Сухой восточный ветер гонит по дорогам черную пыль. Листья на деревьях съежились и сухо шелестят; на воде пруда словно разостлали серое измятое полотно. Дышать трудно. В глазах рябит от бесконечного мелькания света и теней. И даже высокое знойное небо стало серым, а повисшее в нем солнце кажется желтым раскаленным пятном.
Степан Скоблов проводил Сашу до калитки.
— Ну, иди,—сказал он ей, — иди! И сегодня же возвращайся. Слышишь?
Она кивнула головой. На ее веселом личике светились синие глаза.
Степан вспомнил, как год тому назад в знойный августовский день его вызвали к майору Авдееву. Вот так же, как и сегодня, ветер гнал по дороге сухие листья и пыль, серое раскаленное небо нависло над усталыми от зноя деревьями. А в чистой крестьянской хате было свежо и прохладно, на простом некрашенном столе лежала карта. Майор стоял, опершись рукой на стол, и делал синим карандашом какие-то пометки. Он поднял глаза на вошедшего и щелкнувшего каблуками Степана—«явился по вашему приказанию», — кивнул ему головой и снова углубился в рассматривание извилин, кружков, прямых линий.
Нетрудно было догадаться, зачем вызвали комсомольца Скоблова в штаб партизанского движения Южного фронта, и Степан нисколько этому не удивился. Но майор не торопился объяснить задание.
Он оставил карту, усадил сержанта на скамью, предложил закурить.
Это не удивило Степана. Он знал Максима Андреевича Авдеева еще до войны. Тогда он командовал полком, в котором Степан служил красноармейцем.
Командир обладал способностью замечать индивидуальные, особенности не только каждого командира, но чуть ли не каждого красноармейца. На маневрах он ставил подразделения в затруднительное положение и требовал проявления личной инициативы от бойцов. А после выполнения задания приходил в подразделение, курил с бойцами крепкий табачок и, разбирая учебное задание, отмечал прежде всего тех, кто проявлял инициативу.
Красноармейцы любили Авдеева и называли его геройским командиром, хотя он был еще молод, военного опыта не имел. Да и во внешности Максима Андреевича не было ничего героического. Он был невысок ростом, кряжист, медлителен в движениях. В те времена он носил пышные пшеничного цвета усы и в минуты раздумья покручивал пальцами правый ус; потом он сбрил усы, но привычка тянуться рукой к лицу осталась и, размышляя, он пощипывал над верхней губой кожу. И это было даже немного смешно. Замечая добродушные усмешки на лицах подчиненных, Авдеев и сам добродушно посмеивался, но это нисколько не роняло его авторитета.
Добродушием веяло от его круглого кареглазого лица с реденькими светлыми бровями, но все знали; этот человек крепкого закала. Он не повышал голоса, не кричал, он требовал сознательной дисциплины, воздействовал на нерадивых бойцов тем, что отдавал их на суд коллектива,— и это сильно действовало. Командиры и красноармейцы в полку Авдеева отличались развитым чувством чести советского воина, очень любили своего начальника и готовы были пойти за него в огонь и воду.
Война подтвердила, что Авдеев действительно геройский командир. Осенью 1941 года его полк попал в окружение: майор пошел на прорыв, знамя полка было спасено.
После госпиталя майора назначили в штаб партизанского движения Южного фронта.
Майор усадил сержанта Скоблова на скамью, они закурили. Неловко разминая в красных загрубелых пальцах папиросу, Степан ждал приказаний, готовя себя мысленно к трудному заданию. Но Максим Андреевич заговорил вдруг о семье сержанта. Скоблов отвечал односложно: есть отец, мать, брат и сестра—еще подросток. Но это, по-видимому, не удовлетворило Авдеева. Он начал подробно расспрашивать об отце Скоблова: где работал, кем, не был ли участником гражданской войны? Майор был доволен, узнав, что отец Скоблова—кадровый шахтер, пришел на шахту с Орловщины в поисках заработка,—типичная биография донецкого горняка.
Как видно, майору Авдееву нужны были не просто анкетные данные о семье сержанта Скоблова. Его не удовлетворил краткий ответ, что брат Степана — комсомолец, Максим Андреевич хотел знать и характер Николая. Особенно подробно майор расспрашивал о матери Степана, интересуясь даже тем, каковы ее взаимоотношения с соседками и кто эти соседки.
Темной ветреной ночью комсомолец, переодетый в штатский костюм, вышел из села. В камышах на берегу Миуса его ждал старый рыбацкий челн: он должен был переправиться на нем на правый берег реки—и там уже была территория, занятая немцами.
Майор сам вывел Степана за село.
— Ну, иди, — сказал он ему, — иди! И возвращайся с победой. Слышишь?
