1
В землянке разведчиков уже спали, когда поздно ночью вошел политрук Никитин. На полу лежал полу-шубок, упавший с нар. Никитин поднял его и укрыл Гната. Потом зажег гильзу.
Примостившись на ящике, он достал из кармана гимнастерки бумажку, сложенную вчетверо. Это был доку-мент, найденный разведчиками у фашистского офицера, сраженного в бою снайперской пулей.
Вручая Никитину перевод письма, комиссар штаба дивизии сказал:
— Почитай сам и снайперам своим расскажи. Пусть знают, во что обходится гитлеровцам каждый наш меткий выстрел...
Лейтенант 408-го пехотного полка Хорст Шафернихт писал своему другу Эриху Мейеру в Гамбург:
«Дорогой Эрих!
Мой старый товарищ и партнер по биллиарду. С грустью я вспоминаю немногие дни, которые я провел вместе с тобой во время недавнего отпуска. Все, однако, кончилось очень скоро. 22 сентября нас отправили из Питтау в Земниц. Там сформировали батальон и послали его в Россию. Я попал в 408-й пехотный полк.
Мы вблизи Петербурга и имеем задачу воспрепятствовать попыткам русских прорваться... Уже несколько недель по нас постоянно ведут огонь русские снайперы. Поверишь, такого множества снайперов никто из нас никогда не видал, а в полку есть старые солдаты, видавшие виды. Мы словно в пекле. Нельзя голову высунуть из окопа. Ходишь по траншее, согнувшись в три погибели.
Самое страшное, что они почти неуловимы. Появляются в самых неожиданных местах. 30 процентов офицеров полка они уже отправили в «долгосрочный отпуск». Вчера прикончили наши дозоры... За каждый метр земли мы расплачиваемся ценой многих жизней.
Я могу только радоваться, что не прибыл в Россию раньше. В этом случае у меня была бы, пожалуй, уже холодная ж... Дорогой Эрих! Я прошу тебя не показывать это письмо каждому и всякому. Ты ведь знаешь, что мы оба думаем о войне.
Привет жене и обоим твоим молодцам. Будь здоров Искренне желаю тебе этого.
Твой Хорст
Прочтя документ, политрук задумался: «Значит 408-й полк перед нами. Так! Он несет большой урон о снайперов. Это хорошо! А что, если перебросить снайперов на участок 405-го? Он, кажется, под Кискино. Надо поговорить с Чемордой».
Никитин спрятал письмо в карман и, взяв со стол карандаш и бумагу, набросал крупным почерком памятку:
«Прочитать с бойцами письмо Хорста.
Заполнить на Смолячкова наградной лист.
Направить Смолячкова в Дом радио (помочь ему подготовиться к выступлению). Взять для него в политотделе командировочное».
2
Рано утром по Московскому шоссе шагал молодой боец. За спиной у него висел тощий вещевой мешок. На контрольно-пропускном пункте, вблизи здания Московского райсовета, проверяли документы. Боец предъявил командировочное удостоверение. Сержант, приветливо улыбнувшись, сказал:
— Проходи, товарищ снайпер!
Имя Смолячкова стало известно не только в городе-герое, но далеко за пределами Ленинградского фронта.
О нем говорили не только как об искусном снайпере, но и как о зачинателе массового снайперского движения среди войск, защищавших город-фронт. Его ученики и последователи с гордостью называли себя смолячковцами: Армейский поэт писал:
С каким волненьем город ждал
Оттуда, с фронта, каждой вести!
И скоро смелый снайпер стал
Любому в городе известен.
На фронте сниженный паек,
Съедает тело лютый холод...
Но верен глаз, упрям стрелок,
Он мстит врагу за русский город-
Бьет Феодосии наповал.
Уж сотый выстрел прозвучал.
Не дождавшись попутной машины, Феодосии пошел по Международному проспекту пешком. Он был здесь до войны, но теперь не узнавал проспект. Полуразрушенные дома. Дзоты. Баррикады. На мостовой воронки - следы артобстрела. Снег вокруг них был черный как сажа. Окна магазинов наглухо заколочены. Ободранные вагоны, занесенные снегом, приросли к заиндевевшим трамвайным рельсам. Снег лежал везде: на мостовой, на тротуарах, на крышах, на карнизах; снег лежал сугробами внутри вагонов с выбитыми стеклами.
Район Московской заставы удивил его своим безлюдьем. На перекрестках улиц — окопы. Изредка навстре-чу попадались мужчины и женщины, закутанные в платки и одеяла. Они едва передвигали ноги, словно боясь споткнуться.
