Савва Григорьевич ушел в «освиту». Он обещал скоро вернуться. Но наступили ранние осенние сумерки, а его не было.
В квартире Матекиных собрались учителя. Александра Яковлевна, желая отвлечь себя от гнетущих мыслей, затеяла ужин. Она начистила картошки, растопила плиту. Скоро картофель сварился. Закипел чай. Но ни есть, ни пить никто не стал. Всеволод, сидя у стола, с брезгливой миной просматривал «Донецкий вестник». Люция и Володя здесь же, за столом, решали задачи — мать усадила их за учебники, но детям было не до уроков. Володя рисовал в тетрадке танки. Девочка заглядывала через руку Збышевского в газету, стараясь разглядеть фотографию.
Лида и Тоня сидели на кушетке в темном углу комнаты и тихо разговаривали.
— Давайте, говорит, вместе поищем, — шептала Тоня, близко придвинувшись к подруге и глядя на нее посветлевшими лучистыми глазами.
— Он так и сказал?
— Да, так и сказал. Ах, Лида, если бы ты видела его лицо. «Мы будем бороться за души детей. Мы не отдадим их врагу!»
Лида прижала к раскрасневшемуся лицу ладони.
— Бороться за души детей, — повторила она задумчиво.
В сенях раздались шаги. Александра Яковлевна устремила на дверь полные ожидания глаза. Тоня и Лида вскочили. Всеволод отшвырнул газету.
Вошел Савва.
Дети подбежали к отцу. Володя ухватился обеими руками за отцовский локоть и заглядывал Савве в лицо. Люция прижалась к его плечу. Матекин машинально провел рукой по голове девочки.
— А мы тебя ждали, — сказала Александра Яковлевна чужим голосом. — Поешь, картошка горячая.
Савва бросил на стул туго набитый портфель.
Люция придвинула ему стул. Он сел.
Девушки засуетились. Тоня смахнула со стола газету, вынула из шкафа тарелки. Лида поставила на стол кастрюльку, сняла крышку. Над кастрюлькой поднимался горячий пар. Александра Яковлевна отяжелевшей рукой положила на тарелку несколько больших картофелин и придвинула Савве.
— Берите, товарищи, кто хочет, — предложила она.
Савва расковырял вилкой картофелину, положил кусочек в рот, вяло прожевал и отодвинул тарелку. Люция, примостившаяся у ног отца на низкой скамеечке, неотрывно смотрела на него, Володя сердито бурчал:
— Люцька, ты мешаешь папе.
— А-а, иди ты!
Тоня снова села на кушетку. Лида катала на столе хлебные шарики.
— Ну, как там? — спросил Всеволод осторожно.
Савву прорвало. Он вскочил, опрокинув стул. Забегал по комнате.
— Они думали меня купить! Купить! Меня! Не выйдет. Нет! Нет!—Он схватил портфель и нервно завозился с замком, который никак не открывался.
— Дай я, — сказала Александра Яковлевна. Но он не дал ей портфеля и возился с замком сам.
— Что же они вам сказали?—спросила Лида.
Не разгибая спины, Савва сердито, исподлобья посмотрел на нее. Он открыл наконец замок, перевернул портфель и вытряхнул на стол его содержимое.
— Вот! Полюбуйтесь. — Он взял серую брошюрку и протянул Лиде. Девушка положила ее перед собой на стол. Тоня и Всеволод заглядывали через Лидино плечо. Александра Яковлевна перегнулась через стол и смотрела на книжонку так, как будто это была ядовитая фаланга. Володя и Люция глядели на книжку с острым любопытством.
— «Нарис icторii Украiни, — прочла Лида, — для користування в школi». — Она перевернула брошюру, на последней странице был нарисован трезубец.
— Герб украинских националистов?—Тоня удивленно посмотрела на Матекина.
— Да, да, герб! — Савва вырвал из рук Лиды книжку. — Читать эту историю, лжеисторию, немыслимо. Вы только послушайте. — Он листал брошюру с таким остервенением, что разорвал лист. — Вот, вот она, их «история». — Савва прочел несколько строк. Автор пытался доказать, что украинский народ всегда тяготел к западу и что великороссы никогда не были друзьями украинцев.
— Концепция Грушевского? — произнес Збышевский.
— Фашистская стряпня.
