Богоявленская, уставшая и расстроенная, медленно шла по Стандарту. Она до сих пор не могла найти ребят. Не их ли работа взрыв складов, который потряс город? В таком аду немудрено и погибнуть.
Возле комсомольской аптеки перед ней вырос улыбающийся Ломоносов. Он расставил руки, словно хотел обнять Августу Гавриловну.
— Наконец-то,— сказала она, облегченно вздохнув.— Куда же вы пропали?
— Мишу мы не нашли,— грустно ответил Ломоносов.— Женя здоров.
— А твоя рана?
— Зажила. Мы с Женей не могли уйти, не повидав вас.
— Где же вы обитаете?
— На Втором пруду облюбовали местечко.
— Гриша, в городе есть отряд. Завтра я увижусь с его представителем.
— А нам можно? — живо спросил Ломоносов.— Засиделись мы. Вон кто-то на весь фронт салют устроил.
— А я было подумала о вас. Где же вы были?
— В копне, куда вы нас отвели, у меня подскочила температура. Вспомнили про деда, что за Мушкетово живет. О нем Роман рассказывал. Женя меня на себе оттащил к нему. Колесной мазью вылечил дед. Чудеса.
— Рада за тебя,— ответила Богоявленская. Немного помолчала и, понизив голос, предложила: — Завтра в девять утра приходите на Девятую линию к Братской школе.
Через час она была у Ивановой. Попросила Соню связать ее с Чибисовым. Пока Иванова ходила за Леонидом, Богоявленская побывала на Девятой линии у своей знакомой и попросила ее:
— Понимаешь, предстоит торговая сделка. Можно у тебя? Только мои клиенты хотят без свидетелей.
Утром, отдав ключи Богоявленской, хозяйка ушла из дому. В девять Августа Гавриловна увидела на скамейке Ломоносова и Дмитриева. Они поднялись, но Богоявленская махнула рукой — оставайтесь на месте. В это время из-за угла вышли Чибисов и Шведов; командир был в черном костюме без головного убора. Подойдя к Богоявленской, он слегка склонил голову, приветствуя ее.
В доме они познакомились.
— Чем могу быть полезен? ~ спросил Александр Антонович.
— Дело в том, что я оставлена по заданию,— сказала Августа Гавриловна и тут же спросила: — Вы не возражаете, если я приведу своих людей?
— Кто они?
— Отчаянные хлопцы. Бежали из лагеря. Я сейчас... Она позвала Дмитриева и Ломоносова. Оба были в длинных рубахах навыпуск.
— Садитесь,— предложил Шведов.— Откуда же вы будете? В каких частях служили?
— Царица полей, матушка-пехота,— ответил Дмитриев,— Я командир отделения, а Григорий — оружейный мастер.
— Ясно. Нам такие нужны. Пойдете в отряд?
— Приказ командира — закон,— отозвался Дмитриев.
— Не приказ, а предложение. Я старше вас по званию, но требовать не имею права, а вот объяснить значение борьбы в тылу врага могу.
— Насмотрелись. Можем сами политграмоту преподать. Вот этими штучками,— сказал Ломоносов и приподнял рубаху. За брючным поясом торчали два пистолета.
— О, какое богатство у вас! — воскликнул Шведов.
— У меня тоже,— отозвался Дмитриев и задрал рубаху.
— И в таком виде все время ходите?
— Маскировочка по случаю встречи с вашими людьми. А с ними...— Ломоносов не договорил и качнул головой в сторону окна.— А с ними на свидание ходим честь по чести — в их же формочке. У фрицев одалживаем и оружие.
Следующую встречу с ребятами Шведов назначил на конспиративной квартире. Они передали ему два пистолета.
— Спасибо. А вот вам — листовки. Тоже оружие, и сильное.
— Пристроим, где нужно,— пообещал Гриша.
