Ломоносов и Дмитриев перешли в подчинение Шведова, выполняли его поручения и приказы. С наступлением тепла вырыли убежище неподалеку от пруда и тщательно замаскировали его. Там же охотились на офицеров. Пистолеты приносили на квартиру Марии Анатольевны. Последний раз принесли оружие, когда дома был Смоленко. Отдали пистолеты и попросили у него гранат.
— Нужно кое с кем рассчитаться,— сказал Дмитриев.
Заданий командира им казалось мало, и они решили уничтожить коменданта концлагеря. Устроили в разрушенном здании засаду и стали ждать. Комендантский «оппель» на большой скорости мчался по шоссе. Женя бросил гранату, но она разорвалась позади машины. Немцы открыли по развалинам огонь. Прострелили Ломоносову руку и щеку. Он упал с балки перекрытия на кирпич и потерял сознание. Его схватили и отправили в СД. Следователь бил по ранам плеткой и спрашивал, где прячется напарник.
— На Втором пруду,— проговорил Гриша, уже не в силах терпеть невыносимую боль.
— Где вы взяли гранату? Ну!
Ломоносов молчал, он закрыл глаза, руки висели безжизненно, плетка со свистом опустилась ему на голову. Конвульсия прошла по всему телу.
— На Смолянке,— прошептал он.
— Адрес! Какой адрес? — закричал следователь.
— Не... Не знаю.
— А показать можешь?
— Да...
Его посадили в машину и повезли на Смолянку в половине девятого утра, 27 мая. В тот же самый час Шведов и Покусай пришли к Марии Анатольевне на встречу со Слезовским. Только он появился в комнате, как из-за угла переулка выехала крытая машина с жандармами. Слезовский побледнел и затрясся. Подпольщики выхватили пистолеты.
— Скажи спасибо, что здесь женщины и дети,— гневно проговорил Александр Антонович.— Но тебе все равно не жить.
— Это какое-то совпадение,— срывающимся голосом ответил Слезовский.— Клянусь...
Но Шведов и Покусай уже были в другой комнате. Через окно выскочили во двор и ушли в балку. Стали наблюдать за машиной. Она остановилась посредине улицы, но из нее никто не выходил. Минуты через три заурчал мотор, и грузовик скрылся за углом.
В кузове лежал без сознания Ломоносов. Его возили по Смолянке и требовали показать дом, где он брал гранаты. Но Ломоносов никак не мог его вспомнить. Наконец неуверенно показал на длинный из красного кирпича угловой дом. Следователь ударил раненого в грудь, и тот потерял сознание. Его тормошили, шлепали по щекам, но привести в чувство не смогли. Потому машина и и отъехала от дома.
Подпольщики вышли из укрытия и забежали в квартиру. Нужно было рассчитаться со Слезовским. В недолгом разговоре с ним не заметили, как во двор вошли полицейские. Шведов и Покусай оказались в западне. Иван взвел пистолет. Командир схватил его за руку и потащил на кухню. «Отстреливаться нельзя,— подумал он.— Уничтожат семью. Провалим отряд»...
Слезовский вышел в коридор и столкнулся с начальником полицейского участка. Загородил ему дорогу и и спросил:
— В чем дело?
— Мне нужно узнать, кто здесь живет.
— С кем имею честь разговаривать? — спросил Слезовский.
— Сначала сами скажите, кто вы такой? — возмутился начальник.
— Извольте,— ответил Слезовский и вынул удостоверение.
— А я начальник полиции Амелькин. Я должен осмотреть квартиру.
О яме, сделанной на кухне, Слезовский, конечно, ничего не знал, но чутье подсказало ему, что укрытие должно быть. Во всяком случае, пока он будет торговаться здесь, подпольщики или уйдут, или спрячутся.
Шведов и Покусай залезли в яму. Мария Анатольевна и Надя поставили на место стол и рядом положили половик.
Амелькин зашел в столовую, открыл шкаф, заглянул за тумбочку, обшарил все углы в спальне, постоял на пороге полупустой кухни и, ничего не сказав, вышел во двор. Забрал полицейских и направился в участок.
Шведов и Покусай немедленно покинули квартиру. Минут через двадцать ушли к трамвайной остановке Мария Анатольевна, Надя и Слезовский.
Амелькин из участка позвонил в СД Ортынскому и доложил, что в подозреваемом доме находился Слезовский. Начальник агентурного отдела приказал арестовать его...
Трамвая все не было. Слезовский нервничал, не стоял на одном месте. Неожиданно к нему подъехали на велосипедах три человека, сошли с машин и тихо приказали следовать вместе с ними.