«Иди! И возвращайся с победой», — с этими словами в сердце Степан плыл в челне, с этими словами он перебирался от хутора к хутору, от шахты к шахте, избегая больших дорог, днем пережидая в стогах соломы, ночью— шагая прямиком через степь.
В кармане у него лежал потрепанный паспорт на имя сына мельника, а в памяти была заученная биография кулацкого сына, который якобы бежал из Красной Армии к немцам.
К счастью, объясняться с немцами не пришлось. Он хорошо знал места, по которым шел, знал и людей, чутьем угадывая, с кем можно заговорить, на чью поддержку можно рассчитывать. Ему удалось добраться домой.
Первая задача, которая казалась ему очень трудной, была выполнена. Но только теперь, очутившись в родной семье, он до конца понял, какая жизнь предстояла ему.
Майор Авдеев говорил:
— Мы посылаем тебя на территорию, занятую фашистами. Жить тебе придется среди врагов, может быть, под одной крышей с ними. Тут одной храбростью не возьмешь.
Тебе придется бороться с гитлеровской пропагандой. Один ты, конечно, ничего не сделаешь. Но смотри, будь бдителен; опирайся на советских людей, но не будь слишком доверчив. Помни, что малейшая ошибка, малейший ложный шаг — и ты можешь погубить все подполье. Пом-ни; твой самый опасный враг—провокатор и шпион. Семья у тебя как, надежная?
Комсомольцу стало даже обидно, что майор мог усомниться в его отце и матери, в его брате и сестре. Предстоящая ему «работа»—именно так говорил майор об этом задании, — эта необычная «работа» представлялась Степану овеянной романтикой. Когда он думал, пробираясь через степь, о предстоящей ему жизни, в его воображении то всплывал образ Данко с пылающим сердцем в руках, то вспоминались стихи Маяковского, то строчки из песни:
Смело мы в бой пойдем
За власть Советов
И, как один, умрем
В борьбе за это!
В жизни все оказалось грубее, проще и труднее.
В Буденовке он увидел разных немцев: и грубых скотов, и глупых скотов, и просто солдат, с которыми можно было заговорить о самых простых житейских вещах. Немца могли поставить на квартиру, он мог потребовать, чтобы Екатерина Ивановна выстирала ему черную от грязи вшивую рубашку, — но он же предлагал тебе сигару, а увидев на стене фотографию твоей сестры, говорил: «Файн, файн медхен! Дома у меня тоже есть красивая сестра, ее зовут Клара».
И ты должен поднести ему зажженную спичку, а когда он говорит о твоей сестре «файн медхен», улыбаться и говорить о Кларе — «красивая девушка», глядя на ее фотографию. Но когда ты улыбаешься, твое сердце нестерпимо болит, и ты думаешь, глядя в голубоглазое лицо Фрица: «Эй ты, варвар, зачем ты ворвался в мой дом? Зачем ты терзаешь мою милую советскую землю?»
Народ сопротивлялся оккупантам, но сопротивление это подчас трудно было обнаружить. Создавался быт оккупации, особенный, никогда, никем, нигде еще не испытанный. Чтобы бороться с немцами, надо было окунуться в него, в этот быт. Надо было искать связей в народе: на проселочных дорогах, на базарах, обменивая барахло на картошку, надо было хитрить, входить в фальшивые взаимоотношения с немцами, с полицаями. Трудно и страшно подложить под рельс тол. Трудно и страшно напасть ночью на немецкую машину, убить шофера и отнятое оружие переправить в надежное место. Все же это, как казалось Степану, легче, чем просто жить рядом с немцами, добывать пищу, ходить на базар, видеть тупые физиономии полицаев, чванные — фашистов, притворяться, делать безразличное, а то и покорное лицо. И надо было жить именно так. Есть, спать, одеваться. Жить, как живет человек в любое военное и невоенное время. А чтобы добыть пищу — изворачиваться, хитрить. И, живя такой мелкой, но сложной жизнью, проводить главную линию: оружие, диверсии. Борьба!
Савва арестован. Очевидно, фашисты что-то прощупали. Они попытаются через Матекина найти корни подполья. Обнаруженная у него листовка наведет их на мысль о связи Саввы с партизанами. Он будет молчать, Степан не сомневался в этом. Савва ни словом не обмолвится о Друзьях. Но вместе с ним арестована Ольга Петровна, и это застало Скоблова врасплох. Арестована сестра женщины, в доме которой хранится рация. Надо немедленно предупредить. Надо спасти рацию.
А что если уже поздно?.. Если арестована и Татьяна Петровна — значит, немцы знают много. И значит, оборвалась связь с Авдеевым. А именно в эти дни Степан ждал новых приказаний от майора, которые он должен был передать Ефимычу.
Надо немедленно послать в Рутченково надежного человека.