Они попрощались. Августа Гавриловна обратилась к Александру Антоновичу:
— Скажите, вы поможете связаться с нашей стороной?
— К сожалению, технических средств связи у нас нет. Придется идти через фронт. Но мы вам поможем хорошими документами. А я дам свои поручения... Если не возражаете связным между нами будет Леонид,— предложил Шведов.
Она шла к Шаповаловым в приподнятом настроении. Вовсю цвела акация, и Августа Гавриловна впервые за два года ощутила ее пьянящий запах. Но вскоре ей стало плохо, закружилась голова, и она в полуобморочном состоянии опустилась на скамейку у чужого двора на Карьерной улице. К ней подошла высокая стройная женщина со строгим лицом без единой морщинки, обрамленным черными локонами красивых волос. Чуть грустноватые большие глаза подернуты поволокой. Села рядом с Богоявленской и легко дотронулась до ее руки.
— Что? — встрепенулась Августа Гавриловна.— О боже! Это вы, Ира? Вы знаете...
— Вижу, все вижу,— перебила Чистякова.— Пойдемте к нам. Попьем чаю. Мама всегда готовит к моему приходу.
Жидкий суп из пшеницы, а потом чай на мяте подкрепили силы Богоявленской, и она собралась домой.
— Нет, нет,— запротестовала Ирина Васильевна. Пришлось Августе Гавриловне подчиниться.
— У меня к вам большая просьба,— сказала она.— Я забегала к Анакиным. Их невестка со слезами бросилась ко мне: «Не хочу работать на немцев. Копать эти проклятые окопы. Помогите избавиться от них». Нельзя ли что-нибудь придумать, Ира?
Чистякова взяла со столика портфель, порылась в нем и достала чистый бланк со штампом больницы. Написала справку о том, что Анакина после перенесенной дизентерии нетрудоспособна.
— Вот, передайте ей,— сказала врач.— А если возникнут недоразумения, приходите прямо ко мне.
— Я смотрю на вас, Ира, и не налюбуюсь. У вас столько доброты, мужества и элегантности.
— Ну, зачем вы так?
— Да, да... Я восхищена вами и горжусь, что мы работаем вместе.
— Если кто силен духом, так это вы,— возразила Чистякова.— Меня ведь не подозревают, что я партизанка. И никогда не будут подозревать. Утром, я надеваю шелковое платье, на пальцы кольца, на шек5 гранатовое ожерелье, беру портфель с листовками и отправляюсь на работу. Представляете? Полицейские, глядя на меня, почтительно сторонятся, думая, что я немецкая фрау.
Они дождались ночи. Ольга Александровна ушла в свою комнату и легла спать. Августа Гавриловна рассказала о знакомстве со Шведовым, о своем намерении уйти за линию фронта. Ирина Васильевна доложила, что печатание сводок идет нормально, тексты она получает регулярно.
— Вы представляете, какой переполох наделал недавно Костя? — шептала Чистякова.— Поднял всех на ноги!
Аввакумов устроился работать пожарником в клубе «Металлург», где демонстрировали фильмы. Ирина Васильевна дала ему пачку листовок. Во время сеанса Костя залез на чердак и бросил в отдушину десятка полтора прокламаций. В зале поднялся шум, зажгли свет. Появились жандармы и стали у выхода. Аввакумов скатился по внутренней лестнице в подсобное помещение и остаток листовок положил под урну в уборной.
Зрителей начали обыскивать и выпускать по одному, Костя открыл двери на другой стороне зала, и те, у кого были заветные листки, ушли.
— Отчаянные у нас люди,— закончила рассказ Ирина Васильевна.— Но мы отвлеклись. Пора браться за дело.
Она достала из-под столика, накрытого длинной скатертью, пишущую машинку, поставила ее на кровати. Дверь занавесила теплым одеялом и села на маленькую скамеечку перед машинкой.
— Ни пуха, ни пера,— прошептала Богоявленская и вышла в коридор.