Мария Анатольевна и Надя нашли Александра Антоновича часа через три на Смолгоре в квартире Тяпкиной. Сказали об аресте Слезовского.
В это время в СД привели в сознание Ломоносова. Он ответил на все вопросы. В доме, к которому они подъезжали утром, он видел женщину по имени Мария, она познакомила его и Дмитриева с парнем Жорой. Он дал гранаты. Но о признании обессиленного, окровавленного Ломоносова подпольщики далее не подозревали. Шведов и его жена посчитали провокатором Слезовского, а его арест — обычной маскировкой гестаповцев.
Мария Анатольевна и Надя пошли на Смолянку. Необходимо было еще предупредить Смоленко и увести из дому детей. Не доходя до своего дома, они увидели во дворе полицейских и в нерешительности останови-лись. Их заметил пятилетний Толик. Он схватил дребезжащую коляску, разогнал ее и, упав животом на сиденье, поехал в сторону матери. Потом развернулся, опять лег на коляску и замахал ручонками, подавая знак уходить.
— Давай, словно чужие, пройдем мимо,— предложила старшая сестра.
— Давай,— упавшим голосом ответила Надя.
Во дворе на скамейке сидела свекровь и держала на коленях Валерика. Рядом с ними стоял полицейский. Другой был в коридоре, а третий — в комнате. Мария Анатольевна взяла за руку сестру и приказала:
— Немедленно уходи. Тебя арестуют, если покажешься на глаза.
— А как же ты? Что ты надумала?
— Выслушай меня и передай Саше. Только не раскисай. Могут забрать детей и маму. Они погибнут. Мама уже старенькая и вдруг не вынесет пыток. Расскажет про Сашу и Жору. Про всех, кого видела у нас. А я вынесу... Дети останутся, и ты будешь жива. А может, все обойдется. Да, да, обойдется... Ну, ступай.
Надя спустилась к балке и бросилась бегом в город. Только теперь она поняла страшный смысл сестриных слов, но бессильная чем-либо помочь Мусе, ее детям, упала на траву и забилась в рыданиях...
Мария Анатольевна решительно вошла во двор и направилась к матери. Взяла на руки Валерика и прижала к себе.
К ним подскочил полицейский. Из дому вышли еще двое, вырвали из рук Шведовой ребенка. Он заплакал. Толик стоял возле бабушки, насупившийся, похожий на отца покатым лбом, черными глазами, упрямой складкой у рта.
Марию Анатольевну привели в участок. Здесь уже сидели Слезовский и Смоленко. Последнего взяли на работе. К матери пришел молодой человек, попросил позвать своего лучшего друга Жору. Старуха сказала, что их квартирант работает в немецком гараже, и показала, как его найти.
На следующее утро арестованных отвезли в СД. Посадили в разные комнаты. Через три часа Марию Анатольевну вызвали на допрос. Мимо провели избитого, в разорванной рубашке Жору. Ее поставили перед следователем-немцем. За пишущей машинкой сидел переводчик.
— Где находится Шведов?
— Со Шведовым я не живу с мая сорок второго года,— ответила она.— Где он сейчас — не знаю.
— Кто ваши знакомые?
— Мои знакомые — базар и деревня. Хожу, меняю. Нужно чем-то кормить детей.
— А кто такой Слезовский? — выкрикнул немец.
— Мой бывший муж. С ним я не виделась девять лет.
— А Смоленко?
— Мой квартирант.
— Вон! — не сдержав раздражения, сказал гестаповец и показал на дверь. Ответы Марии Анатольевны совпадали с теми, которые дали Слезовский и Смоленко.
Ее повели в комнату по соседству со следственной. На допрос взяли Слезовского. Через стенку донесся крик и стук кулака по столу. Потом наступила тишина. Бесконечно долгая и подозрительная, она встревожила подпольщицу. «Неужели признался? — подумала Мария Анатольевна.—И все равно — только отрицание. Так учил Саша».
Наконец ввели Слезовского. Он сел рядом, опустил голову. Никаких следов от побоев.
— Не отпирайся... Они все знают,— прошептал он одними губами.
— Ты рассказал? — еле сдерживая себя, спросила она. Слезовский отрицательно качнул головой.
— Гришка.
Но спросить, кто такой Гришка, она не успела. Солдат опять забрал ее к следователю. Те же три вопроса и те же ответы. Немец вскочил со стула, подошел к шкафу, вытащил резиновый шланг. Приказал солдату положить арестованную на длинную скамью, стоявшую у стены. Переводчик и солдат привязали ее руки и ноги к скамье... Она слышала пять-шесть первых ударов. Очнулась в луже воды, в комнате, откуда уводили к следователю. Через час — опять допрос.
— Будешь говорить правду, партизанская тварь? — уже закричал переводчик.
