих сверстников.
* Ему Фадеев посвятит позднее знаменитое лирическое отступление «Друг мой, друг...» в романе «Молодая гвардия».
Гриша Билименко — сын крестьянина из Черниговки, Петя Нерезов — сын рабочего, небогаты были и родители Сани Бородкина. В училище было много, детей купцов, промышленников, чиновников, иные из них приезжали на занятия на рысаках. Сходили, небрежно бросив кучеру: «Подашь к трем часам!» Жили эти избалованные молодые люди в красивых особняках, их родители имели за городом собственные дачи. Щегольски одетые, эти барчуки готовы были несколько свысока смотреть на Фадеева и его друзей... если бы не могучие плечи Нерезова. Он считался первым силачом в училище и мог постоять за себя и за своих товарищей *. Прошло каких-нибудь пять лет, и воспитанники училища оказались по разные стороны баррикад. Вылощенные «коммерсанты» облачились в колчаковские и калмыковские мундиры, а Фадеев и его друзья ушли партизанить в таежные дебри Приморья. Но это было еще впереди, а пока... пока они имели все, чем награждает человека ранняя юность. Любили свой город у моря, великолепно плавали, катались на лодках, а иногда и на белокрылых яхтах.
* Позднее А. Фадеев изобразит Петю Нерезова в романе «Последний из удэге» как ученика коммерческого училища Петю Суркова.
Когда перешли в пятый класс, начали увлекаться танцами. Пришло время, и в их юные сердца постучалась первая любовь. Как это началось? Вероятно, с того вечера, когда Саша Фадеев так хорошо сыграл роль Дмитрия Самозванца в сценах из «Бориса Годунова».
На литературный вечер, как всегда, собралось много молодежи. Сашу поздравляли с успехом. Поздравила и белокурая девушка-гимназистка. Они и раньше были знакомы — жили когда-то в одном доме на Комаровской. Саша не обращал тогда на нее никакого внимания — мало ли девчонок на свете! Да и она не искала встреч с ним. А вот сейчас, после спектакля, когда заиграл оркестр и начались танцы, Ася Колесникова, так звали девушку, показалась Саше необыкновенно привлекательной. Он представил ей своих друзей, она — своих подруг. После вечера друзья провожали своих новых знакомых. С тех пор стали встречаться на вечерах, вместе проводить время дома у Лии Ланковской и Аси, которые жили вместе. Прекрасная пианистка, Лия не заставляла себя долго упрашивать. Звучали вальсы Шопена или «Лунная соната» Бетховена. Из открытых окон врывался с Амурского залива солоноватый запах моря, а когда наступала тишина, было слышно, как набегают волны на скалистый берег.
Иногда, взволнованные музыкой, шли к морю; по крутой лестнице сходили с отвесных скал на узкую песчаную береговую полосу. Луна плыла над заливом, бросая на него серебристые блики, маячили огоньки промысловых шаланд, вышедших на ловлю рыбы, а далеко-далеко, на противоположном берегу, едва теплились огоньки рыбачьего поселка. В такие вечера молодые люди чувствовали себя необыкновенно счастливыми.
Более чем через тридцать лет Фадеев писал Асе: «Вы были уже, в сущности, девушка, а я еще мальчик. И, конечно, Вам трудно было увлечься этим, тогда еще не вышедшим ростом и без всякого намека на усы умненьким мальчиком с большими ушами. Но если бы Вы знали, какие страсти бушевали в моей душе! Я сгорал от ревности, от нежности, от постоянного желания видеть, видеть Вас, быть возле Вас.
Должно быть, именно в силу неразделенности чувства, оно длилось необыкновенно долго для того возраста — три или четыре года. В сущности, уже только бури гражданской войны заглушили его. Но зато навсегда осталась в сердце эта нежность к Вам... Во всяком случае, я благодарен жизни за эту юность с Вашим присутствием: все-таки она, эта юность, взросла не на пустыре, а рядом с ней росла, цвела сирень, нежный запах которой я запомнил навечно».