Опустилась на крылечко и вытянула уставшие ноги. Тишина обволокла землю, высоко в небе перемигивались звезды, такие привычные и непостижимо загадочные... За спиной слышался стук машинки. Августа Гавриловна напряглась: Ирина ведь каждую ночь печатает листовки, а она сидит на стреме от случая к случаю.
Кто-нибудь услышит машинку — и произойдет непоправимое. «Что-то нужно придумать... Если бы среди полицейских был свой человек. Постой-ка, Лютому в Доле оставаться нельзя. А если его попросить? В интересах дела пусть поступит в полицию».
Небо рассек яркий луч прожектора. Где-то далеко-далеко послышался гул мотора. Еще один светлый столб поднялся в зенит. Августа Гавриловна позвала Чистякову. Гул русских самолетов уже явственно слышался над головой. Блестящие кинжалы прожекторов скрестились.
— Дудки! — азартно прошептала Ирина Васильевна.— Не поймаете нашего Ивана. Не поймаете... А вы, родные соколы, бомбите, сильнее бомбите этих зверей!
Вскоре Богоявленская узнала, что Ломоносов передал Поляковой полученные у Шведова листовки. На раннем рассвете Татьяна пошла к общежитию добровольческого батальона и в открытое окно бросила прокламации спящим солдатам. Весь день они шушукались меж собой. Кое-кто подальше спрятал призыв подпольщиков переходить на их сторону.
На конспиративной квартире Шведов снова увиделся с Ломоносовым и Дмитриевым. Он дал им задание похитить машину из гаража на Второй линии.
— Вы подключитесь к группе Бородача. Встреча завтра в двенадцать в горсаде.
— Днем? — удивился Дмитриев.
— Вы, надеюсь, будете в форме. Подойдете к Бородачу и поздороваетесь по-немецки, а прикурить попросите на русском языке. Это будет пароль,— сказал командир.— Бородача узнаете сразу. Высокий, с окладистой черной бородой. Тоже в форме.
В отряде появился типографский шрифт. Его достал через своего тестя Арутюнян. Знакомый шофер сказал Шведову, что видел в гараже печатный станок.
К приходу Вербоноля, Дмитриева и Ломоносова возле гаража уже дежурили Борисов и Оленчук. Был обеденный перерыв, один слесарь-немец возился со скатом. Подпольщики обшарили все закоулки в помещении, но станка нигде не обнаружили. На ремонтных канавах стояло три грузовика. Две легковых оказались без аккумуляторов. У пяти машин не хватало то ската, то руля, то коробки скоростей. Вербоноль с досады выругался.
Дмитриев обнаружил бочку с маслом в гараже и предложил:
— Вот бы поджечь.
— И я об этом подумал,— отозвался Вербоноль. Затем с Ломоносовым зашел за мастерскую, показал на бочки с бензином.
— Канистру оттащи к легковым,— прошептал он.— Плесни немного.
Достал из кармана брюк небольшой, похожий на кусок туалетного мыла пакетик, подложил его под бочку с бензином.
— А это вам,— сказал Андрей Андреевич, вытаскивая из другого кармана два тонких мотка бикфордова шнура. Подал Грише и Жене.— Минуты на три хватит. За это время уйдем.
...Они стояли возле моста через металлургический завод. Черный столб дыма поднялся сперва в одном месте, потом взметнулся в другом, раздался взрыв, и гараж запылал. К приезду пожарных десять машин были обуглены и покорежены.