— Я сказала все,— ответила Мария Анатольевна распухшими губами и облизала их. Больно повернуть язык. В голове железный гул.
Следователь указал на табуретку, и ее усадили.
— Ладно, мы сейчас тебя проверим,— зло сказал переводчик. Он открыл двери и махнул рукой.
Появление Ломоносова было настолько неожиданным для Марии Анатольевны, что у нее на какое-то время притупилось ощущение боли. Из его простреленной щеки сочилась кровь и густыми каплями срывалась на рубашку. Подернутыми дымкой глазами он смотрел на женщину и не узнавал ее.
— Это она? — спросил следователь.
— Не знаю,— с трудом ответил раненый.
— А ты его знаешь? — обратился немец к Шведовой.
— Первый раз вижу.
— Что ты делал с Дмитриевым в ее доме?
— Брал гранаты у Жорки...
— Кого ты еще знаешь, Ломоносов?
— Сашку.
— Кто он такой?
— Наверное, командир...
Их снова стали хлестать резиновыми шлангами. Мария Анатольевна потеряла сознание. Ее отлили водой. Она открыла глаза и увидела Слезовского.
— ...Моя бывшая жена,— говорил он.— Потому и заходил иногда. Видел ее однажды с некоей Тоней. Кто такая — еще не установил. Один раз видел ее квартиранта.
— А мужа? — перебил следователь.
— О нем слыхал. Якобы бежал из полиции.
Привели Смоленко. Он, как и Мария Анатольевна, на все вопросы отвечал отрицательно.
— Лишь один раз видел этого,— проговорил Жора, показывая на Слезовского.
Поведение Смоленко на допросе придало ей силы, и она поняла, что вынесет все пытки. Они, не сговариваясь, показывают одинаково.
Через день снова свели вместе Марию Анатольевну, Жору, Ломоносова, а вместо Слезовского четвертый был Дмитриев. Перед этим Ломоносова и Дмитриева допрашивали порознь. На очной ставке с ребятами Мария Анатольевна и Смоленко отрицали знакомство с ними... Следователь сменил шланг на резиновую тонкую плетку со стальным тросом внутри. После нескольких ударов женщина потеряла сознание. На нее плеснули водой, но она не приходила в себя. Вылили полное ведро, однако тело оставалось бездыханным. Вызвали врача. Он прослушал сердце и сказал:
— Если нужна как свидетель, то больше не трогайте...
Слезовского освободили. С ним беседовал Граф. Сотрудник повторил то же, что и на следствии. О делах подпольщиков ничего не успел узнать, хотел выяснить сам и доложить.
— Я любил Марию,— сказал он.— Старое снова заговорило. Думал, верну прошлое. Может, здесь и была ошибка.
— Понимаю,— ответил Граф, криво улыбнувшись.— Кажется, красива?
— Для меня — единственная.
— А муж ее в городе? Как вы его назвали?
— Александр Шведов.
Гестаповец сделал пометку в блокноте.
— Ну что же, превосходно. А вы Шведова знали?
— Встречал задолго до войны,— соврал Слезовский.
— Ступайте и продолжайте работать.
— Рад стараться, господин оберштурмфюрер. Граф вызвал к себе Ортынского, спросил:
— Вам знакома фамилия Шведов? Кто он?
— Некоторые агенты доносили, что видели Шведова в городе. Говорят, отец его политкаторжанин, сам он коммунист. Был случай, когда наш человек указал на Шведова. Полиция проверила документы — оказался не он.
— Установите слежку за квартирой его жены. Там осталась их мать. Нападете на след Шведова — сразу не берите. Если он крупная птица, то за ним потянется хвост,— сказал оберштурмфюрер.— Насколько я понял тактику борьбы коммунистов, то у них важна не только голова, но и хвосты. Большевики, думается, даже сознательно идут на жертвы, выдавая себя за руководителей, чтобы отвести удар от остальных... Следите, Ортынский. А с женой Шведова я хотел бы поговорить сам.
— Она сидит в нашем подвале. Но, господин...
— Избита? — прервал Граф. Ортынский кивнул головой.
— Я не переношу крови, а тут еще женщина,— сказал гестаповец.
...Он сел напротив Марии Анатольевны на подставленный стул. Кивнул переводчику, и тот вышел. Откинувшись на спинку, Граф долго рассматривал арестованную. Под глазами — синие круги, слева от виска багровая полоска от плетки. Руки опущены. Кофточка выстирана, но рыжие пятна от крови остались.
— У вас, наверное, есть дети? — спросил он, прервав затянувшееся молчание.
— Вы отняли у них мать,— ответила Мария Анатольевна.