Но кого? Сначала его мысль остановилась на брате: Николай понятлив, ловок, смел. Но он—молодой человек призывного возраста; если с Татьяной Петровной стряслась беда, если заподозрены и другие подпольщики, через которых Степан связывался с ней,—попадет в беду и Николай. И тогда подозрение падет на самого Степана.
Он решил послать сестренку Сашу. Никто не заподозрит девушку-подростка, ученицу Ольги Петровны, если она прибежит к ее сестре, чтобы сказать об аресте любимой учительницы. К тому же Саша ничего не знает о партизанах: правда, она умница, догадливая, и могла кое-что подметить — но Саша еще совсем девочка, едва ли немцы смогут заподозрить ее в связях с партизанами.
Ей он сказал:
— Сашок, милая, ты знаешь, какая беда стряслась с Ольгой Петровной? Это, конечно, недоразумение, ее выпустят. Надо предупредить Татьяну Петровну — может быть, ей разрешат увидеть сестру. Надо что-то делать, нельзя оставить в беде учительницу.
— Я сбегаю ь Татьяне Петровне,—сразу же вызвалась Саша.
Брат пытливо заглянул в ее светлые глаза.
— А ке побоишься идти в Рутченково? Это далеко.
— Ну и что же? Я совсем-совсем не боюсь. Я спортсменка, я и дальше ходила — раньше, когда еще немцев не было.
— А ты знаешь, где она живет?
— Знаю. Я бывала в Рутченково. Они ведь на прежней квартире живут?
— На прежней-то на прежней, да удобно ли заходить к Татьяне Петровне... теперь, когда арестована ее сестра? — Степан не смотрел на Сашу и не видел, какой озорной блеск появился в ее глазах.
— А я не буду заходить к Татьяне Петровне... я так... я сначала узнаю.
— Как узнаешь? — он насторожился.
Сестра обвила шею брата тонкой рукой, чмокнула горячими губами в щеку и шепнула:
— Я пойду к подруге, в Рутченково живет одна наша девочка, — я все узнаю.
Брат проводил сестру до калитки.
— Ну, иди, — сказал он, —иди! И возвращайся сегодня же...
Он едва не сказал ей тех больших слов, какими проводил его майор Авдеев: «Иди и возвращайся с победой».
Саша, держась одной рукой за калитку, потянулась к Степану, и он поцеловал ее. Она рванула калитку и выбежала на улицу. Ветер подхватил ее короткую юбку и стал трепать вокруг тоненьких босых ножек. Придерживая обеими руками голубенькую косынку на золотистой головке, слегка наклонив голову, она бежала вприпрыжку, а под ноги ей неслась черная пыль и сухие листья. Добежав до поворота, Саша оглянулась, махнула рукой и исчезла.
На сердце Степана легла огромная тяжесть. Теперь-то он понял, почему майор Авдеев спрашивал, надежная ли у него семья. Даже Саша, совсем еще девочка, выполняет задания большевистского подполья.
Выйдя на шоссе, Степан увидел, что возле школы бегают мальчишки. Их крики далеко разносились по поселку, привлекая внимание прохожих. Скоблов ускорил шаг. Беспокойное чувство тревоги охватило его, когда он заметил, как Володя Матекин поднимается по лестнице на крышу; там сидели два голубя, голубка чистила носик о крыло белоперого турмана и радостно ворковала.
Догадка осенила Степана: голуби прилетели из Марь-инки.
— Володя, давай их сюда! — крикнул Скоблов, подходя к пожарной лестнице.
Володя послал ему сверху улыбку и помахал рукой.
Голубка легко далась в руки, а турман сам слетел с крыши и закружился над головами мальчишек, столпившихся возле Володи.
Турмана поймали и передали Степану.
На ножке голубя в медном колечке он нашел записку:
«Привета.
Степан засмеялся.
— Эх вы, голубятники! —он легонько щелкнул по носу мальчика, который с восторгом смотрел на голубя.
Скоблов быстро ушел.
Ребята, взяв голубей, всей гурьбой вслед за Володей Матекиным побежали к сарайчику, стоявшему в глубине двора.
— Турман — разведчик, я знаю,—говорил парнишка, на груди которого под голубой тельняшкой виднелась татуировка.
— Ага, ага, — восторженно подхватил другой, — а помните, ребята, как у нас в лагере —еще тогда, когда войны не было...
— Фашисты! — раздался пронзительный крик.
Володя с голубями скрылся в сарайчике, а ребята молниеносно рассыпались по двору, залегли в канавках и остро поблескивающими глазами следили за двумя фашистскими солдатами, которые шагали по шоссе, выставив перед собой автоматы.
В тот же день Саша, веселая, вернулась из Рутченко-во. Татьяна Петровна была цела и невредима.