Вот и пришла беда. Им предлагают учить школьников по учебникам, присланным из фашистской Германии.
— А мы не будем учиться по ихним книжкам,—упрямо тряхнул головой Володя. Савва бросил на сына быстрый взгляд.
— Кто мог написать подобную чушь? — спросила Александра Яковлевна.
Матекин фыркнул:
— Предатель.
— Ты его знаешь?
— Видно птицу по полету. По его выходит, что Украина — это провинция Австрии, а с Россией, то бишь Азией, нам не по дороге.
Лида рассмеялась, а вслед за ней и Тоня. Матекин вскипел:
— Бросьте, девчата, не до смеха. Так называемые украинские националисты — не просто украинские, а украинско-немецкие. И «освита» эта, будь она проклята, одна из канцелярий Геббельса. Фашистам не нужны ни наши дети, ни наши школы. А все это: отдел просвещения и культуры при городской управе, статьи в газете, всяческие книжонки на псевдоисторические темы—только бутафория. Гитлер преследует одну мерзкую цель: захватить побольше земель, уничтожить побольше людей — истинных владельцев этих земель — или превратить их в рабов. Вот и все. Они заставляют родителей посылать детей в школу— это потому, что им нужна помпа, буфф, им надо создать шум на весь мир: мы, мол, насаждаем на завоеванной земле европейскую цивилизацию.
Савва вскочил, опять сел, взъерошил волосы.
— А ты расскажи по порядку, что они тебе сказали,— попросила Александра Яковлевна.
Савва рассказал.
...В большой комнате стояли обычные канцелярские столы. Чернильницы были налиты чернилами, карандаши отточены. За столами сидели люди, но никто не работал. Никогда раньше Матекин не встречал их в отделе народного образования. «Из каких щелей повылезали эти подозрительные людишки», — подумал учитель, взглянув на угреватое лицо старика, который уткнулся в бумаги. За другим столом сидел толстяк с расплывшимся, почти квадратным лицом; он отвалился к спинке стула и лениво потягивал немецкую сигару. У окна стояла женщина в ярком платье. Несвежая желтоватая кожа на лице обнаруживала довольно преклонный возраст, его не мог скрыть ни густой слой белой пудры, ни румяна. Престарелая кокетка закатывала глазки и говорила толстяку:
— Ах, Мефодий Петрович, сердце женщины не имеет морщин!
Она остановила на Матекине прищуренные глазки.
— Вам что угодно-с? — обратился Мефодий к учителю.
Савва Григорьевич молчал. Обстановка, люди — все произвело на него такое тягостное впечатление, что он не мог выговорить ни слова.
Толстяк вынул изо рта сигару, вгляделся в лицо учителя и протянул:
— То ж господин Матекин.
«Откуда этот тип с физиономией бандита знает меня?» — удивился учитель.
— Савва Григорьевич, дорогуша! — толстяк схватил учителя за руку и, потрясая ее, приговаривал: — Ото ду-жэ, дужэ файно, шо вы прыйшлы. Сидайтэ, я зараз.
Прием, оказанный Матекину, привел его в недоумение. А дело объяснялось просто: накануне состоялось свидание Таранюка с Нарушатом, который интересовался интеллигенцией города. Таранюк угодливо доложил ему, что в Буденовской школе все еще не повесили портрета Гитлера.
— О-о? — Нарушат уставился на него заблестевшими серыми глазами. — Кто это там такой смелый?
— Матекин. Савва Григорьевич Матекин.
— Коммунист?
— Нет, беспартийный, но...
— Сколько?
Таранюк не понял.
— Сколько хочет получить этот... Матьекин?—И Нарушат раздраженно пояснил: — Матьекин учил детей коммунистен. Пусть он помогает нам найти партизан. Мы хорошо заплатим.
Учителя вызвали в «освиту».
Мефодий проскользнул в дверь кабинета и через несколько секунд выскочил оттуда рассыпая улыбочки.
— Будь ласка, господин Матекин, заходьтэ, заходьтэ, — приглашал он, раскрыв перед учителем дверь кабинета.
Савва Григорьевич вошел.
Таранюк, сидевший за столом в кресле, приподнялся и встретил учителя ласковым взглядом.
— Сидайте, будь ласка.—Он протянул ему через стол руку. — Одумались, Савва Григорьевич? От это файно.