— Я буду рад, если случай с вами — ошибка.
— А тех, кто ошибся, тоже будут катовать, как меня? — спросила она, глядя в упор на гестаповца.
— Понимаете, война,— проговорил он и поднялся со стула.
— Почему же вы не на фронте? И не стыдно? Беззащитной женщины испугались. Здоровилы. Вяжете по рукам и ногам и хлещете то кнутом, то шлангом. Эх вы...
— Мы желаем вашему народу счастья,— сказал Граф.— Но партизаны не дают спокойно довести до конца дело освобождения вашей родины от большевистского ига.
— А при чем тут я? Ну и бейтесь с большевиками.
— Мне доложили, что вы партизанка.
— А еще о чем вам доложили? — с вызовом спросила она.
Оберштурмфюрер остановился напротив Марии Анатольевны и вновь стал рассматривать ее. «Нет, на фанатичку не похожа,— подумал он.— Неужели схватили невинную? Жаль, конечно». Но тут же выругал себя за нахлынувшее сердоболие. Определенно, у него сдают нервы. Шел к арестованной, чтобы разжалобить ее, мать двоих детей, а получилось наоборот. Даже эта маленькая женщина показывает ему пример выдержки.
По дороге домой Граф вдруг подумал о детях Марии Анатольевны и решил повидать их дети всегда непосредственны и откровенны. Он позвонил Ортынскому и спросил адрес арестованной.
— Адреса нет,— ответил тот.— Но следователь Щербаков знает, где ее дом...
Мать Шведова сидела во дворе с Валериком. Толик возился у калитки с коляской Граф подошел к нему и присел на корточки.
— Ну что — не получается автомобиль? — спросил он.
Мальчик выпрямился, посмотрел на рыжего незнакомца в черной шляпе и сказал:
— Какой автомобиль? Просто коляска.
— Коляска, говоришь... А как тебя зовут?
— Толик.
— Толик Иванов?
— Нет, Толик Шведов,— проговорил мальчик.
— Так вот ты где! А у меня для тебя машина приготовлена. Если бы я знал, что встречу тебя, захватил бы,— сказал Граф Полез в карман и достал горсть конфет.— Но ничего, пока я подарю шоколадки.
У Толика загорелись глаза, он облизал губы. Голодный мальчик, не знавший вкуса настоящего хлеба, протянул ручонку к конфетам.
— Ну конечно, они будут твоими. Но прежде мне нужно увидеть твоего папу. Он дома? — спросил Граф.
Толик словно не слыхал вопроса и тянулся к конфетам, но оберштурмфюрер положил их снова в карман.
— Э, так нечестно. Скажешь, где твой папа, и получишь подарок. Мне так нужен твой папа. Я ему скажу, чтобы он пришел и забрал у меня машину для тебя и твоего братика.
— Мой папа на фронте! — выкрикнул мальчик.— Мой папа на фронте! — еще громче повторил он.
С досады гестаповец сильно ударил ребенка по лицу. Толи к заплакал и побежал к бабушке.
Шведов прекрасно понимал, что, даже не доказав вины Марии, гестаповцы будут держать ее в тюрьме как заложницу. Слезовский, конечно, назвал его имя. Да и Васютин знал о нем. Нужно, как никогда, активизировать борьбу. Ведь по логике карателей, если муж Шведовой — партизан, руководитель, он должен уйти из города, скрыться. Александр Антонович посоветовался с товарищами и остался на месте.
Установить связь с Марией Анатольевной пока не удалось. Попытка Стояновской узнать о ней хоть что-нибудь закончилась неудачей.
Тихонов и Покусай поочередно сопровождали по городу командира. Он познакомил Григория с Власовым, а тот, в свою очередь, привел Шведова к инженеру-химику Лидии Яковлевне Кузнецовой. У нее произошла встреча Александра Антоновича с супругами Иваном и Галиной Дьяковыми. Через некоторое время Дьякова познакомила его с Валентиной Татько. Она работала на коксохимзаводе, знала о существовании подпольной группы на Петровке. Шведов поручил ей выяснить, чем располагают петровские подпольщики.
Второго июня Августа Гавриловна встретила Александра Антоновича на Стандарте. Показала ему листовку, напечатанную Чистяковой, и спросила:
— Когда же я пойду на советскую сторону? Озабоченный последними событиями, он не мог ответить ей конкретно и попросил:
— Назначьте мне встречу на завтра. Я должен посоветоваться.
— Вот вам адрес: Оборонная, восемнадцать. Я буду ждать.
