Однажды Соня мечтательно сказала Богоявленской:
— Эх, достать бы пишущую машинку.
Августа Гавриловна еще до войны видела машинку у своей ларинской знакомой. Пошла к ней и без обиняков предложила печатать листовки. Женщина побледнела, замахала руками.
— Бог с вами, бог с вами,— запричитала она.— Ничего не слыхала, никого не видела.
Расстроенная, возвращалась подпольщица домой. Как духовно и физически уродует человека страх. На лице у знакомой глубокие морщины, глаза ввалились — живой труп.
В воскресенье Богоявленская снова пошла на Ларин-ку. В длинной юбке, босая и, несмотря на солнечный день, повязанная черным платком. Неторопливо открыла вторую от угла улицы калитку и вошла в нее. В глу-бине двора, в дверях низенького домика стояла Чистякова в легком светлом платье без рукавов. Вошедшую женщину приняла за нищенку. Но вглядевшись, вскрикнула, узнав под низко повязанным платком живые глаза Августы Гавриловны.
— Да, да, это я. Не удивляйтесь,— прошептала подпольщица.
— Родная моя, вас невозможно узнать!
Они вошли в дом. Ольги Александровны не было.
— Я к вам за помощью, Ира,— сказала гостья.— Людям необходимо рассказывать правду. Но устной пропаганды мало. Я предлагаю слушать сводки Совинформбюро, печатать их на машинке и на ротаторе.
— Можете располагать моей квартирой,— ответила Чистякова.
— Спасибо, Ирочка, я не ошиблась в вас,— сказала Богоявленская и, ободренная согласием Ирины Васильевны, спросила: — У вас нет надежного человека, разбирающегося в приемниках?
— Сразу два. Меня недавно познакомили с инженером Виктором Грицаенко. А Костя Беленко учился у моего мужа. Оба военные, вышли из окружения. Могу познакомить.
— Пока не нужно. В лицо они не должны знать меня... Размножение листовок я беру на себя. А машинку для печатания восковок будем искать. Переправим ее вам, Ирочка,— как о решенном сказала подпольщица.
По пути домой она завернула к Шаповаловой. Мария Ивановна усадила гостью к столу. Чай, заваренный молодой мятой, немного горчил, напомнил деревню и вечера с тополями, облитыми лунным светом. Августа Гавриловна сидела молча, грустная, уставшая.
— Уж не больны ли вы? — спросила хозяйка.— Или дома беда?
Богоявленская подняла голову и сразу преобразилась.
— Ну что вы? У нас все хорошо... Знаете, я обещала одному человеку достать пишущую машинку, но где — не знаю.
— Пишущую?— переспросила Шаповалова.— А если я поспрашиваю у знакомых?
— Ой, вы забыли, какое сейчас время.
— Я осторожно. Не все же люди подлецы.
В поисках машинки Августа Гавриловна по рекомендации Халита побывала у профессора Чумакова. Василий Григорьевич передал ей типографский шрифт, который она принесла к Ивановой. У нее был Юнисов, и они долго рассматривали буквы, ломая голову, как их приспособить для печатания.
— Очень сложное дело,— наконец сказала Соня.— И на обычном ротаторе можно выпускать целую газету. Только дайте восковку.
Халит ничего не сказал. Через день он принес к Соне приемник.
— Это подарок вашей группе от профессора.
Богоявленская переправила приемник по частям к Чистяковой. Ирина Васильевна встретила Костю Бе-ленко и сказала:
— У меня стоит разобранный приемник. Сообщи Виктору. Он живет у сталевара Максименко.
Беленко пошел на Оборонную улицу. Дочь Максименко показала на дверь квартиранта. Костя без стука открыл ее. С кровати соскочил средних лет мужчина с чуть побитым оспой лицом. В руках он держал пистолет.
— Я от Ирины Васильевны,— дрогнувшим голосом сказал гость.
— Понятно,— облегченно проговорил мужчина.— Мог бы кокнуть... Давай знакомиться.— Он поднялся и протянул руку. — Виктор.
— Костя,— ответил Беленко и добавил:— Ирина Васильевна передала, что у нее стоит разобранный приемник.
— Лады... Да ты садись,— предложил Виктор, показывая на стул. Сам опустился на кровать.— Черт! Никак не приду в себя. Думал — облава.
