Олесь Гончар
ЗЕМЛЯ ГУДИТ

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

I

   Над Полтавой плыло бабье лето.
   Насколько хватал глаз, вились в голубой вышине бесчисленные белые нити, то плавно опускаясь, то снова взлетая в прозрачных потоках воздуха. Одни летели быстрее, другие медленнее, на мгновение задерживаясь, как бы в нерешительности, и потом снова двигаясь с величественным спокойствием дальше. А из-за крыш, из глубокой синевы небес уже показывались другие и все плыли, плыли без конца, без края... Будто страшная буря где-то там, за горизонтом, рвала гигантские белые паруса, а сюда от них долетали лишь слепящие шелковые нити, сияющие обрывки далеких штормов.
   В городском саду настороженно притаились замаскированные зенитки. По гулким улицам шли на запад воинские части, грохотали танки, а навстречу им тянулись обозы эвакуированных. Ревел скот, плакали дети. Тысячами окон, залепленных накрест бумажными лентами, глядел неподвижный город на растревоженный людской муравейник.
   Константин Григорьевич Убийвовк сидел в тихом сквере возле обкома партии, мрачно прислушиваясь к тревожным шумам, и время от времени поглядывал то на часы, то на двери обкома. Ляля все еще не показывалась. Прошло уже два часа, как она зашла в обком, попросив отца подождать ее здесь, у витрин с пожелтевшими газетами...
   - Почитай пока, папка. А я не задержусь...
   За это время Константин Григорьевич, густо покрываясь серебристыми нитями бабьего лета, успел прочитать все, что было поблизости: и газеты в витринах и огромную Доску почета, на которой красовались названия многих передовых колхозов области. Теперь некоторые из них уже захвачены врагом. "Что там сейчас творится?.. Мучают, терзают фашисты наших людей..." - Константин Григорьевич глубоко вздохнул и задумался. Ходят упорные слухи, что враг уже совсем недалеко от Полтавы. Да что там слухи - со вчерашнего дня весь горизонт на западе глухо гудит, гремит.
   Дома у Константина Григорьевича сегодня укладывают пожитки, готовятся к отъезду. Жена больна, надо бы ей помочь. Ляли все нет... Почему она так долго задерживается?
   Правда, посетителей много, двери обкома почти не закрываются. Все время туда-сюда снует озабоченный народ. Одни входят, другие выходят, торопясь куда-то с деловым, строгим видом. Может, там какое-нибудь совещание или семинар. Здесь не заметно ни паники, ни растерянности. Вон, кажется, прошли рабочие железнодорожных мастерских. А вот это, видимо, приехавшие с периферии райкомовцы и председатели колхозов... Вот две молодые женщины с портфелями (наверное, сельские учительницы), вот группа молодежи, вот женщина с ребенком на руках... Сколько людей перебывает за день! Все вокруг клокочет, кипит, а обком работает уверенно и планомерно, как мудрый, испытанный штаб.
   Какая-то странная была Ляля сегодня. Задумчивая, углубившаяся в себя. Не хотела рассказать отцу, кто и для чего ее вызывает. Какие там у нее дела? У кого она так долго может быть? Для того чтобы проститься с девчатами, не нужно столько времени.
   Солнце уже повернуло на запад, окна обкома ярко зарозовели. Константин Григорьевич, окидывая взглядом этажи, старался угадать, сквозь какое из этих больших окон светит сейчас солнце на его Лялю.
   А Ляля в это время сидела "в кабинете секретаря обкома партии Степана Федоровича Кондратенко. В кабинете было багряно от ливня косых лучей заходящего солнца.
   Разговор подходил к концу.
   - ...Вот это тебе, товарищ Ляля, партийное задание на первый период, - говорил секретарь обкома, не спуская с девушки внимательных, пронизывающих глаз. - У нас нет сомнения в том, что ты с ним справишься.
   - Спасибо за доверие, Степан Федорович. Я чувствую, что справлюсь.
   - В дальнейшем указания будешь получать через нашего связного. Ясно?
   - Вполне.
   Секретарь обкома поднялся из-за стола. Ляля тоже встала, ожидая разрешения уйти. Доверчиво, восторженно смотрела на своего руководителя и наставника. Коренастый, широкоплечий, в военной гимнастерке, он подошел к окну. Постоял некоторое время в задумчивости, спокойно вслушиваясь в далекий, едва слышимый гул фронта.
   - Слышишь, Ляля?
   - Слышу, Степан Федорович.
   - Уже в нашей области... Но не быть им тут хозяевами! Хозяевами были, есть и останемся мы, большевики, советские люди.
   Секретарь обкома стиснутыми кулаками оперся о подоконник. От его крепкой, облитой солнцем фигуры и волевого, мужественного лица веяло такой уверенностью и силой, что Ляля почувствовала, как рядом с ним она и сама крепнет, впитывает в себя его могучую силу.
   - Знаю, товарищ Убийвовк, что непривычно тебе было слушать о связных, о явках и конспирации, когда кругом еще свободно ходят наши люди, когда твой отец, сидя в скверике, еще читает советскую газету и на него там не охотится фашистская свора... Еще кругом все свободно и открыто, еще наша советская жизнь не ушла в подполье, а мы здесь уже о таких вещах говорим... Правда, непривычно?
   Девушка с удивлением вскинула на него свои лучистые глаза:
   - Вы будто читаете мои мысли... Очень непривычно...
   - Привыкай, Ляля. Будут трудности на нашем пути. Будет тяжело, так тяжело, что ты даже всего не представляешь... Не забывай, что против нас враг опытный, коварный, хищный.
   - Степан Федорович, идя к вам, я все взвесила. Я знаю свои возможности. Знаю, что ради счастья нашей Отчизны пойду на все: на муки, на пытки, на гибель!..
   - К этому надо быть готовой. Но думать надо о победе. Наша цель - выйти победителями. Это призыв партии. В самые трудные минуты, в самой сложной обстановке думай об этом, думай о народе, нашем, попавшем в беду.
   - Буду думать. Буду помнить. Жить буду для народа.
   ...Когда Ляля вышла из обкома, отец понял: что-то произошло. Дочь шла уверенная, гордая, почти торжественная. Константин Григорьевич, конечно, не знал, что Ляля сейчас побывала не просто у секретаря обкома партии, а у секретаря подпольного обкома.