II

   Ночью в окно к врачу Константину Григорьевичу Убийвовку кто-то постучал. Темная комната, в которой собралась семья врача, наполнилась тревогой. Все сразу замолкли. Стекла в окнах слегка багровели, словно залепленные тонкой розовой бумагой. Было слышно, как на диване тяжело дышала Надежда Григорьевна, мать Ляли.
   Через некоторое время стук повторился.
   - Это они! - тихо вскрикнула тетя Варя. - Это они!
   За открытой дверью спальни промелькнуло что-то белое.
   - Ты куда, Ляля? - прошептала тетя Варя из угла.
   Белая фигура остановилась в дверях.
   - Ляля! - тихо простонала Надежда Григорьевна. - Ляля!
   Константин Григорьевич подошел к окну и неестественно громко, чуть ли не с угрозой спросил:
   - Кто там?
   - Константин Григорьевич, это я. - Голос был женский, вкрадчиво-умоляющий. - Это я, Мария Власьевна... Прошу, выйдите на минутку.
   Тетя Варя облегченно вздохнула.
   - Ляля, подойди ко мне, - слабо позвала Надежда Григорьевна, протягивая руки в темноту, чтобы обнять дочку.
   Врач гремел в сенях засовами. Засовы были необычные, недавно сделанные, - раньше ограничивались одним слабеньким крючком.
   - Что это вас носит, Власьевна, в такую ночь? - бормотал он, выходя на веранду.
   - Дела, Константин Григорьевич...
   - А если застрелят? Возьмут и застрелят. Им недолго.
   - Я огородами и садками, - шептала Мария Власьевна почти радостно, хотя врач не видел никаких причин радоваться в этот час. - Их патрули только на главных улицах. Густых садов боятся!
   Константину Григорьевичу показалось, что Власьевна даже лукаво хихикнула в темноте. "Ну и бабы!" - подумал он не без удовольствия.
   - Что же у вас там за дела?
   - Прибежала звать вас, - быстро говорила Власьевна, - знаю, что не откажете.
   Не привыкать старому полтавскому врачу к ночным вызовам. К ним привыкла и вся семья. Никто не представлял себе, что Константин Григорьевич может отказаться пойти к больному. Но в эту ночь, когда горят склады на Южном вокзале, освещая половину города, и гудит, гремит фронт где-то совсем близко, на восточной окраине...
   - Куда? К кому?
   - К нам, Константин Григорьевич...
   Власьевна что-то горячо зашептала на ухо врачу.
   Убийвовк слушал, потирая подбородок.
   - Подождите, - буркнул он и пошел в комнату.
   - Что там, папка? - спросила Ляля.
   - Роды.
   - У Власьевны? - с удивлением спросила тетя Варя.
   - А хотя б и так, - глухо пошутил Константин Григорьевич, натягивая дорожный плащ.
   - Папка, - поднялась на диване Ляля, - я с тобой.
   - Что?
   - Я только провожу тебя, а там подожду во дворе. Вдвоем не страшно.
   - Мне и одному не страшно! - неожиданно рассердился Константин Григорьевич. - Запритесь на все засовы!
   Ляля, накинув халат, вышла вслед за отцом, чтобы запереть за ним дверь. Стеклянную веранду озаряли отблески далеких пожаров.
   - Почему ты не хочешь взять меня с собой, папа?
   - Запирай и иди в дом... простудишься.
   Закладывая тяжелый крюк, Ляля слышала, как отец, спускаясь по деревянным ступенькам крыльца, спросил у Власьевны:
   - Когда он пришел в себя?
   - Еще засветло, бедненький, - отвечала Власьевна, - еще днем, когда мы переносили его. И при памяти, и голос не потерял, только не слышит ничегошеньки. Мы ему и то и се, а он полежит-полежит и опять на весь сарай: "Где мой экипаж?"
   Ляля стояла как оглушенная. "Где мой экипаж?" Больше она ничего не расслышала. "Где мой экипаж?" Кто этот "он", который зовет своих товарищей в каком-то сарае? Летчик, моряк, танкист? Внезапно у нее мелькнула мысль: "Может быть, это Марк?"
   Три года прошло с тех пор, как она впервые встретилась с Марком Заторным. Это было в Харькове, в Дзержинском райкоме комсомола. Навсегда запомнился Ляле тот золотой сентябрьский день. После лекций они, студенты-первокурсники физмата, пошли в райком, чтобы стать на комсомольский учет. В райком Ляля отправилась с подругами, а возвращалась оттуда с Марком. Обоим нужно было зайти в общежитие, но каким-то образом они очутились в саду имени Шевченко. Ляля не знала, как это случилось. Словно сад сам пришел к ним в тот вечер и обступил их со всех сторон деревьями и цветами. Они просидели на скамье до поздней ночи, разговаривая обо всем на свете, а когда поднялись, чтобы идти домой, то оба уже понимали, что теперь они всегда будут вместе, что они необходимы друг другу.