Смолячков много раз видел на фронте погибших: ни один бой не обходился без жертв. Но то, что он увидел сейчас на улицах осажденного города, потрясло его.
Белые саваны, трупы умерших с голоду, живые мертвецы-дистрофики — все это еще больше разжигало в нем чувство ненависти к фашистам, сеющим смерть.
«Гляди, Федя, и запоминай,— размышлял он про себя.— Запоминай и отплати за все...»
Он еще не успел дойти до улицы Ракова, где находился Дом радио, как началась тревога. Заголосили гудки и сирены. Короткие очереди зениток напоминали звуки рассыпающейся поленницы сухих дров.
Взрыв чудовищной силы потряс воздух. Земля вздрогнула. Бежавшая навстречу женщина с малышом, испугавшись, легла на тротуар, закрыв своим телом ребенка. Малыш плакал. Смолячков бросился к ним, взял ребенка на руки и увел женщину в бомбоубежище.
Только Феодосии снова выглянул на улицу, засвистела другая бомба, упавшая где-то близко, на Садовой. Пришлось переждать в подъезде ближайшего дома до конца бомбежки.
После отбоя тревоги снайпер отправился в Дом радио. У него был заранее приготовленный текст выступления. Но, когда Феодосии подошел к микрофону, перед его глазами снова ожило все то, что он только что видел.
Он отложил листок в сторону и, волнуясь, заговорил:
— Товарищи ленинградцы! Я шел к вам с передовой пешком. То, что я видел по дороге сюда, не передашь словами. Я этого не забуду... Верьте моему слову: никогда! Враг получит за все сполна! Я снайпер. Из своей винтовки я списал в расход сто фашистов. Но сегодня я понял, что это мало!..
В нашем соединении кроме меня имеются еще десятки снайперов. Все они полны ненависти к фашистскому зверю и беспощадно истребляют врага.
Феодосии передохнул и, облизнув пересохшие губы, продолжал.
— Товарищи! Я принес вам привет из окопов. Мы фронтовики, хорошо знаем, как вам тяжело. Но вы не сгибаете головы. Мы гордимся вашей стойкостью и доблестью в труде. Так же стойко, как вы, не зная страха в бою, держим мы свои рубежи у стен Ленинграда... Товарищи ленинградцы!! Мы живем с вами одной жизнью! Никому не разорвать союз наших сердец. Это вдохновляет нас на боевые подвиги, на разгром врага!..
Покинув радиостудию, Смолячков взглянул на часы с именной надписью — ими недавно наградили его в Политуправлении фронта. Было два часа. Отпуск у него до девяти. Есть еще время добраться до Лесного.
Он решил заглянуть по пути на Чугунную улицу. Заводские стены, сложенные перед войной, были разворочены снарядами. Кругом валялся битый кирпич. Смолячков поднял кусок кирпича, подержал его в руке, завернул в платок и спрятал в карман полушубка.
И вот он снова шел по знакомым улицам Выборгской стороны, но не узнавал их. От многих новых зданий, которыми совсем недавно все восхищались, остались лишь лестничные клетки. «Строили годами, а взлетело на воздух в одно мгновение!»
Феодосии видел на передовой следы разрушений. Там шла война... А что враг натворил здесь, в мирном городе? Смолячкову особенно тяжело было видеть здания, превращенные в руины. Ведь эти дома создавали своим трудом каменщики.
Не так трудно было отыскать на 2-м Муринском знакомый дом, где жил Иван Семенович. Жидкий заборчик бессильно упал на снег. Большая часть его была разобрана на топливо, и дом стоял теперь на голом пустыре... Феодосии представил первые минуты свидания — как он входит в квартиру, как навстречу бежит Светлана...
В квартире Дегтяревых неприветливо и холодно, как в леднике. В коридоре его встретил непривычный запах ванустения. На комнатах висели замки. «Где люди?» Смолячков остановился в нерешительности. Сердце сжалось. «Неужели несчастье?» Перед глазами возникли саночки с трупом, завернутым в простыню.
В конце коридора неожиданно послышался прерывистый кашель. «Значит, есть кто-то живой!» — Феодосий побежал на этот звук. В маленькой комнате, которую занимала раньше соседка Дегтяревых, лежал в постели Иван Семенович. Из-под груды одежды, наброшенной на одеяло, глядел скелет, обтянутый желтой кожей. Только в глазах, подернутых влагой, еще горели огоньки, напоминавшие о прежнем Дегтяреве, деятельном и жизнерадостном.
