На следующее утро, возвращаясь с базара, Борис и Саша увидели на шоссе у мостика машину, около которой расхаживали автоматчики. В машине сидел со связанными на спине руками Евгений Диденко; его голова со всклокоченными волосами была опущена на грудь. Вот он поднял глаза, увидел застывшего от неожиданности Бориса, что-то сказал немцу...
Орлов побледнел.
— Предупреди Степана, — шепнул он Саше. Девушка побежала назад, в толпу. Борис оглянулся: куда скрыться? Он повернул к базару. Но солдаты уже бежали наперерез ему.
— Хальт!— он почувствовал удар по голове и упал. Предупредить брата Саша не успела.
На рассвете этого дня вернулся Николай. Он принес приказ от Андрея Ефимовича: Степану немедленно уйти из Буденовки, пока — в Марьинку к Архипычу. Оттуда его переправят на Мелитопольщину, подальше от Графа, который едва ли забыл его и, конечно, не оставит в покое.
Степан тотчас же начал собираться. Саша побежала на базар, по утрам она встречалась там с Борисом Орловым и передавала ему распоряжения брата. Как только она ушла, к дому подъехали машины.
Николай взглянул в окно и отчаянно закричал:
— Фашисты!
Степан побежал в спальню, распахнул окно... Он уже занес ногу на низенький подоконник, желая выскочить в огород, и — увидел солдата с автоматом.
Степан бросился в сени.
Наружная дверь была открыта. На пороге стоял Николай. Через его плечо Степан увидел двух жандармов и между ними Евгения Диденко.
— Штефан Скоплов? — жандарм ткнул рукой в грудь Николая и вопросительно посмотрел на Евгения.
— Нет, — хриплым голосом, но отчетливо произнес Диденко.
Николай закричал:
— Он врет! Я — Степан Скоблов.
Он хотел спасти брата, но это было невозможно: Диденко уже предал Скоблова.
Степан отстранил брата и шагнул навстречу жандармам.
— Я Степан Скоблов.
Евгений остановил на нем тяжелый взгляд и опустил голову.
Их усадили в машины: Евгения — в полуторатонку, Степана — в крытый брезентом грузовик. Полуторатонка остановилась возле моста, грузовик свернул на дорогу в Авдотьино.
Было свежо. Степан надел только тонкие брюки и сатиновую рубашку. Сначала он не чувствовал холода, но когда машина выехала в поле, его охватила дрожь.
Скоблова привезли в Авдотьино. Он знал этот дом, мимо которого проходил не раз.
Машина въехала во двор. Выставив автоматы, жандармы окружили ее. Степан вылез из кузова. Оглянулся: за серой каменной оградой виднелись зеленеющие поля. Прощай, свобода!
Но едва жесткая рука жандарма легла на плечо молодого человека, едва он услышал резкий окрик: «Геен зи!», — как в его сердце поднялась могучая волна протеста: борьба не окончена. Скоблов толкнул жандарма так сильно, что тот упал. Взревев, солдат вскочил и принялся кулаками наносить удары по голове и плечам арестованного. Солдаты навалились ему на плечи и потащили в дом. Втолкнули в полутемную комнату, окно которой, выходившее на улицу, было прикрыто ставней. Степан споткнулся и упал на нары. Кто-то зашевелился на них.
- Степа? — услышал он свое имя. И другой голос. громче: — Степа!
Он сел и стал всматриваться в лица сидевших и лежавших на нарах людей.
Варя... Возле нее испуганное личико Иры Селютиной.
Вася Романчук...
Лев Кадыков...
Холодный пот выступил на лице Скоблова. Гневный прозвучал в душе голос: «Нас предали».
— И вы здесь? — вскричал он, увидев мать Лиды Каравацкой.
Женщина протянула к нему руки.
— Лидочки нет дома. Явились жандармы. «Иди, говорят, за дочку заложницей». Господи, хоть бы Лидочка спаслась. Мне-то, старой, все равно умирать. Хоть бы она спаслась.
Клаша знала, где скрывается Лида, и побежала к ней. Девочка бросилась к сестре и, прерывисто дыша, теребя платье Лиды, принялась рассказывать:
— Маму забрали жандармы... Они тебя искали. Мама им сказала: «Дочки нету дома». А они схватили ее. «Иди, — кричат, — за дочку заложницей». Ах, Лидочка!
Мертвенная бледность разлилась по лицу Лиды. Она отстранила сестру и, пристально на нее глядя, заговорила глухо и так медленно, как будто выдавливала из себя слова:
— Клаша, беги в Буденовку. Скажешь Степану, что меня арестовали. Скажешь: «Лида арестована». Больше ничего. Понимаешь? Ну, я пойду. — Она привлекла к себе сестру, обняла: — До свиданья, Клашенька. Ну вот, сле-зы. Как тебе не стыдно. А еще партизанка!
Клаша замотала головой.
— Я не плачу. Это так... Я не плачу, Лидочка! Сестры поцеловались.
— Ну, иди. Сейчас иди. И ничего не бойся. Мама вернется.
— А ты?