Богоявленской он доверился сразу, но случай со Слезовским заставил быть осторожнее. Действительно ли у нее есть средства для размножения листовок? Для проверки нужно передать текст прокламации. Придя к Варнаковой, он сразу засел за работу. Мысленно повторял каждую фразу: «Дорогие братья и сестры временно оккупированных районов! Не больно ли вам смотреть, как остервенелые фашистские банды свирепствуют на нашей земле, подвергая разграблению наши села и города?.. Глумясь над личностью нашего гражданина, эти варвары превращают вас в бесправных рабов. Сотнями тысяч угоняют они ваших детей на гитлеровскую каторгу, на бесчеловечную эксплуатацию для достижения своих гнусных целей — порабощения нашей Родины. Но не бывать этому!
Бешеный зверь уже получил смертельную рану. Теперь только остается добить истекающую кровью гадину. Оказывайте помощь героической Красной Армии, стремящейся к быстрейшему освобождению вас от немецко-фашистского ига. Помогайте активно действующим в тылу врага партизанам, наносите ущерб всяким предприятиям гитлеровских головорезов.
Не забывайте, что обильно пролитая кровь наших братьев и отцов призывает к мщению! Будьте готовы в любую минуту к активной вооруженной борьбе, к нанесению последнего удара издыхающей гадине, к славным победам и любым жертвам во имя спасения Родины! Июнь 1943 года. Донбасс».
Он поднял голову от мелко исписанного листка. Долго смотрел в одну точку за окном, словно видел где-то далеко-далеко чистое небо и яркое солнце.
На рассвете Шведов ушел на шахту «Пролетар», позавтракал у Новикова и вместе с ним отправился на Стандарт. Богоявленская ждала его у Шаповаловой. Мария Ивановна познакомилась с гостями и вышла де-журить на улицу.
— Я хотел бы с вами посоветоваться, Августа. У меня есть текст листовки. Вот послушайте,— предложил Александр Антонович и прочел его, слегка волнуясь.
— Я бы первая подписалась под таким воззванием,— сказала она.
— А вы сможете размножить его на машинке?
— Конечно.
— Спасибо... Теперь о переправке через фронт. Мы вам приготовим документы на немецком языке для беспрепятственного прохода к фронту. Паспорт у вас в порядке?
— Да, только на имя Дубиной Серафимы Власовны. Сделали ребята, которых я вам передала. К слову, где они? Я потеряла их след.
— Выполнили несколько заданий. Достали оружие. Но последнее время я их тоже не вижу.
— Надеюсь, появятся... Я и в Макеевке знаю людей, бежавших из плена. Могут помочь оружием. Меня снабдили заряженным диском.
— Связаться с ними можно?
— Да.
— С вами пойдет Дмитрий. Я должен быть в Сталине, — сказал командир. Его лицо было серым, глаза воспалены.
— Вы больны? — спросила Богоявленская.
— Нет, нет... Итак, вы печатаете листовку, знакомите Дмитрия с макеевскими товарищами, ровно через месяц я вручаю вам документы.
Богоявленская и Новиков ушли в Макеевку, а он отправился на пристанционный поселок к Мельниковым за динамитом. Разработан план взрыва железной дороги между Долей и Мандрыкино. Взрывчатка есть, а запалы достать пока не смогли.
Татьяна Аристарховна встретила гостя вопросом:
— Что с вами? Вы так осунулись.
— Да и вы не лучше выглядите,— ответил он.
— У нас горе. Коля потерял второго сына, Толика,— сказала Мельникова.— Это его дети от первой жены. Константин погиб в начале войны под Житомиром, а Толя...— Она не договорила и заплакала.
Анатолия Мельникова обвинили в краже, посадили в лагерь на Донской стороне. Здесь парнишка сагитировал сверстников бежать, но его выдал провокатор. Толика перед строем поставили на колени и застрелили в затылок.
— Скрыть от Николая Семеновича смерть сына мы не смогли,— сказала Татьяна Аристарховна.— Он плакал. А потом собрался с силами и заявил: «Хватит слез. Надо мстить за старшего сына и за второго. За всех погибших людей».
— Мстить беспощадно,— проговорил глухо Александр Антонович. Немного помолчал и как бы самому себе сказал: — А мою Мусю немцы схватили.
— Боже! — испуганно воскликнула Татьяна Аристарховна.
— Подозреваю одного человека. Мы с ним еще рассчитаемся... Передайте Николаю Семеновичу мое дружеское сочувствие. Все мы должны быть твердыми.
От Мельниковых он пошел на базар. Июньское солнце стояло в зените. Александр Антонович снял парусиновый пиджак и перебросил его через плечо. Обмахивая лицо кепкой, неторопливо шагал по пыльной привокзальной улице. Он до сих пор не получил ни одной весточки от жены. «Кто же все-таки выдал Мусю и Жору? Уже две недели как арестованы, а не видно, чтобы гестаповцы предпринимали какие-то шаги для поисков других подпольщиков. Что они затевают?» В раздумье не заме-тил, как оказался возле ларька Прилуцкого. Узнал у него, что Доронцов регулярно забирает динамит и листовки, а Матвиенко приносит документы.
