Окончив «Разгром», Фадеев снова мог обратиться к задуманному им «большому полотну» — к роману «Последний из удэге». Первые главы его появляются в журнале «Октябрь» в 1930 году. Этот роман писался автором более двадцати пяти лет. Было написано и опубликовано четыре части, или книги (из задуманных шести). Книги эти выходили порознь в разные годы, и наконец начало романа и первые две части его претерпели радикальное обновление и переделку. Поэтому понять и оценить это неоконченное произведение в целом представляет не малую трудность. Большая творческая жизнь прошла от того момента, когда писатель создавал первые главы романа, до времени написания последних страниц пятой части. За эти годы вместе с романом вырастал и художник, обогащался его опыт, повышались требования к самому себе. Конечно, это отразилось и на романе.
Автор «Последнего из удэге» в следующих словах выразил в 1951 году свое к нему отношение: «Я лично не удовлетворен этим романом потому, что этот роман исторический, а в нем очень мало подлинной истории. Я хочу этот роман коренным образом пе-реработать, т. е. внести в него подлинную историю, в частности, ввести туда образ Сергея Лазо».
Авторская самооценка и замыслы автора должны быть приняты во внимание при вынесении суждения о романе «Последний из удэге». Но авторская самооценка, какой бы характер она ни носила — самокритический или иной,— почти всегда субъективна и не может быть исходной при оценке того или иного художественного произведения. Исходным для критика является само художественное произведение, которое, будучи опубликовано, уже как бы не принадлежит автору, а становится достоянием народа.
Так, если говорить о «Последнем из удэге», то выходившие порознь, в разные годы, отдельные части этого романа-эпопеи о судьбах народа, классов в революции, встречали разное к себе отношение. Лично я, как читатель, многое ценю в этом романе. По своим художественным достоинствам многие страницы «Последнего из удэге» мне представляются выше и «Разгрома» и «Молодой гвардии». В первую очередь это относится к образам коммунистов, выведенных в романе,— к образам Петра Суркова и Алеши Маленького, которые психологически и всесторонне разработаны глубже, богаче, а потому и убедительнее, чем Левинсон в «Разгроме» и тем более Проценко, Лютиков и Бараков в «Молодой гвардии».
Итак, приняв во внимание авторскую оценку всего романа в целом, мы и остановимся главным образом на изображении ком-мунистов в «Последнем из удэге», тем более что именно в этих фигурах с наибольшей полнотой воплотился замысел Фадеева как партийного художника. Но сначала несколько слов о романе в целом.
К одному из первых изданий первой книги «Последний из удэге» автор предпослал предисловие, в котором рассказывает, что тема романа была ему навеяна книгой Ф. Энгельса «Происхождение семьи, частной собственности и государства». Строки из этой книги, рисующие древний родовой быт и свободных людей первобытного коммунистического общества, когда-то стояли в виде эпиграфа к роману Фадеева. В этой связи автор разъяснял, что замысел его романа заключался в том, чтобы показать развитие современного общества от капитализма через пролетарскую революцию к советскому государству, которое является в нашу эпоху высшим типом общества (тем более для удэгейцев, сохранивших черты первобытного коммунизма). Не назад — к природе и первобытному обществу (что поэтизировали после Руссо многие писатели Европы и Америки и что у некоторых приводило к фашистским «идеалам», как у Гамсуна), а вперед — к коммунизму, к общественной формации,, основанной на высокой индустриализации, как учили Маркс и Энгельс и что воплотили в практике своей советские люди под водительством Коммунистической партии, — вот идея «Последнего из удэге». Напомним вкратце содержание романа. Действие романа (мы говорим о законченных его четырех частях) происходит в Приморье, на Дальнем Востоке, весной и летом 