Но подступали суровые времена. И как-то сама собой стала распадаться дружба с двумя девушками с Набережной улицы, далекими от бурных революционных событий; появились новые товарищи, увлекли новые дела.
Владивосток был далеко от фронтов войны, но и он начинал ощущать ее обжигающее дыхание. Приходили вести о погибших, возвращались люди на костылях, ослепшие, отравленные газами. Дорожали продукты, в народе ходили глухие слухи об измене, о том, что царица и Распутин выдают врагам военные тайны. Армия терпела неудачи. Возвращавшиеся с фронта рассказывали, что не хватает патронов, винтовок, артиллерийских снарядов.
Во Владивостоке волновались рабочие мастерских военного порта, требуя прибавки к заработной плате. Полиция раскрыла революционную организацию «Молодая Россия».
Обстановка в стране все более и более накалялась. В конце февраля 1917 года телеграф принес известие о революционных выступлениях в Петрограде, затем об отречении царя от престола, о провозглашении в России буржуазной республики, об образовании Временного правительства.
Во Владивостоке все пришло в движение. Возвращались из тюрем и ссылки революционеры. Проходили митинги. Первый раз во Владивостоке трудящиеся свободно отпраздновали Первое мая, прошли по улицам города с красными знаменами под звуки революционных песен.
Но ненавистная народу война не прекращалась. Буржуазное Временное правительство не собиралось идти на заключение мира: война приносила буржуазии огромные барыши. Она втягивала в свою орбиту все новых и новых людей. Еще в 1916 году были призваны в армию Всеволод и Игорь Сибирцевы, а в мае 1917 года семья Фадеевых получила печальное известие: ухаживая за больными во фронтовом лазарете, Глеб Владиславович Свитыч заразился тифом и умер. Семья Фадеевых тяжело переживала утрату.
Страдания народных масс увеличивались с каждым днем. В стране нарастала новая могучая революционная волна, которая должна была вскоре смести антинародную власть, сказать решительное «нет» империалистической войне, положить начало будущему социалистическому обществу.
В эти месяцы революционная молодежь Владивостока увлекалась Владимиром Маяковским. Ее волновали жгучие строки поэмы «Война и мир». Как сбывшееся пророчество воспринимались слова поэта: «В терновом венце революций грядет шестнадцатый год» — из поэмы «Облако в штанах». Маяковский стал любимым Сашиным поэтом.
Взволнованный ехал в этот год Фадеев в родную Чугуевку. Здесь также митинговали, спорили о происходящих событиях. Антонину Владимировну избрали па Никольско-Уссурийский уездный крестьянский съезд. Там она внимательно выслушала речи большевиков и, когда вернулась, сказала детям:
— Большевики правы. Они за бедных. Хорошо хвалить Временное правительство тем людям, у которых все есть.
Грянул Октябрьский гром.
В декабре 1917 года и во Владивостоке власть перешла в руки Совета рабочих, крестьянских и солдатских депутатов, председателем которого был избран коммунист Константин Суханов.
Но реакция не сдавалась, контрреволюция не складывала оружия. В январе 1918 года самовольно и нагло на владивостокский рейд стал японский броненосец «Ивами», вслед за ним появились другие военные японские, английские, американские, французские суда. Их орудия были направлены на революционный город. Подняла голову контрреволюция.
В это тревожное время Саша и его друзья примкнули к большевикам. «Нам нетрудно было выбрать.. Жизнь рабочих и крестьян была нам близка... Так, полные юношеских надежд, с томиками Горького и Некрасова в школьных ранцах, мы вступили в революцию», — вспоминал Фадеев.
Друзья поселились в казарме на Первой речке, стали жить коммуной. Весной 1918 года приехал из Петрограда Всеволод Сибирцев. Его избрали секретарем Совета рабочих и солдатских депутатов, и он весь отдался новой, беспокойной работе. Демобилизовался и возвратился во Владивосток Игорь Сибирцев. Саша и Игорь гордились Всеволодом — фронтовик, коммунист, видел в дни Великого Октября на Втором съезде Советов В. И. Ленина, слушал его речь.