Натянул на голову кепку и зашагал в сторону вокзала. В доме Брущенко, который стоял у железной дороги, назначена встреча с Нестеренко... Железнодорожники использовали любую возможность, чтобы помешать продвижению грузов на восток. Машинисты носили в карманах мешочки с песком. Сыпали его в буксы, когда проходили мимо вагонов, во время ремонта паровозов или при смазке их на канаве.
Нестеренко, работая дежурным по станции Передача, в течение нескольких дней не включал в состав платформу с пушками. Сытник, проезжая ночью мимо двух платформ со снарядами, винтовками и мотоциклами, переложенными соломой, бросил в них зажженную паклю... Отчаянный народ железнодорожники. То перекинут стрелку — и вагон идет в тупик. То в стрелку заложат камень или костыль — и вагон сходит с рельсов. Взбешенным немцам машинисты говорили, что аварии происходят из-за недоброкачественной колеи. Ее-де перестилали зимой, в спешке. Но оккупанты все меньше верили объяснениям, понаставили на стрелках, блоках, в депо полицаев и жандармов. Подпольщики вышли на диверсии за пределы станции. По ночам замыкали телефонные кабели, связывающие Сталино и Ясиноватую. Связь между станциями прерывалась. А в результате составы простаивали на путях в ожидании разрешения на отправку. Но этого мало... Своими соображениями командир поделился с Нестеренко.
— Нужно бы на месте дезорганизовать работу. Здесь взрывчатку не подложишь.
— А если паспорта на вагонах переклеивать? — предложил Нестеренко.— Во время дежурства я попробую.
— Что это даст?
— Груз для фронта пойдет в город.
— Годится и такое. Все годится, что мешает врагу. От железнодорожников Шведов пошел на Рутченко-во. В сквере химиков его ждал Власов.
— Приемник, что ты принес, установлен и работает,— доложил он.— Цистерны к взрыву готовы. Твой динамит заложен, провода подведены. Филатов замкнул трансформатор. Бездействует... А теперь пошли. Дюбаша тебя ждет у Кузнецовой.
Люба Константинова еще до войны работала в парикмахерской Рутченковского коксохимзавода. Постоянным ее клиентом был Власов. Не закрылась парикмахерская и во время оккупации. В минувшем году в нее заглянул Андрей Демьянович и без обиняков сказал:
— Хочу в твоем заведении встретиться с друзьями. Не против?
— Ну что вы? — ответила она, смутившись.
Со временем Андрей Демьянович стал рассказывать Любе о событиях на фронте, приносить листовки, которые она раздавала тем, кому доверяла.
Весной в Рутченково расположился добровольческий туркестанский батальон. Врач санчасти Аминов и рядовой Рафиков захаживали к Любе. Девушке удалось вызвать новых клиентов на откровенный разговор. Они признались, что в батальоне оказались случайно и хотели бы бежать. Константинова сообщила о них Андрею Демьяновичу. Тот встретился с Аминовым и Рафиковым, расспросил о настроении в батальоне и проинформировал обо всем Шведова. Командир порекомендовал пере-давать добровольцам листовки. Одну специально написал для них сам.
Спустя полмесяца Андрей Демьянович познакомил командира с Любой, представил ему добровольцев.
— Чем вы можете помочь подпольщикам? — спросил Шведов.
— У нас есть оружие и медикаменты.
— Неплохо. Их необходимо постепенно передавать из батальона и хранить в надежном месте. Об этом позаботятся наши люди. А как листовки, действуют? — опросил Александр Антонович.
— Побольше бы их.
— Будем снабжать регулярно. Батальон нужно повернуть против немцев.
— Думаю, что мы сделаем это,— пообещал Аминов. Но среди добровольцев вели агитацию не только его товарищи.
При размещении батальона из большого жилого дома выселили несколько семей, в том числе семью Пономаренко. Надя с родителями перешла в соседний домик. Однажды она увидела в руках рядового Даяна Мурзина книгу Фурманова, в другой раз услыхала, как он насвистывал мотив «Катюши» и «Если завтра война». А застав его за томиком стихов Маяковского, удивленно спросила:
— Вы немецкий солдат, а читаете советских писателей?
— Ошибаетесь,— ответил Мурзин.— На мне лишь форма не наша.