   То была сказочная ночь, во всяком случае, такое впечатление от нее осталось у Ляли навсегда. О чем они тогда говорили? Об университете. Об астрономии, которая захватила их обоих. О море, которого Ляля никогда не видела. А Марк вырос у моря. Он был родом из Мариуполя, из семьи знаменитых сталеваров. Густой южный загар еще лежал на его лице. И даже его голубая рубашка - так казалось Ляле - сохраняла соленый аромат моря. Весь вечер они разговаривали, удивляясь друг другу. Ляля была поражена тем, как совпадают их взгляды, желания, мечты.
   С тех пор прошло три года.
   В первые дни войны Марк Загорный пошел добровольцем в армию. О нем, как и о других однокурсниках, Ляля знала лишь, что всех их направили курсантами в танковое училище. "Может быть, это он, изнемогая от боли, лежит сейчас в сарае и спрашивает о своем экипаже? Но почему обязательно Марк? Кто бы он ни был, это боец, все равно, только бы отец спас его, только бы спас!.."
   За стеклянной верандой был виден сад, разбитый Константином Григорьевичем в год рождения дочери. Уже много лет здесь давали плоды мичуринские вишни, яблони и груши.
   Каждое лето, когда Ляля приезжала из Харькова на каникулы, в саду складывали очаг из кирпичей, пламя облизывало медный таз, в котором клокотало варенье. Ляля, раскрасневшись, прыгала вокруг, весело плача от дыма и помешивая палочкой тягучее, сладкое варево. В прошлом году к ней приезжал погостить Марк, и они провели вместе целый день.
   Теперь сад стоял, как чужой, вырисовываясь верхушками на фоне зловеще-красного неба. В глубине за деревьями высилась стройная кладбищенская церковь; прежде ослепительно белая, будто вылепленная из снега, теперь она казалась багровой от зарева. Где-то далеко, над Зиньковским шляхом, висели неподвижные страшные "лампады". Вокруг них вспыхивало множество мелких разноцветных ракет. Они поднимались звездной стеной, выгибаясь по горизонту и указывая линию недалекого фронта.
   Ляле припомнилось, как на первом курсе они читали с Марком о звездных дождях. О звездопаде 1833 года ей пришлось отвечать на экзаменах. Кажется, так... В ночь с 12 на 13 ноября в Южной Америке началось необычайное падение звезд. Сотни тысяч метеоров разрезали небо. Одни из них были размером с Луну, другие имели хвосты, словно кометы. Но это величественное зрелище померкло в высоких слоях атмосферы. На землю не упала ни одна звезда... Как жалела Ляля, что сама не была свидетельницей этого редкого явления! И как не к месту оно припомнилось ей сейчас, перед этим ливнем зловещих ракет на горизонте. Лучше бы ослепнуть, чем видеть их над Зиньковским шляхом!
   И как долго еще это будет длиться? Неужели эта взвихрившаяся стена огней будет двигаться все дальше и дальше на восток, отдаляя от нее близких людей, и планы, и мечты, отдаляя весь тот мир, без которого невозможно представить жизнь?
   Где-то за городом, может быть в Артелярщине или в Чутово, еще гудит фронт. На удары далеких пушек стекла веранды изредка отзываются тонким звоном.
   Гул становился все тише, и Ляля чувствовала, что постепенно, по мере его отдаления, и эта знакомая с детства веранда, и настороженный отцовский сад, и белая колокольня за ним - все утрачивало знакомый вид и вставало перед ней измененным, словно сдвинутым с места.
   - Марк, - шептала она. - Неужели вы отступили надолго? Неужели вернетесь не скоро? Что ж это будет? Скажи мне, Марк!
   Из комнаты ее позвали. Тетя Варя ворчала:
   - Столько времени простоять на веранде в одном халатике! Ей все кажется, что теперь лето...
   Ляля, не отвечая, молча прошла к дивану и примостилась бочком возле матери.
   - Какие у тебя колени холодные, - ласково заговорила Надежда Григорьевна. Даже голосом своим она будто кутала дочку в теплое. - И руки холодные!..
   - Мама... Мамочка! - Ляля порывисто прижалась к матери. - Как же мы теперь жить будем, ма?