Граф нервничал. Он то смотрел в окно, то поворачивался к собравшимся следователям. Пытался скрыть свой гнев, ибо считал его врагом разумных решений и признаком бессилия. И все-таки он был взвинчен. Поспешный допрос и немедленный расстрел рутченковской группы не помогли уничтожению подпольщиков, наоборот, создавалось впечатление о еще большей их активности и смелости. Какое к черту впечатление! Факты, сплошные факты! Одному провидению известно, почему Берлин так мягко отреагировал на взрыв прифронтового склада. А может, еще последуют выводы? Комиссару Майснеру сошло с рук, так как он в Сталино недавно, но успел раскрыть и уничтожить две группы бандитов: в конце февраля окружил подпольщиков в доме на Скотопрогонной и сжег их, а в конце апреля напал на следаявдеевской группы, арестовал и расстрелял 26 человек. Граф и его новый шеф штурмбанфюрер Кюртинг доложили в Берлин, что подорвавшие склад признались и расстреляны. Но в действительности подпольщики на допросах молчали, и кто совершил диверсию, Граф не знал, и это не давало ему покоя.
— Бандиты обнаглели, господа следователи,— сказал он, сдерживая себя,— Начали с окраин и подобрались к центру города. Позавчера сожгли военный гараж, сегодня ночью на Калиновке в грязной воде всплыло два трупа офицеров. Листовки, как мошкара, появляются в разных концах города. Мало этого, они попадают в карманы начальников полиции — на первом участке и на вокзале.
Оберштурмфюрер стал повышать голос и, вдруг замолчав, отвернулся к окну. «Не хватает, чтобы я сорвался на крик,— подумал он.— Но они орудуют под самым носом. Проклятый город. Комендант пригрозил написать докладную о гибели офицеров».
...Андрей Андреевич выследил на Калиновке офицеров, которые поселились у одинокой старухи. Позавчера часов в десять вечера он, Борисов и Оленчук пошли на квартиру к старухе. Постучали.
— Патруль, проверяем жителей,— сказал по-немецки Вербоноль.
За столом, уставленным закусками и винами, сидели без кителей два изрядно выпивших немца.
— Добрый вечер, господа,— обратился к ним Андрей Андреевич.— Простите, служба. Ищем дезертиров.
Борисов и Оленчук обошли стол и стали позади офицеров. Вербоноль вытащил пистолет и скомандовал:
— Встать. Руки за голову.
Им связали полотенцем руки, набросили на плечи кители и застегнули на верхние пуговицы. Темной тропкой повели к Кальмиусу.
Но Граф не знал этого, как и не знал того, что в концлагере на Стандарте служащие охраны Матросов и Рыбалко по заданию Вербоноля связались со словаком Юзефом, заведующим оружейным складом. Словак согласился давать им винтовки и патроны, но выносить их не было возможности. Тогда решили фиктивно женить Рыбалко на девушке, живущей рядом с лагерем. Матросов за шнапс выпросил у коменданта разрешение на женитьбу.
Брак зарегистрировали, и Рыбалко стал ежедневно ходить к «жене», вынося из лагеря винтовку и патроны.
Многого не знал оберштурмфюрер. Сейчас перед ним были матерые фашисты — немецкие палачи и их пособники. Хотя они творили одно черное дело, но в кабинете сидели по разным сторонам. Слева — старший политинспектор Зиберт, рядом с ним — начальник четвертого агентурного отдела Ортынский, молодой красивый мужчина с хитринкой в глазах. Еще левее — следователи Ляунштайн, Винкен и Энкель. У правой стены расположились русские следователи Юрий Щербаков, круглолицый, казавшийся мальчишкой, но с высокомерной осанкой человек, Анатолий Чеклуев, неопределенного возраста и с тусклым взглядом, и Михаил Слезовский.
Граф повернулся спиной к окну и стал рассматривать своих сотрудников. За каждым из них стоят сотни агентов, доносчиков, осведомителей. Они и сами не прочь утопить друг друга, лишь бы выслужиться перед начальством. «Естественный процесс борьбы,— подумал гестаповец.— Борьба за жизнь. Так было, так будет вечно. А разве Германия борется не за жизнь, не за жизненное пространство, чтобы раз и навсегда обеспечить себе изобилие? Не Гитлер, так другой великий фюрер начал бы эту борьбу. Кто-то должен погибнуть. Это непреложный закон развития, предписанный свыше. Но мы должны ускорить этот процесс».