Его откровенность еще больше удивила девушку, она стала с ним встречаться чаще. Если бы Надя знала, что солдат — советский разведчик! Он был заслан в батальон для его разложения. Туркестанцы несли охранную службу на железной дороге от Волновахи до Иловайска. Около 150 человек во главе с капитаном Курамысовым размещались в Рутченково.
Надя из окна видела, как немецкие инструкторы издеваются над солдатами, бьют их во время строевых занятий.
— И вы все это терпите? — спросила она Мурзина.— Бесхребетные какие-то.
— В батальоне многие ненавидят немцев,— ответил Юрий, как он отрекомендовался при знакомстве.— Но здесь нет лесов, бежать некуда. И никого из своих не слышно.
— Неправда! — возразила девушка.— Вы недавно прибыли и ничего не знаете. У нас есть подпольщики!
— Ловлю вас на слове,— прошептал Мурзин.— Сведите меня с кем-нибудь.
— Вы что — маленький? — спросила Надя.— Откуда я их знаю?
Она испугалась. Вдруг Мурзин провокатор? Девушка рассказала о нем Власову, тот упрекнул ее в беспечности и на свидание с Мурзиным не дал согласия. А Надю тянуло к нему. Не хотела отпугивать парня, на свой риск сказала:
— Одного подпольщика я знаю, но сейчас его нет в городе.
Неожиданно батальон отправили в Иловайск.
Мурзин оттуда через Аминова передал письмо Пономаренко. Надя ответила. Завязалась переписка. О ней девушка доложила Власову. А Люба Константинова сказала, что приезжал Рафиков. Обещал наведаться в сле-дующее воскресенье...
— Так что связь с батальоном не прервалась,— сказал Власов командиру.
С Рутченково по железнодорожному полотну Шведов пошел в сторону Смолгоры. Давно не виделся с Кихтенко.
Александр Данилович прятался в подвале, и Шведов попросил Тяпкину позвать его.
— Что с тобой? — спросил он.— На тебе лица нет.
— Нужно уходить,— сказал Кихтенко.— Меня кто-то выдал... Посиди один, я принесу деньги. Пятьдесят тысяч собрал.
Он возвратился с пятью пачками купюр и стал рассказывать:
— Вчера шеф станции Сталино-штадт приказал явиться к нему. А переводчица мне шепнула, что на меня подали заявление. На станцию я пошел на два часа раньше. Вижу, с ясиноватским поездом прибыли геста-повцы. Когда они уехали, я зашел к шефу. Он кричать: почему опоздал? Позвал моего сменщика немца Бергэрда, дал ему пакет и что-то сказал. До этого Бергард продавал мне пистолеты. По-русски он понимает. Я спросил, что надумал шеф. «Отправят в гестапо»,— ответил он. В общем, мы договорились, чтобы ему не попало, он пойдет пить воду, а я сбегу... Закончилась моя служба у немцев.
— Жаль. Службу ты нес отлично, понятно, для нас. Но ты еще послужишь общему делу. Документы целы?
— При мне.
— Бери для маскировки сына и отправляйся в Джан-кой. Улица Садовая, второй дом с краю по нечетной стороне. Спросишь сапожника, скажешь, что прибыл от Гавриленко. Нужно отремонтировать ботинки, подошвы поизносились. Узнаешь у него: есть ли человек для связи. Он скажет, как дальше поступать. Торопись.
О ни обнялись... Шведов пошел на Пионерскую улицу. Тихонов встретил его на пороге дома. Александр Антонович обхватил товарища за плечи, прижал к себе:
— Жив-здоров? Чем занимаешься?
— Ты же сам дал задание,— ответил Григорий.— Легче фрица протащить через игольное ушко, нежели печать сделать.
— А-а! Ну и как, получается?
— Уже получилось. Погляди,— сказал Тихонов и открыл ящик стола. Вытащил пачку небольших продолговатых бумажек с немецким текстом и орлом на круглой печати.— А это оригинал. Сравни.
— Они же одинаковые! — воскликнул командир.— У тебя золотые руки.
— Я лишь теперь стал понимать суть подпольной борьбы. Какое терпение нужно, сколько воли требуется! Пацаном читал книги про большевистское подполье, и не доходила до меня его повседневная трудность. Может, через эти печати понял.
— Дореволюционное подполье и наше, конечно, родственны,— сказал Шведов.— Главное в них — борьба за свободу. Но формы этой борьбы изменились, ибо условия совершенно разные. Люди оккупированных областей оказались в ловушке. Не пойдешь работать на немцев — подохнешь с голоду или окажешься рабом в Германии, в лучшем случае — в местном лагере. В тюрьмах стреляют, в лагерях морят голодом. Ты посмотри, сколько их в городе: на Стандарте — центральный концлагерь для пленных, возле шахты 10-бис — чуть поменьше, филиалы — на шахтах Рутченково, Ветки, Буденновки, огромный лагерь на Донской стороне, еще больший — на Петровке, для коммунистов и советского актива. Тюрьма в одиннадцатой школе, застенки гестапо на Третьей линии, на Школьном проспекте, в двух зданиях на Первой, страшные пытки в стенах тайной полевой полиции, камеры в полицейских участках.