— И я вернусь.—Лида заставила себя улыбнуться, но улыбка вышла неестественной, напряженной. — Ты же знаешь, мы с Трешером «друзья». — Она вздохнула: —
- Ну, прощай!—Поцеловала сестру, вырвалась из ее объятий, шагнула и, подняв к лицу руки, провела ладонями по щекам, словно умывая лицо. Взбила волосы, надела берет и вышла.
Клаша смотрела вслед сестре полными слез глазами.
Лида медленно шла по дороге. Какой теплый день. Беспокойная радость была в природе. В кустах возилось что-то живое, прыгали по дороге чирикающие воробьи. Легкие прозрачные облачка носились в небе. И солнце, солнце! Оно освещало молодую зелень деревьев, светлыми пятнами ложилось на стены, играя, поблескивало в стеклах окон. Солнце горячо прижималось к лицу, лаская.
Сердце девушки ныло. Она шла, едва переставляя ноги, принуждала себя идти. В голове теснились мысли, горячие и острые, они причиняли боль. «Неужели Трешер знает? Но что?» Она принуждала себя идти, но мысли словно наливали тело свинцом, и она невольно замедляла шаги. «Куда я иду? Зачем? Он меня арестует. Надо немедленно бежать. Уйти из Авдотьино... Взять тачку и уйти».
Она остановилась.
Дерево, стоявшее за забором, протянуло над тропой ветку. Маленькие нежно-зеленые листочки, казалось, были пропитаны солнечным светом, они светились и слегка дрожали. Они трепетали от блаженства, от счастья — жить. В свете солнца явилось лицо матери, ее любящие глаза.
«Мама! Она дала мне жизнь! Жизнь!»
Налетел порыв ветра, листья задрожали сильнее, зашумели. Откинув голову назад, Лида смотрела сквозь зелень листвы на далекое беспокойное небо.
«Мама»-
Девушка пошла дальше. Она ободряла себя: «Это какое-то недоразумение, ничего не будет. Я снова заморочу капитану голову, я его обману».
Другой голос предостерегал: «А имеешь ли право ты, партизанка, предавать себя в руки врага? Он не зря арестовал твою мать, он все знает». Но снова и снова уверяла она себя: «Ты не вправе оставить мать в тюрьме: этим ты не только предашь мать, ты разоблачишь себя, откроешь Трешеру глаза. Иди, иди! Спаси мать. Он ее выпустит, а ты будешь хитрить. Ты перехитришь фашиста».
С этой мыслью Лида вошла во двор жандармского управления. Возле крыльца она оглянулась — в зеленеющую даль уходили поля, далеко-далеко виднелся конус териконника.
Со щемящим сердцем девушка поднялась на крыльцо.
— Я — Лидия Каравацкая. Освободите мою мать, — звонкий голос девушки услышали в камере.
Старуха заломила руки. Ее побелевшие губы шевелились, она хотела что-то сказать и не могла. Но когда дверь открылась и жандарм, сунув в отверстие голову, крикнул: «Каравацки, геен зи», — старуха заголосила. Ее увели. Слышен был надрывный плач женщины, взволнованный голос Лиды: «Успокойся, мама».
Дверь снова открыли, и Лида вошла. Несколько мгновений она стояла у порога и всматривалась прищуренными глазами в лица друзей, не узнавая их.
Степан шагнул к ней.
— Степан? — вымолвила она едва слышно и пошатнулась.
Он усадил ее возле Вари.
— Ты пришла сама, — проговорила Варя в ужасе.
— Я не могла оставить маму. Я пришла. Варя сжала холодные руки подруги.
Надо сказать друг другу что-то очень важное, о чем-то условиться, что-то предпринять. Но трудно сосредоточить внимание на главном, невозможно говорить. Лида шарила по камере сухими глазами, остановила их на круглом лице Иры Селютиной и закрыла лицо руками.
Ира, ровесница Клаши, арестована. Это невероятно, чудовищно! Арестована Ира, которая, как и Клавдия, выполняла только отдельные поручения учительниц: носила записки Степану, Борису, разбрасывала по селам листовки. Арестована Ира, значит, Трешер знает все.
— Нас предали, — сказал Степан мрачно. Лида вздрогнула, отняла от лица руки.
— Где Борис?
— Не знаю.
В этот день должен был прилететь самолет с Большой Земли. С оружием. Степан получил приказание от Ефи-мыча: Лев и Вася должны были утром выложить за рощей опознавательные знаки. Пришло это утро, а Лев и Вася — в застенке. Лев уткнулся лицом в стену, молчит.
Смутная надежда была у Степана.
Саша передала его распоряжение Борису, он узнает об аресте товарищей и сам встретит самолет. Это несколько успокоило его. Но вдруг он услышал в коридоре топот ног, голоса. Дверь с шумом распахнулась, в комнату с разбега влетел Борис: его, по-видимому, толкнули в спину. Орлов споткнулся о порог и упал. Но тотчас, вскочил и, сжав кулаки, ринулся на дверь, которая прямо перед его лицом захлопнулась.
— Боря!
Он оглянулся.
— Лида!
Борис тряхнул волосами и засмеялся, но растерянно и устало.
— Нам не страшен серый волк,—пробормотал он. Дверь снова открылась, и вошла Тоня, тихая, с худеньким, почти прозрачным лицом.
Лида почувствовала, что у нее немеют ноги.