Оберштурмфюрер поймал себя на мысли, что маленькое философское отступление успокоило его, и теперь он может сесть в кресло, нормально разговаривать и давать разумные приказы. О, в борьбе противопоказаны поспешность и необдуманные ходы. Да еще с таким противником, как русские. Кто бы мог подумать, что глиняный колосс обретет стальные ноги и железное сердце.
— Итак, господа, сбор информации,— сказал обычным чуть хрипловатым голосом Граф.— По всем каналам! Даже кажущийся пустяк брать на заметку, анализировать, сопоставлять. Успех приводит к беспечности любого противника — и сильного, и слабого. Значит, работа с агентурой. Всех поставьте на ноги, пусть несут каждое услышанное слово, каждую фразу. А затем — слежка, тайная, тщательная и внимательная. Не торопитесь, чтобы не вспугнуть. Выявлять до последнего человека. Иначе одного схватим, а остальные уйдут. Желаю успеха, господа. Хайль Гитлер!
Все вскочили, раздалось нестройное:
— Хайль Гитлер...
После совещания Ортынский зашел в кабинет к Чеклуеву. Тот, стоя спиной к двери, размахивал перед Слезовским руками и говорил, что разогнал бы половину агентов.
— Этот старый бездельник Гвоздик живет только для себя,— горячился Чеклуев.— На спекуляции зарабатывает каждый месяц до пятидесяти тысяч. Завел притон, пьянствует с девками, нигде не работает. Везет же дураку...
— И кто бы говорил? — перебил побледневший Ортынский. Следователь повернулся к нему.— Один мой дурной Гвоздик делает в десять раз больше, чем вы. Сами вы ни черта не стоите!
Леонид Гвоздик доносил Ортынскому о каждой мелочи не только на обывателей, но и на работников полиции. Притон, который он негласно содержал на Седьмой линии, давал ему и доход, и возможность выуживать информацию для СД. Там же Ортынский принимал своих агентов.
Руководитель четвертого отдела требовал от сотрудников заводить надежных осведомителей. Среди его личных агентов числилась, например, Лиля Бошкатова, женщина лет тридцати, с побитым оспой лицом. Перешла к Ортынскому от Шильникова, иногда ее принимал Граф. С февраля сорок третьего года по заданию СД Бошкатова стала работать переводчицей в концлагере на Стандарте.
Слезовский знал эту антипатичную, вечно намазанную и почему-то преуспевающую женщину. Были ли у нее крупные дела, неизвестно, однако на мелких и унизительных, как считал Михаил Иванович, руку она набила. Помнит, как Бошкатова, чуть не захлебываясь, докладывала о матери и дочери с Садового проспекта, спрятавших у себя на квартире одежду немецких солдат. Слезовский представил ее довольное лицо, жеманную улыбку, и ему сделалось не по себе.
Дело идет к развязке. Немцы теряют былую спесь и мощь, а советская страна, которую руководители рейха успели десятки раз похоронить, живет и так потрепала войска фюрера, что тем, пожалуй, теперь не до новых наступлений. «Нужно что-то предпринять,— подумал Слезовский.— Что-то сделать для своей реабилитации... Мария поможет мне. Я теперь знаю, кто ее муж».
Он после встречи со Шведовой навел справки о ней.
Видимо, просьба Марии найти арестованных была не случайной. А тут Щербаков проговорился: СД ищет крупного партизана, жена которого живет на Смолянке.
Михаил Иванович почти ежедневно слышал о советских разведчиках, парашютистах и диверсантах, просачивающихся в немецкий тыл, знал о диверсиях подпольщиков, имел сведения о том, что фашистская контрразведка вербует агентов в концлагерях, среди следователей СД и переводчиков для заброски в русский тыл. Все это привело его к мысли как можно скорее связаться с подпольем, оказать ему помощь. Первый шаг он уже сделал — выполнил просьбу Марии, и нужные люди оказались на свободе.