Виктор Яковлевич Грицаенко появился на Ларинке весной. Бригада морской пехоты, в которой он служил, попала в окружение между Бахчисараем и Джанкоем. Оставшиеся в живых попытались пробиться к Севастополю, но потеряли половину людей и повернули назад. Грицаенко пришел в Сталино, где до войны работал старшим инженером-огнеупорщиком центральной лаборатории металлургического завода. Его квартира оказалась занятой чужими людьми. Измученный, голодный, постоял у забора и побрел по знакомой улице. Встретил старого прокатчика Макеева. Тот едва узнал инженера, пригласил к себе, угостил сытным обедом. У Грицаенко даже слезы на глаза навернулись — так расстроила его хлебосольность хозяина. А тот ел борщ и говорил об оккупационных новостях. Упомянул имя инженера Бурцева, который остался в городе, похвалился о своей работе на бирже труда, где получает хороший паек, вер-бует рабочую силу. У Грицаенко пропала охота есть, он поблагодарил хозяина и под благовидным предлогом ушел. В сумерках постз'чался к Бурцевым. Лидия Кирилловна приготовила ужин. Ночью выстирала белье Виктора. А утром отвела его на квартиру к Максименко, так как у них оставаться было опасно — во дворе стояла немецкая кухня.
Они изредка встречались, Лидия Кирилловна не раз намекала о подпольщиках, потом прямо спросила:
— Хочешь, я тебя познакомлю с одним врачом? До войны Грицаенко бывал в прокатном цеху и видел там Ирину Васильевну.-Рассказал ей о себе.
— А Ивана Холошина вы знаете? — спросила она.— В охране работал.
— Не помню.
— Я сведу вас с ним и с Костей Беленко. Вы найдете общий язык.
С Холошиным инженер познакомился на квартире у Чистяковой, а Беленко пришел к нему сегодня сам. Два побратима сидят друг против друга. Они дрались с врагом в открытом бою, теперь настал черед бороться с ним тайно.
...Костя слушал Виктора Яковлевича и снова переживал мытарства, выпавшие и на его долю. Он был на десяток лет младше Грицаенко. Сын старого металлурга-коммуниста, он в тридцать шестом году вступил в ком-сомол. В армии в первые дни войны написал заявление с просьбой принять в партию... Попал в окружение. Пришел в Сталино в конце октября. К немалому удивлению, нашел мать и сестру, а отец эвакуировался. До весны прятался то в сундуке, то в яме, вырытой под полом в коридоре. Однажды вышел во двор, его увидел сосед и пригрозил:
— Если не поступишь на работу, заявлю в полицию. Костя пошел наниматься, а его схватили и отправили в лагерь военнопленных. Мать пыталась выручить сына, собрала десять подписей-поручительств, в том числе Чистяковой. Но начальство отказало в просьбе... Косте удалось бежать. Два месяца он провалялся больной. Окрепнув, устроился на овощную базу возле оперного театра. Получил немецкие документы.
— Мне уже предлагали вступить в одну организацию,— сказал Беленко.— Даже листовку показывали. Напечатана на машинке. Читаю, а там: «Бейте немцев и большевиков. Мы за самостийну Украину». И органиация называется «За самостийну Украину». Я сказал, что мне с ними не по пути.
— А нашу работу знаешь? — спросил Грицаенко.— Слушать радио из Москвы — цветики. Нужно печатать листовки и распространять их. За такое немцы по головке не гладят.
— Я готов на все,— ответил Костя.
— Лады... Приемник, говоришь, у Ирины Васильевны. Я заберу и отремонтирую, но поставить у меня, как видишь, негде.
— Я место найду. У хромого Васьки. Знаю с мальчишек. Он радиолюбитель и музыкант.
Друзья жили рядом, не раз ходили вместе в клуб и кино. Вася Кращин радовался, когда его приняли в комсомол. Работал он библиотекарем, посещал музыкальный кружок — учился играть на кларнете.
В начале сорок второго года мать Беленко увидела Кращина в полицейской шинели. Сказала сыну, и тот рано утром пробрался к дружку. Гневный, прямо с порога крикнул:
— Значит, продался?
— О чем ты? — спросил Василий.— Во-первых, здравствуй. А во-вторых, мы с тобой сто лет не виделись. Проходи.
— Ты мне зубы не заговаривай,— отрезал Беленко. Увидев на вешалке черную шинель, показал рукой.— А это что?
— Шкура,— ответил Василий.— Понимаешь, шкура. Ты думаешь, если я напялил ее, так сменил свою душу? Чепуха!
