С криком «папа!» вбежал Володя. Савва обнял сына, но тотчас оглянулся на дверь.
— Володя, никто не должен знать, что я уходил.
Мальчик кивнул головой.
- Где Люция? Надо и ей сказать.
В комнате было неуютно и холодно. Александра Яковлевна закрыла окна черными бумажными шторами и хотела зажечь лампу. Она шарила в темноте, ища спички.
— Не надо, — хрипло сказал Матекин. — Открой окно. Душно.
Натыкаясь на мебель, она пошла к окну и подняла штору. Проступила рама. За окном шумел ветер.
Савва наскоро съел кусок хлеба, запил водой и лег. Александра Яковлевна начала возиться в кухне, желая приготовить чай. Савва позвал ее из спальни.
— Шура, брось. Я ничего не хочу. Ложись.
Не раздеваясь, она прилегла рядом с мужем. Дети заснули.
— Савва! — окликнула Александра Яковлевна мужа.
Он молчал. Но она чувствовала, что Савва не спит.
— Что же нам делать? — спросила она.
Было слышно, как он тяжело дышит. Александра Яковлевна приподнялась на локте. Черная тьма, казалось, прижималась к лицу. Александра Яковлевна нашла руку мужа и сжала:
— Почему ты здесь?
Но он не ответил, и она жалобно, как ребенок, всхлипнула. Савва придвинулся к ней, прижался головой к ее груди, и она почувствовала, что его душа переполнена страданием.
— Шурыня, я не мог выбраться из окружения, — он задышал еще тяжелее. — Я бродил в поселках, занятых фашистами, видел трупы детей... Фашисты убивают детей!
Он обнимал ее горячими руками, его жаркий шепот обжигал ей лицо. То, что он говорил, пугало ее: он пришел... защитить учеников. Но что он им скажет, куда поведет их? Едва он раскроет рот, как любой гитлеровский солдат заставит его замолчать. Что может сделать он, безоружный учитель?
Под утро Савва заснул. Александра Яковлевна поднялась едва засерел рассвет, разожгла в плите уголь, начистила картошки. Когда проснулись дети и муж, уже был готов завтрак.
Сели за стол. Вдруг в комнату проникли резкие звуки, как будто за стеной скребли ножом по железу. Савва отодвинул хлеб и повернул голову к окну. Александра Яковлевна насторожилась. Сердце ее забилось учащенно. Навострила черные глазки Люция. Володя вскочил.
— Куда?—прикрикнул отец. — Сиди.
Звуки назойливо лезли в дом через закрытые двери и окна, становясь все громче.
Савва осторожно отодвинул кресло и медленно подошел к окну. Александра Яковлевна стала возле мужа. К ним подбежали дети.
По шоссе шли немецкие солдаты. Впереди, надувая щеки, выступали музыканты, на груди у них блестели замысловато закрученные трубы. За музыкантами, высоко поднимая ноги, шагали солдаты в грязно-зеленых плащах с автоматами ка груди. Глубокие железные каски на головах придавали им сходство с черепахами. Сбоку, повернув к колонне голову, выступал офицер. Его тонкую высокую фигуру еще больше тянула вверх фуражка с приподнятым верхом.
Колонна прошла, но долго еще была слышна визгливая музыка.
Вот они и явились...
Александра Яковлевна обессиленно опустилась на стул. Савва, сурово сдвинув черные брови, все смотрел и смотрел в окно, ничего не видя. Солдаты прошли, улица снова опустела, только ветер морщил в лужах темную воду.
— Папа, — дернул отца за руку Володя. Савва вздрогнул. Словно пелена упала с его глаз: он увидел фасад школы. На крыльце стояли дети; сбившись в кучку, они прижимались к двери, как жмутся под крыло матери цыплята. Дети прижимались к двери и со страхом посматривали на дорогу.
Матекин встрепенулся.
— Шура, я пойду к ним.
Он надел пальто и быстро ушел. На столе в стаканах остывал недопитый чай.
* * *
Ночью Матекин и его жена сидели, не зажигая огня, в кухне возле плиты. Дверца печки была приоткрыта, через щель вырывалась красная полоска света, она ложилась на белую стену, задевала колено сидевшей на низенькой скамейке Александры Яковлевны. Савва Григорьевич сидел с другой стороны печки на такой же низенькой скамье и то прикладывал руки к теплой плите, то потирал их одна о другую — его знобило, стыли кончики пальцев на руках, а лицо горело как в огне.
Окно было закрыто черным. Стены комнаты тонули во мраке, потолок, казалось, нависал над самой головой. Ни одного звука не проникало с улицы, которую черная гардина на окне сделала невидимой и далекой. Тихо было в доме. Только из соседней комнаты, дверь в которую была полуотворена, время от времени слышалось поскрипывание кровати—там спали дети; в печке потрескивал уголь.
Наклонившись вперед, Матекин шептал:
— Я уверен, Шурыня, что в городе есть партийное подполье.
— Но как ты его найдешь?
— Найдем, — уверенно сказал Савва. — Самое главное для нас сейчас — объединиться. Разыщи, Шура, учителей-комсомольцев. Завтра же разыщи. Узнай, вернулись ли Борис и девчата с окопов. Сходи в Авдотьино к Каравацким.
— Хорошо, я разыщу, если они в городе. Но как они к тебе придут? Читал в «Донецком вестнике?» Там такие страхи нагоняют— не очень-то теперь походишь по городу.
— Пугают, а нам не страшно, — вскипел Савва. — Подумаешь: нельзя ходить по городу... Мы учителя, мы простые учителя. В школе-то мы имеем право собраться. Да и кто может мне запретить видеть, кого я хочу и когда хочу. Вот еще!
Александра Яковлевна вздохнула, плотнее закутала плечи в теплый белый платок. Савва, конечно, прав: нам, учителям, надо объединиться, надо быть вместе. Но с его характером... Он такой горячий, такой нетерпеливый. Он решает все так горячо и так просто: мы не будем служить Гитлеру, мы защитим детей от тлетворной заразы гитлеризма.
Она сказала:
— Савва, ты лучше уйди. Вырвись отсюда.
Он положил ей на руку свою потеплевшую от плиты ладонь.
— Это невозможно, Шура, — проговорил он мягко, — кругом фашисты.
— Пойди к Азовскому морю. Там рыбаки. У них шаланды... На той стороне наши. Попытайся.
Рука Саввы дрогнула. Брови сдвинулись.
— Шура, я тебя очень прошу: не мучь и себя, и меня.
Он резко встал.
— Мы будем бороться. Мы должны бороться!
Александра Яковлевна сцепила на груди холодные руки.
«Мы должны бороться», — поднялся сильный голос в душе учительницы, заглушая страх и отчаяние.