Савва, багровея, пробормотал:
— Сила солому ломит, — он собирался хитрить. Начальник «освиты» засмеялся.
— Так есть, так есть. Та чего ж вас в краску бросает? От чудак! Измена, думаете себе, то да се. А-а, пустое. Какая там измена! Вы людына башковита, интеллигентного роду. Великая Германия вас озолотит.
— Гут, гут!
Учитель вздрогнул, оглянулся и увидел человека в штатском костюме, но, повидимому, военного, так как держался он с чисто военной выправкой. Немец шагнул от окна к Матекину, вынул из кармана пиджака помятую сигару и протянул ему.
— Я не курю. — Савва Григорьевич передвинул стул так, чтобы свет из окна не падал ему в лицо, и сел.
— От это уже напрасно, — журчал ласковенький голосок Таранюка. — Табак, вино и жинки — хе-хе! — та якэ ж бэз ных жыття! И Отто Карловыч тэе ж самэ скажэ.
— Яволь, яволь! Хе-хе-хе! — засмеялся немец снисходительно. Он взял стул, поставил против учителя, сел и посмотрел Матекину в лицо гипнотизирующим взглядом.
— Господин Нарушат поручил мне передать вам: за ваши услуги мы карашо заплатим.
Матекин сделал резкое движение, желая подняться. Но немец придвинулся ближе, так, что их колени соприкоснулись.
Савве Григорьевичу стало жарко. Душа его накалилась, он едва владел собой.
— Тут и думать нечего, — усмехнулся в лицо ему Таранюк.— Кому вы чем обязаны? А? Он на все согласный, я его знаю, — повернулся начальник «освиты» к немцу.
Матекин задрожал. Он оторвал взгляд от немца, медленно повернул голову и впился глазами в круглое, веснушчатое лицо Таранюка. На маленьком носу торчало пенсне в золотой оправе, за полуовальными стеклами поблескивали узенькие щелочки глаз. Так и хотелось залепить в эту грязную, наглую физиономию пощечину. Рука учителя непроизвольно сжалась в кулак — так вот зачем они позвали его. Он вскочил, с силой отбросил стул и шагнул к двери. Но в затылок ему ударил наглый смех:
— Не прогадайте, Савва Григорьевич!
Учитель быстро оглянулся, увидел расплывшийся в смехе широкий рот, увидел напыщенное лицо немца: «ты у меня в руках» — казалось, говорили его прищуренные глаза. Искренняя, горячая вспышка учителя в их представлении — только комедия. Сердце учителя словно сдавило в тисках: как глупо ты обнаружил себя перед ними.
Желая поправить ошибку, он сделал шага два к столу и прохрипел:
— Что же я, собственно, могу... Мое дело маленькое— учить детей. Сила солому ломит...
Таранюк смеялся. Но немец испытующе смотрел в лицо учителю и раздумывал.
— Карашо... Карошо. — Он вдруг поднялся. — Дайте господину Матекину указания... литературу, — сказал он небрежно начальнику «освиты». — Мы еще поговорим с вами, — он высокомерно кивнул головой и, с треском отодвинув стул, вышел, стуча каблуками, в боковую
— А и горячий же вы! Ай-ай! Та разве ж так можно? Немцы народ подозрительный. Нуждаться-то они в нас нуждаются, но задирать нос — ни-ни, они этого не любят, — поучал Таранюк учителя.
— Давайте, что там у вас, — перебил его Савва Григорьевич таким властным тоном, что начальник «освиты» подумал: «Ого, уже приказываешь». И он решил на всякий случай быть с учителем, который нужен фашистам, поосторожней и поласковей.
— Эй, Мефодий, — позвал он, приоткрыв дверь в канцелярию, и когда тот подскочил, приказал: — Дай там господину Матекину... ну ты знаешь: литературу там, то, другое...
Окончив рассказ, Савва взъерошил на голове волосы:
— Пристрелить бы его заодно с Нарушатом!
В дверях стоял Борис Орлов.
— Борька, ты? — вскричала Лида. — Как ты нас напугал. — Она протянула ему обе руки. Он взял их в свои и сжал.
— Ну, больно, — Лида покраснела и отняла руки. — Нельзя же так... Грубиян!
Савва протянул Борису руку.