1919 года, примерно на два месяца ранее, нежели в «Разгроме». В центре — партизанское движение в Южно-Уссурийском крае, освободительная партизанская война,- которую вели народные массы против белогвардейских войск, а также войск иностранных интервентов, в первую очередь японцев и американцев. В то же время, в порядке характеристики основных персонажей романа, в главное сюжетное русло вливаются в качестве побочных сюжетных линий мотивы, переносящие читателя в дореволюционное прошлое. Такова история владивостокского богача Гиммера, таковы истории рабочих семей, прибывших еще в середине прошлого века во> Владивосток (Петра Суркова и др.), картины колонизации Приморья в конце прошлого века и в начале нынешнего (история старика тигролова Гладких), наконец, история удэгейской народности (прошлое старика Ма-сенды). Все это вместе взятое создает весьма широкую и многоплановую историческую панораму с уходящим в глубину фоном прошлого и выступающими на передний план фи-гурами различных представителей классов и групп населения. Автор ведет читателя в гостиные владивостокских богачей, в берестяные чумы охотничьих племен Сихотэ-Алиня, в каморки рабочих или в цехи заводов, к кострам восставших крестьян, на заседания ревкома, в военный порт, на корейский съезд, на передовую линию боевых операций, в нищенские притоны на владивостокской окраине, в тайгу, на благотворительный бал, к корейцам, китайцам, хунхузам, в воинские части интервентов — японцев и американцев. Автор рисует типы и партизан, и белогвардейских контрразведчиков, и крестьян, и офицеров, и обывателей, и политических деятелей, в том числе выдающихся большевистских руководителей.
Итак, «Последний из удэге» представляет собой новый тип романа-эпопеи, повествующей о путях перехода человеческого общества от старого, капиталистического уклада к новому, социалистическому, эпопеи, объемлющей воедино события самой истории и проблемы глубочайшей переделки человеческого сознания, вопросы политические и нравственные, вопросы от дня вчерашнего и сегодняшнего переносящие читателя в день завтрашний. Рождение такой новой эпопеи составляет характерную черту в развитии литературы социалистического реализма.
Тяготение литературы к эпосу отразило тот исторический факт, что после Октябрьской революции в движение пришли и к творчеству были призваны миллионные массы народа. Именно в эпических формах находил свое художественное выражение великий поток истории нашего времени. Можно привести значительное число примеров, свидетельствующих о естественном сдвиге литературы в сторону эпоса. Эти примеры охватывают все жанры поэзии, драмы и прозы.. В поэзии этот сдвиг налицо уже в самых первых послеоктябрьских произведениях, как, например, в «150 000 000» Маяковского или в поэме Демьяна Бедного «Про землю, про волю, про рабочую долю». В драме это рождение массовых действ, в музыке — ораторий, в прозе — рождение нового типа романов-эпопей или романов-летописей о движении народов от капитализма к социализму.
Алексей Толстой уже в 1918 году приступает к первому тому «Хождения по мукам» — роману «Сестры». Этот роман охватывает еще предреволюционное бытие русского общества и особенно русской интеллигенции. Впоследствии, по возвращении из эмиграции, в связи с идейным ростом писателя, «Сестры» подвергаются значительной переработке именно в сторону усиления в романе историзма и устранения элементов семейно-бытового романа. Во второй половине двадцатых годов уже целый ряд писателей предпринимает создание больших эпических полотен, воплощающих монументальное движение народа к коммунизму. М. Шолохов приступает к «Тихому Дону», А. Толстой пишет второй том «Хождения по мукам» — «Восемнадцатый год»; выходят первые два тома «Брусков» Панферова — этой широкой картины, рисующей превращение дореволюционной, собственнической деревни в новую, социалисти-ческую. В это же время Фадеев приступает к «Последнему из удэге».