Он хотел немедленно разыскать Марию Анатольевну и пришел на Смолянку. В нерешительности остановился в дверях.
— Чего же ты стоишь на пороге? — спросила Шведова.— Проходи, садись... Я на минутку оставлю тебя.
Отправила свекровь с ребятами на улицу и, возвратясь, заговорила снова:
— Я еще не успела поблагодарить тебя за услугу. Извини, живем, сам знаешь как. Но в долгу мы не останемся.
— Зачем ты меня обижаешь? Неужели я пришел за этим? Не думай, что я так низко пал.
— Хотелось бы не думать. А сюда ты пришел напрасно...
— Но что я могу поделать с собой? — перебил Слезовский.— Мария, давай уедем отсюда. Все бросим и уедем. Будем жить спокойно вдали от этой страшной правды. У меня есть деньги. Заберем твоих детей. Я ведь люблю тебя.
— Если ты искренен, Михаил...
— Ты по-прежнему не веришь мне!
— Я хочу верить, потому и слушаю тебя,— ответила Мария Анатольевна и посмотрела ему в глаза.— Если ты искренен, то и я откровенно скажу тебе. Я не люблю тебя. Подумай сам, какое у нас будет семейное счастье? И еще: куда же мы сможем уехать или уйти от всенарод-ного горя? Где тот уголок, который ты мне предлагаешь? Вся земля обливается кровью и слезами. И последнее. Я дождусь своего мужа и готова терпеть любые муки, потому что люблю его и потому что у нас общие дети.
Она говорила тихо, но убежденно, а Слезовский все ниже и ниже наклонял голову. В нем не подымался протест, он понимал, что это правда. Сказал с волнением и робостью, будто боялся, что она немедленно выгонит его из комнаты:
— Муся, я все равно хочу помочь своим людям. Я знаю, что твой муж в городе. Ведь правда — он здесь?
Он не слыхал, как в столовую вошел Смоленко и стал на пороге. Правая рука в кармане, китель расстегнут. Высохий, суровый, он сверху вниз смотрел на сидящих друг против друга Слезовского и Марию Анатольевну.
— Знакомься, Жора,— сказала она, показывая рукой на гостя.— Это Михаил.— Обратилась к Слезовскому.— При нем можешь говорить все. Наш предыдущий разговор он узнает от меня. И помощь тебе окажет большую, чем я.
Смоленко молча сел.
— Это о нем шла речь,— снова сказала Мария Анатольевна.
— Ясно,— отозвался Жора.— Чего он хочет?
— Повтори, Михаил, свою просьбу.
— Я хочу,— начал Слезовский и проглотил слюну,— Я хочу содействовать Советской власти. Прошу Марию связать меня с лицами, которые борются против немцев. Получить задание.
— Задание могу дать я,— ответил Смоленко.— Притом, как говорится, не отходя от кассы. Вот.— Он полез в боковой карман кителя и вытащил небольшой сверток.— Здесь листовки. Вы должны лично распространить их в своем учреждении. Через два дня встретимся снова. С этой минуты ваш каждый шаг под наблюдением. Мы будем знать, как вы выполните поручение.
— Я иду на риск сознательно,— уже более уверенно сказал Слезовский.— Через два дня ждите...
— Стоп,— прервал Жора.— Здесь больше не показываться. Мы сами найдем вас.
Мария Анатольевна встретила мужа у Варнаковой.
— В самом фашистском кодле находится,— сказала она о Слезовском.— Этим нужно воспользоваться. Вспомни освобождение Борисова.
— А вдруг провокация? — спросил Шведов.— Чтобы выловить всю организацию, гитлеровцы как приманку выпустят и пять человек. И Жора поспешил с листовками. Я ему уже дал нагоняй.
