Истерзанных пытками комсомольцев заперли в сарае.
Была уже ночь. Едва тело Степана коснулось соломы, как на голову ему навалилась огромная тяжесть.
Возле Степана лежал Борис, такой же избитый. С другой стороны скорчился Лев Кадыков. Лицо Васи Романчука стало черным как земля. Он лежал, вытянувшись во весь рост на каменном полу. Глаза были закрыты. Время от времени юноша сильно вздрагивал и, открыв глаза, начал водить ими по сараю: искал Варю. Она сидела на соломе возле стены и прижимала к себе бредившую Иру Селютину. Лида, обняв сестру, забылась тяжелым сном.
Очнувшись, Степан почувствовал на лице теплую руку.
— Тоня!
Она склонилась над ним.
— Не надо меня жалеть... Он простонал:
— Они тебя убьют.
— Нет, они не могут нас убить. Мы будем жить. Я знаю, Степа, мы будем жить.
Она сказала это так страстно, так убежденно, что Степану стало легче. Он приподнялся на локте.
— Товарищи, — тихо позвал он, — товарищи! Голос его окреп, глаза лихорадочно заблестели.
Он вынул из кармана грязный носовой платок, нашел огрызок карандаша. Тоня разостлала платок на каменном полу возле двери, в щели которой уже просачивался рассвет. Девушки натянули платок на камнях и придерживали его за края. К плечу Степана привалился Вася. Он напряженно следил за тем, как возникают на платке неровные буквы, и проблески радости проступали в его темном лице.
Борис вынул из стены кирпич. В отверстие положили свернутый платок с надписью и снова вставили кирпич на место.
— Друзья, а какая будет хорошая на земле жизнь, — заговорил Степан. — Кончится война, мы разобьем фашистов.
Вася приподнялся и протянул руку Варе, она взяла ее и тихо сжала. Сестры сидели, тесно прижавшись друг к другу.
— И заживет советский народ... — произнес Борис.
Глаза Тони были устремлены на дверь. За стенами сарая над полями разгоралось утро.
Степан встал. Широко расставляя непослушные ноги, он сделал несколько шагов. Поднял голову. Струи света пробились в щели двери и упали на его лицо. Степан запел сиплым, надтреснутым голосом:
Орленок, орленок, мой верный товарищ,
Ты видишь, что я уцелел...
Все подхватили:
Лети над станицей, родимой расскажешь,
Как сына вели на расстрел.
Песня забилась о каменные стены сарая:
Орленок, орленок, сверкни опереньем,
Собою затми белый свет.
Не хочется думать о смерти, поверь мне,
В шестнадцать мальчишеских лет.
В дверь громыхали прикладами солдаты. Раздавались грубые окрики: «Зинген ист ферботен!» Но не было силы, какая могла бы сломить эту песню. Она рвалась на волю, летела к посветлевшему небу. Будила людей, звала на бой, к победе!
Орленок, орленок, придут эшелоны,
Победа в боях решена,
У власти орлиной орлят миллионы,
И нами гордится страна...