Повествовательный жанр в советской литературе развивался именно под знаком нарастания историзма как метода изображения. Это относится не только к русской советской литературе. В послевоенные годы ярко проявилась эта тенденция нашего литературного процесса во многих литературах народов СССР. Почти у каждого из народов возникает такой новый тип романа-эпопеи, темой которой является изображение путей перехода народа от капитализма к социализму. В азербайджанской литературе это «Шамо» Сулеймана Рагимова, в латышской — «Буря» .Лациса, в казахской — «Загадочное знамя» С. Муканова. Первой книгой такого многотомного романа-эпопеи об исторических судьбах казахского народа за сто лет является «Абай» Мухтара Ауэзова.
В первой части «Последнего из удэге» носителем идейных и нравственных поисков, человеком, который перевертывает страницы великой «книги жизни», является Сережа. Затем, во второй части, автор передает «книгу жизни» сестре Сережи — Лене, воспитаннице буржуазной семьи Гиммер. Третья и четвертая части выдвигают в центр изображения тех, кто не только читает, но и создает эту великую книгу — жизнь. Главными героями романа становятся Петр Сурков и Алеша Маленький. Во второй книге романа Фадеев одним из первых в советской литературе поднимает решающую тему нашего времени — тему партии и народа.
Читая «Последний из удэге», угадываешь, что автор романа хотел именно как художник-реалист показать художественными сред-ствами всю силу и глубину пролетарского мироощущения, показать со всем богатством красок, со всей полнотой и кипением жизни «особый материал», людей «особого склада». Такая задача была задана жизнью не только Фадееву, но и всем советским писателям,, всей советской литературе.
Тяжела и невыносима доля рабочего класса была в прошлом. Мучительны и тягостны были страдания трудящихся. Рабы и рабовладельцы, крепостные и крепостники, крестьяне и помещики, рабочие и капиталисты, угнетенные и угнетатели — так строился мир испокон веков. В борьбе народа против своих эксплуататоров создава-лась этика и эстетика освобожденного человечества. В этой борьбе — образ того, что прекрасно, что вызывает восхищение в сердцах миллионов людей, чему хочется подражать. И когда читаешь «Последний из удэге», то живо чувствуешь, как все поэтические устремления автор направляет к образам коммунистов-рабочих, сынов нужды и борьбы.
«Как все это прекрасно!» — растроганно думал Сережа, в последний раз взглянув на красноармейцев, на пламя костра в ночи и устремляясь в темное страшное отверстие между скалами». И волна горячего восхищения подкатывает к горлу юноши, когда он слушает, как Яков Бутов и другие шахтеры спорят о том, какое принять решение рабочим: выходить ли к партизанам или оставаться для поддержки своих братьев, забастовавших в шахте и оставшихся под землей. «Какие люди! —думал Сережа, сидя в полутемном углу, забытый всеми.— И как я рад, что они пришли к общему мнению! Да, уметь забыть все личное, отдать всего себя, всю душу...»
А Сеня Кудрявый, когда его спросили, а как же оставить во время отступления в шахтах «подземных людей», подумав, сказал: «Когда выпустят их из-под земли,— а не смогут не выпустить их,— это уж будут люди невиданной закалки: не люди, а кремни!» ' И эти «подземные люди» вырастают в романе как бы в своеобразный символ всего рабочего класса, который путем неимоверных лишений и героических усилий выбивается в вожди человечества, и потому эти люди, рабочие-большевики, и являются людьми невиданной закалки: не люди, а кремни. И как же они по-человечески прекрасны!
Именно таким и создает Фадеев Петра Суркова. Левинсон был выходцем из мелкобуржуазной среды. Его привела в партию большевиков ненависть к самодержавию, к эксплуататорам и жажда справедливости и прекрасного человека. В Петре Суркове Фадеев захотел показать коренного большевика, из рабочей среды, воспитанного в условиях тяжелого труда, в постоянном отстаивании своих прав перед эксплуататорами, коммуниста-большевика по самой своей судьбе. В этом смысле образ Петра Суркова в «Последнем из удэге» есть художественное воплощение коммуниста, как человека «особого склада».