- Милый мой, я ведь тоже хочу людям добра. Стараюсь ради них. Я почему-то верю Михаилу.
— Вот это меня и настораживает.
Мария Анатольевна заметила перемену в настроении мужа. Сердце подсказало ей, что он боится за их любовь, ревнует к Слезовскому. «Милый мой чудак»,— подумала она и заговорила снова:
— Саша, Михаил пригодится нам.
— Тебя могут расстрелять.
— Всех нас могут расстрелять. Разве мы не думали об этом, вступая на путь борьбы? Ты раньше всех можешь поплатиться жизнью. Так что же, я теперь начну тебя отговаривать?..
Александр Антонович дал согласие на встречу со Слезовским.
— Но скажи, чтобы с пустыми руками не приходил. Нам нужны фамилии агентов, которых готовят в советский тыл. Мы напали на след секретной части. По всем данным, она забрасывает шпионов.
О месте ее дислокации подпольщики узнали случайно, хотя о существовании таковой в Сталино Вербонолю сообщил Мужик. Это была разведывательно-шпионская группа фон Ниссе.
На Александровку для наблюдения за штабом «абвер-группы-304» послали Сергея. Он установил, что со двора ежедневно выезжает машина с какой-то аппаратурой.
— Еще там появляется наш давнишний приятель Юрочка-Курочка. Щербаков! — гневно сказал Сергей.
Решили сделать вылазку и захватить машину. Казалось, предусмотрели все: и скрытые подходы, и время нападения. Но выездная рация охранялась в степи тайными дозорами, и Вербоноль с товарищами нарвались на засаду. Были убиты Сергей и Степан по кличке Длинный, бежавший из лагеря сержант.
Андрей Андреевич плакал навзрыд.
— Ой, Сергей, Сергей. Что же я скажу в день нашей победы? — приговаривал огромный бородатый мужчина, ставший сразу беспомощным, как ребенок.— Это я виноват в твоей смерти.
Переживая вместе с Вербонолем потерю боевого товарища, никто не спросил, откуда Сергей родом, его фамилию.
Сообщение о связи Щербакова с разведывательно-шпионской группой фон Ниссе требовало немедленной встречи с Мужиком, и Вербоноль помнил об этом даже в горе. Шведов же попросил жену найти Слезовского и привести его.
— Пусть узнает у своего дружка Щербакова все возможное о шпионском гнезде,— сказал он.— И дай понять ему, что мы хорошо осведомлены о секретном центре в городе.
Первое задание Смоленко Слезовский выполнил наполовину. В самый последний момент у него дрогнуло сердце. Страх овладел им, и листовки он положил только в трех местах огромного здания СД. Остальные спрятал в туалетном бачке. Их обнаружил Граф. Внимательный к каждой мелочи, любящий порядок везде и во всем, он, как обычно, потянул за цепочку отлива и почувствовал, что она не идет вниз. «Не заложено ли там взрывное приспособление?» — со страхом подумал оберштурм-фюрер и кинулся было из туалета, чтобы срочно вызвать солдат. Но вовремя опомнился. «А вдруг просто зацепилась цепочка?». Он стал на унитаз, осторожно открыл крышку бачка и увидел сверток. Вытащил его, принес в кабинет и развернул... Граф не знал о других прокламациях, оставленных Слезовским. Они были кем-то забраны и утаены. ?тоило признаться, как нашедшего обвинили бы в распространении большевистской пропаганды среди сотрудников гестапо. Ведь кто-то должен нести наказание.
Однако факт появления листовок взбесил оберштурм-фюрера. Он усмотрел в нем не только наглость, но и явную угрозу карательному органу. Сейчас важно обыграть случившееся так, чтобы дать понять, что у СД всевидящие глаза и всеслышащие уши, и прощупать всех сотрудников и тайных агентов, бывающих в гестапо.
