Валю доставили на машине в гестапо и ввели в кабинет Графа. Он приказал всем выйти и остался с ней наедине.
Граф был очень любезен, предложил «панянке» стул и, заметив, что она дрожит, подал воды. Наговорил комплиментов: у нее правдивые глаза, она хорошенькая. Теперь ему все ясно. Борис Орлов — красивый парень, она хоро-шенькая, они приятно проводили время. Что ж, молодость дается человеку один раз. Но некоторые обстоятельства вынудили его, Графа, как это ни прискорбно, пригласить (он так и сказал—пригласить) Валю...
Он вдруг замолчал, посмотрел на нее с сожалением, сухо спросил:
— Вы были зимой арестованы? За хранение оружия? Она вскинула на него испуганные влажные глаза, и
Граф поднял кверху руки.
— О, нейн, нейн! Я ни в чем вас не обвиняю... ни в чем таком... Но мне жаль, что вы тогда не обратились ко мне... Я бы вам помог. Такая милая, такая хорошенькая! Любой немецкий офицер сочтет за честь...
— Чего вы от меня хотите?—истерически выкрикнула она.
— Заспокойтеся, заспокойтеся, — Граф снова придвинул ей воду. Пока она, стуча зубами о край стакана, пила, он говорил:
— Чудаки эти партизаны! Они хотят бороться с нашими танками своими глюпыми листофками. — Его щеки затряслись. — Вот они, ваши листофки, — он бесшумно выдвинул ящик стола, вынул пачку хорошо знакомых Вале листовок и протянул ей. — Сами пишут и сами приносят мне. Какие это партизаны? Пфф, мальчишки и девчонки. Весь мир видит, что Красная Армия разбита, а они только мешают гитлеровскому правительству навести порядок. — Он наклонился к девушке и, дыша на нее винным перега-ром, зашептал:—Я советую вам нишиво не скрывать. Зашем вам губить себя? — Он вздохнул:—О, я понимаю, понимаю, вы есть коханка Орлоф. Ах, этот Орлоф! Ужасный шеловек. На допросе он кое-что сказал о вас. Да, да! Сказал!
Валя расплакалась. Граф позвонил и приказал вошедшему офицеру устроить «нашей милой гостье» (он так и сказал: «гостье») ночлег.
Девушку поместили в здании «СД» в отдельной комнате. На ужин ей принесли вина и шоколада. Поздно вечером, когда она прилегла на диван, в дверь постучали. Вошел Граф.. Он осведомился, понравился ли ей ужин, удобно ли спать на диване; его забота о ней зашла так далеко, что он даже отвернул угол одеяла и посмотрел, чистые ли простыни постелили ей. Пожелал доброй ночи и удалился.
Валя всю ночь не спала.
К Графу ее повели только через несколько дней. Для храбрости она выпила стакан вина. Фашист поднялся ей навстречу и ласково спросил, как она себя чувствует. Но тотчас же его одутловатое лицо омрачилось, он пощупал пальцами бородавку, шумно вздохнул:
— Ах, детка, детка! Того, что сказал Орлоф, вполне достаточно, чтобы арестовать, даже расстрелять...
Валя побледнела.
Граф взял ее за локоть и притянул к себе.
— О, нейн, нейн! Не бойтесь, не бойтесь! Я еще никого не расстрелял. Это ваши требуют, полиция, женщины... Ваши люди приходят ко мне, просят защитить от этих ужасных партизанен. Приходится помогать, — он развел руками. Глаза его замаслились. Он шумно вздохнул и вдруг схватил руки девушки и прижал их к толстым мокрым губам. Валя задрожала, потянула руки. Но он держал их крепко. Усадив ее на диван, он сел рядом и, сжимая в своих мясистых горячих ладонях ее холодные пальцы, хрипел:
— Ну, ты была коханка Орлоф, он красивый, а что ты нашла в этом дураке, в этом Стефане Скоплоф? Ты такая миленькая, любой офицер позволит тебе любить себя. И я сам, если бы только был моложе, о! — он придвинулся к ней ближе, — ну, добре, добре: Борис, Штефан, этот, как его, Василий Романчук, ну, Лев Кадыков — черт с ними! Они мальчишки, они бегали за тобой. Это что, ученики этого, как, его, Саввы Матекина? Кто там еще был с вами?
Граф дышал ей в лицо винным перегаром и хрипел:
— Детка, детка! Не губи себя. Позволь мне быть твоим другом. Ты еще не знаешь, что такое дружба арийцев. Твои друзья во всем сознались, они уже расстреляны... Нейн, нейн, это не я: я еще никого не расстрелял. Но ты была коханка этот ушасный Орлоф...
В оцепенении, в ужасе, с единственной мыслью—уйти от Графа, от его угрожающих ласк, Валя заговорила:
— Степан Скоблов попросил меня достать план завода... Я не знала, зачем. С Борисом Орловым мы ходили иногда в кино. Степан ухаживал за Тоней Романчук...
Граф сжимал ее руки как в клещах, и, не отрывая от ее лица выпуклых глаз, хрипел:
— Ну, ну?
— Не знаю, я никого не знаю! — она рванулась. Но Граф навалился на нее, схватил за горло, и Валя в ужасе пролепетала:
— Володя Кириллов!
Он сразу же отпустил ее. Вызвал шофера и приказал ему отвезти «панянку» домой. Сидя на кожаных подушках «оппеля», девушка остановившимися глазами смотрела в одну точку. «Ты предала товарищей, ты предала товарищей», — сверлило в мозгу.
Шофер обернулся и подмигнул ей, хитро сощурив один глаз:
— Панянка счастливо отделалась!
И она не рассердилась, не обиделась. Она вдруг ощутила свое живое тело, молодое, здоровое тело. И острая радость змейкой проскользнула в сердце