Фадеев и его друзья по училищу (старшие товарищи прозвали их соколятами) вступили в Союз учащихся и Союз рабочей молодежи, агитировали там за Советскую власть. По делам союза Фадееву приходилось часто бывать в мастерских военного порта (впоследствии Дальзавод), он подружился с рабочей молодежью. «Когда я был молодым человеком и входил в революционную деятельность, — рассказывал много лет спустя Фадеев, — то начало пути я проходил на Дальнем Востоке, ведя политическую работу среди молодежи промышленной, рабочей, и я очень многим обязан ей в своем развитии. Помню одно из первых ощущений своей юности: каким вдохновенным показался мне труд на производстве, какое очарование исходило от рабочих людей с их революционной энергией, чувством коллектива, дисциплиной, трудовыми навыками! Очень важно, чтобы это вдохновение труда и сознание своего общественного назначения приходило к юноше или девушке вместе с первыми шагами их сознательной жизни».
В это же время Саша сотрудничал в газете «Вестник учащихся». Здесь была опубликована его сатирическая повесть «Апачи и Команчи» (так в романах Ф. Купера назывались два индейских племени, враждовавших между собой). В повести действовали не индейцы, а ученики, которые вели борьбу против реакционных педагогов, сторонников свергнутого буржуаз-ного режима и монархии. В повести отразились события недавно прошедшей забастовки учащихся.
Сотрудничал Фадеев и в большевистской газете «Красное знамя».
Между тем положение в городе обострялось. В ночь с 4 на 5 апреля 1918 года при таинственных обстоятельствах были убиты два японских подданных (предполагали, что их убийство было организовано японской разведкой), а утром 5 апреля под звуки военных горнов с кораблей интервентов был высажен десант «для защиты жизни и имущества иностранных подданных».
В. И. Ленин, внимательно следивший за ходом событий на Дальнем Востоке, послал руководителям Владивостокского Совета директивную телеграмму: «Мы считаем положение весьма серьезным и самым категорическим образом предупреждаем товарищей. Не делайте себе иллюзий: японцы наверное будут наступать. Это неизбежно. Им помогут, вероятно, все без изъятия союзники. Поэтому надо начинать готовиться без малейшего промедления и готовиться серьезно, готовиться изо всех сил». Предвидение Ленина подтвердилось в самое ближайшее время.
По городу шагали вооруженные патрули интервентов. Была закрыта маньчжурская граница, прекратилась доставка зерна, закупленного в Маньчжурии. В городе создались продовольственные трудности. Участились случаи налетов белогвардейских банд на пограничные районы Приморья. Во Владивостоке бывшие чиновники, служившие в советских учреждениях, вели подрывную работу. Назревали серьезные события.
С запада в город прибывали все новые и новые эшелоны чехословацких легионеров. Чехословацкий корпус был сформирован в России из числа чехов и словаков, сдавшихся в плен русским войскам. После Брестского мира с Германией этот корпус направлялся на восток.
Эшелоны с чехословацкими солдатами и офицерами растянулись по всему сибирскому пути. Во Владивостоке легионеры должны были сесть на пароходы и следовать во Францию. Но обещанных пароходов не было. В городе скопилось несколько тысяч легионеров выражавших свое недовольство. Провокаторы подтачивали их на борьбу против Советов, распространяли слухи, что якобы большевики препятствуют их отправке.
Империалисты использовали эту военную силу для удара по Советской России. В конце мая 1918 года на Волге и в Сибири начались контрреволюционные выступления белочехов и бывших офицеров царской армии против власти Советов. Завязались ожесточенные бои контрреволюционеров с отрядами Красной гвардии.
Во Владивостоке чехословацкое командование заверило руководителей Владивостокского Совета Суханова и Всеволода Сибирцева в своем нейтралитете, очевидно, выжидая, к чему приведет мятеж на западе.
В тревожной обстановке закончились весной 1918 года экзамены. Саша перешел в восьмой класс и вместе с Гришей Билименко, простившись с друзьями, поехал домой на каникулы.