В коридоре СД Граф увидел начальника овощторга Рыбникова. Инженер-пищевик, он с первых дней создания горуправы стал ее работником. Носился с различными прожектами, показывая готовность выслужиться перед оккупантами, но чем-то не угодил, и его назначили на должность директора овощторга. Однако зуд холуйства не давал покоя, и он принялся писать клеветнические «воспоминания» о советских порядках. Печатал их в «Донецком вестнике» под псевдонимом Виктор Горин, сочинил комедию «Сварливая мамаша». Ее приняли к постановке в театре «Варьете». Окрыленный автор состряпал еще одну клеветническую пьеску «Гибель таланта». Но ни та, ни другая не увидели света рампы. Военный советник Норушат даже в них усмотрел нечто такое, что не поднимало дух германских солдат.
Граф пригласил Рыбникова в кабинет. Неожиданно родилась идея: испытать директора овощторга, проделать с ним психологический опыт, ибо все-таки нужно выяснить, кто подбросил листовки в СД. Можно совершенно случайно напасть на след.
Граф расспросил Рыбникова о семейных делах, о работе, какой предвидится урожай овощей, и чем он порадует в нынешнем году читателей. Между прочим сказал:
— Большевики стали забрасывать к нам агентов. Но они сами приходят в СД. Не надеются на победу своей армии... Да, мы зимой отступали, чтобы сохранить свои силы. Советы зимней кампанией обескровлены. Мы с вами станем свидетелями краха Советов.
Оберштурмфюрер встал из-за стола, прошел мимо Рыбникова к двери, возвратился. Тот повел за ним взглядом: «Что он от меня хочет? Разговор завел неспроста».
Граф открыл папку, лежавшую на столе, взял листок и подал Рыбникову. Тот, к своему ужасу, узнал прокламацию партизан. «Не подозревает ли он меня?» — обожгла мозг страшная догадка. Быстро пробежал по строкам — в них призыв к населению вступать в партизанские отряды, срывать мероприятия оккупантов.
— Не встречались ли вам такие листовки, Алексей Прокофьевич? — спросил гестаповец.
— Откуда? Где им взяться? — проговорил Рыбников, наконец справившись с волнением.
— Я это и предполагал,-— отозвался оберштурмфюрер и опустился в кресло. Легко постукивая пальцем по столу, заговорил снова: — Те, кто должен расклеивать листовки, приносит их ко мне. Видите, не на заборе висят, а у меня в папке лежат...
Во второй половине дня, когда Слезовский шел с работы по Первой линии, с ним поравнялась Мария Анатольевна и попросила следовать за ней. Михаил Иванович на миг растерялся, но, вспомнив о конспирации, успокоился. Метрах в ста позади шел Смоленко.
Шведов ожидал Слезовского в полузатемненной комнате, стоя спиной к окну.
— Надеюсь, вам передали нашу просьбу,— сказал он.— Но прежде — как с листовками? И честно.
— Понимаете,— неуверенно проговорил Михаил Иванович, почувствовав над собой власть незнакомца.
— Я слушаю.
— Успел оставить несколько штук на видных местах. Остальные попали к Графу.
— Вас подозревают?
— Нет.
— Ну что ж, прекрасно... Значит, у Графа. Так чем вы можете нам помочь?
— Непосредственного доступа в организацию Ниссе я не имею,— сказал Слезовский.— Кстати, его называют Борисом Петровичем. С ним близок наш следователь Щербаков. Он хвалился мне, что в Москве успешно действует шпион по имени Заксекекиндар.
— Заксекскиндер,— тихо повторил Шведов.
— Да, он назвал эту фамилию. Вот пока все, что я выяснил.
— Для начала неплохо. Да, а теперь вам второе задание. Умно избавить город от инспекторов Смоляниновского участка полиции Васютина и Дроздова. Вплоть до физического уничтожения.
— Но...
— Используйте служебное положение,— перебил командир,— И мы окончательно поверим вам.