Он замолчал. Потер ладонями виски и тихо проговорил:
— Сильно устаю. Много приходится ходить, и в желудке сосет.
Бросил взгляд на стопку документов, полистал их, разгладил рукой.
— Такое богатство!.. Ты хоть знаешь, какие документы приготовил?
— Девочки перевели. Право на проезд по железной дороге. Ценная бумага. Особенно после немецкого приказа не подходить близко к железной дороге гражданским лицам. Читал в газете?
— Читал,— ответил Александр Антонович и вдруг оживился.— Вот и прокачусь я в сторону Иловайска. Попробуем там пугнуть фашистов.
Положил бланки в карман парусинового костюма. Из другого достал трубку и кисет, развязал его, но вместо махорки вытащил небольшой листок бумаги.
— Погляди-ка сюда,— попросил он.— Видишь, две фамилии?
— Заксекскиндер... Ивочкин,— прочел Тихонов. ~ Кто это?
— Шпионы. Их забросили в тыл Красной Армии.
— Откуда тебе известно?
— Передал Слезовский,— ответил Шведов.— Первую лично мне, а вторую через Марию. Я в свое время уже сообщал о двух шпионах. Их поймали в Москве.
— Так у тебя кто-то действует здесь? Неужели на Александровке, в том доме?
— Не обижайся, Гриша, если бы даже действовали, и то не сказал бы. А фамилии передал давно, когда первый раз был в тылу.
— А ты разве?..— неуверенно спросил Тихонов и замолчал.
— Да, еще в сорок первом. Тогда благополучно перешел фронт, и меня снова забросили.
— Надо же! А Слезовский — он кто?
— Первый муж Марии... Работает в гестапо.
— Что?! — выкрикнул Тихонов и вскочил со стула.— Он связан с нашей группой?
— Пытался связаться... Марию и Жору арестовали. Григорий схватил Шведова за плечи и сильно встряхнул его.
— Да ты в своем уме? За тобой, возможно, следят, а ты разгуливаешь по городу!
— За себя боишься? — спросил командир спокойно и поднял чуть прищуренные глаза.
— Не за себя, а за всех!
— Успокойся, Гриша. Необходимо обсудить кое-что... Мария пошла на риск. Связалась со Слезовским, хотя этого добивался он. Слушай внимательно. Ему Жора дал прокламации. Их, правда не все, Слезовский рассовал в здании гестапо. Назвал фамлии шпионов. При встрече я ему поручил убрать Васютина и Дроздова. Вскоре он пришел на Смолянку к Марии. Я был с Покусаем дома. В это время подъехала гестаповская машина. Мы скрылись, но наблюдали за ней. Через несколько минут она уехала. Мы с Ваней зашли в дом, но тут появился начальник полиции. И Слезовский сделал все возможное, чтобы задержать его в коридоре. Мы успели спрятаться в тайнике. Потом ушли. Слезовского на трамвайной остановке арестовали. Марию тогда не тронули. Ее забрали дома, когда она пришла к детям. А Жору схватили в гараже. Но Слезовский не знал, где он работает... Пока от Муси известий нет, я ничего определенного сказать не могу.
— А если это продуманная провокация? — спросил вдруг осипшим голосом Григорий.— Может, хотят подобрать ключи?
— Все может быть. Но анализ фактов говорит, что Слезовский не виновен в аресте Марии и Жоры. Если в группе провокатор, то почему начал с них?
— Может, рассчитывают на нашу глупость? Мы подумаем, что Жору и Марию взяли случайно, предпримем меры к их спасению и выявим свои силы.
— А возможно, провокатор, если он оказался в группе, знает не всех. И все же Слезовского, видимо, придется убрать. Его выпустили.
— Правильно. При первой же встрече он выдаст тебя.
— Я еще посоветуюсь с Андреем. Возглавить операцию поручу ему, а тебе, Ивану и Володе — непосредственное исполнение. Да, попроси своих девчат отпечатать на немецком языке этот документ, и как можно скорее. Печать за тобой,— подал Григорию бумажку с фамилией Дубиной.— Ну, мне пора.
— А как же Мария? — спохватился Тихонов.— Может быть, ее...
— Нет, нет, жива. Только очень больна. Били... Хотя бы какая весточка от нее.