Оказалось, Кращин работал в городской полиции музыкантом. Его никто не трогал, документы настоящие, и паек хороший.
— А разве мне не тошно каждый день видеть подлецов? Но что я сделаю один? Даже удрать не смогу,— сказал он с горькой усмешкой, вытянув вперед укороченную ногу.
Беленко все рассказал о своем друге Виктору Яковлевичу, и они вместе пошли к Василию. Тот жил в полуподвальной комнатке двухэтажного дома на углу улиц Коллективной и Металлургов. В ней стояли кровать, стол, два стула и небольшой шкаф для посуды.
Грицаенко без обиняков сказал Кращину:
— Твое настроение я знаю. Не возьмешься ли установить у себя приемник? Место здесь подходящее. Полицейские заглядывают?
— Солдаты навещают,— ответил Василий.— Просят научить играть на кларнете.
— Тем лучше.
Приемник Грицаенко и Беленко принесли в корзине с Оборонной улицы в комнатку Кращина.
— Вася, установи так его, чтобы комар носа не подточил,— попросил инженер.
— Приходите завтра и попробуйте найти,— ответил Кращин.
Виктор Яковлевич пришел. Обшарил все углы, но безрезультатно. Василий стоял посреди комнаты и улыбался.
— Может, здесь его и нету? — спросил Грицаенко.
— Он здесь,— ответил довольный парень и подошел к кровати,— я его заделал в стену. Вот — два регулятора.
Он приподнял матрас, на уровне сетки виднелись едва заметные небольшие стерженьки. Виктор повернул левый, и через несколько секунд раздался легкий треск, потом — музыка. Стал поворачивать правый рычажок, и в комнату вошел голос Москвы. Кращин опустился на кровать, быстро-быстро заморгал. На глаза навернулись слезы. Инженер выключил приемник и обнял своего нового друга.
— Спасибо, Вася... Спасибо,— сказал он хрипло. Спазмы перехватили горло.— Теперь и мы будем слушать правду. А от нас ее узнают другие...
Богоявленская продолжала поиски машинки. Вновь навестила Шаповалову и узнала радостную весть. У Марии Ивановны не раз оставляла своих детей, уезжая в село, учительница Жилина. У нее и спросила о машин-ке Шаповалова.
— Кажется, есть у моей коллеги Софьи Попазовой,— ответила та.— Завтра узнаю.
Жилина передала адрес Шаповаловой, и та пошла на Советскую улицу к Попазовой. Машинку упаковали в мешок. Пока несла ее, тяжелую и неудобную, до боли натерла плечо. И хотя днем идти было безопаснее, она все время озиралась, остерегалась полицейских...
— Хотите взглянуть? — спросила Мария Ивановна и провела Богоявленскую в спальню.
Машинка стояла под кроватью, накрытая простыней. Подпольщица опустилась на колени и провела ладонью по валику. «Как просто,— подумала она.— Но какой длинный и долгий путь лежал к машинке. Через сердца многих людей».
Под вечер уложили драгоценный груз в корзину и послали с ней на Карьерную улицу к Чистяковой своих дочерей Нину и Рему. Рема Шаповалова знала, где живет Ирина Васильевна, так как ходила к ней по совету Августы Гавриловны за справкой. Врач тогда написала, что у девушки малярия и туберкулез кости правой ноги — на ней был шрам. Справка освободила Рему от тяжелых работ и угона в Германию.
Подруги постучали в дверь маленького домика. Им открыла Чистякова. Взяла корзину и похвалила:
— Вот молодцы. Передайте привет мамам...
Первое совещание группа провела на квартире Шаповаловой. На нем присутствовали Богоявленская, Грица-енко, Чистякова и Юнисов.
— Группа информбюро техническими средствами обеспечена,— сказала, заметно волнуясь, Августа Гавриловна.— Есть связные. Листовки забирать будут разные люди. Кроме сообщения Совинформбюро необходимо писать воззвания и обращения к населению, призывать к саботажу, разоблачать предателей. Таких, как некий профессор Иванов.
— К ногтю его,— предложил Юнисов.
— Предлагаю убрать от имени народа,— поддержал Грицаенко.
— Возражений нет? — спросила Богоявленская.— Считайте, Виктор, что вы получили задание группы...
Последней покинула дом Августа Гавриловна. Ее лицо горело от возбуждения, глаза излучали радостный блеск.
— По вас вижу, что все хорошо,— сказала Мария Ивановна, дежурившая во дворе.