Движением головы он подозвал к себе своего ученика
— Здравствуйте, Иван Семеныч! — наклонился к нему Смолячков.
Дегтярев тихо ответил:
— Здравствуй, сокол! Присаживайся...
Феодосии видел, что больной с трудом произносит каждое слово, и решил ни о чем его не расспрашивать «Ой, как ты плох, Иван Семеныч!» — грустно подумал он, покачав головой.
В коридоре раздались торопливые шаги. Дверь приоткрылась, и порог переступила худенькая девушка в ватнике, лыжных брюках и резиновых ботах на высоком каблуке. В этом костюме Светлана казалась похожей на мальчишку.
От неожиданности Светлана замерла у двери. Сердце забилось так сильно, что она инстинктивно прижала руки к груди. Потом она бросилась вперед, крепко обняла юношу:
— Федечка, наконец-то!
Прошло несколько минут, а они все еще продолжали стоять обнявшись.
Иван Семенович с усилием повернул голову:
— Принимай же, доча, гостя.
— Что же это я, в самом деле,— засуетилась вдруг Светлана.— Федечка, посиди, я сейчас...
Но через минуту она его позвала:
— Иди сюда, помоги мне разжечь печурку!
Они раскололи топором ломаный стул и, сидя рядом, бросали по очереди в печку тонкие лучинки, вместе раздувая огонек.
Светлана поставила чайник, достала из буфета два ломтика хлеба, разделила на три порции. Хлеб был жест-кий, с примесями.
Она вытащила из буфета тарелку с густым желе:
— Хочешь студня? Из клея. Вкусно как!..
— Погоди, погоди! У меня тоже кое-что припасено...
Смолячков вынул из вещевого мешка сухари, консервы, несколько кусочков сахара, аккуратно завернутых в бумажку.
— Вот так встреча! Вот так праздник! — глаза Светланы весело заискрились.— Дай я тебя еще раз расце-лую...
Запрыгала крышка чайника. Светлана кинулась к печурке.
Девушка налила в отцовскую кружку кипяток, накрошила сухарей, мелко-мелко наколола сахар и стала кормить отца, как маленького, с ложечки.
За чаем Феодосии, наклонившись к подруге, тихо спросил:
— Как, Света, трудно?
— Не спрашивай...— Она устало откинулась на спинку стула.— А вам легко?
— Мы — солдаты,— ответил Феодосии, махнув рукой. « А ленинградцы кто? Работают две, три смены, не покидая цехов. Голодные... Замерзшие... Под обстрелом... Она встала, сделала по комнате несколько шагов и сно-ва села на свое место. Потом повернулась лицом к Феде, порывисто обняла его.
— Если бы ты знал, Федечка, как мне без тебя грустно... Я просилась в райкоме комсомола на фронт,— го-рячо зашептала она.— Я ведь закончила снайперские курсы! Отказали. «Ты нужна здесь,— сказал секретарь райкома.—Кто будет делать мины?»
Федя взглянул в ее карие глаза. Как она ему дорога!..
— Чем ты занята по вечерам?
— По вечерам? — переспросила она и улыбнулась.— Если отпускают с фабрики до утра, то хожу с подругами по квартирам. Отыскиваем больных. Ну и за папашей уход нужен. Сам видишь, как он слаб...
В печурке ярко вспыхнул огонь, на секунду осветив, бледное лицо девушки и синеву под глазами.
Печка быстро накалилась. Они отодвинулись. Жара разморила Светлану. Ее глаза сузились.
— Ты хочешь спать? Может прилегла бы...—заботливо спросил Феодосии.
— Что ты, что ты! — встрепенулась Светлана.— Тебе показалось.
Смолячков с грустью посмотрел на часы и, вздохнув, поднялся:
— Мне пора!
Светлана неохотно встала:
— Я тебя провожу.
И они вышли в коридор, тихо закрыв за собой дверь, чтобы не разбудить уснувшего Ивана Семеновича.
На улице Светлана оперлась на руку Смолячкова и, шагая рядом, думала: «Так бы всю жизнь... Вместе!»
Они шли молча. Светлане не хотелось ни о чем говорить, а Феодосии вообще был неразговорчив. Она взглянула на него украдкой. Смуглое лицо. Прямой, честный и решительный взгляд. Робкая и добрая улыбка. «Феденька, родной!» —чуть не сорвалось у нее. Но она ничего не сказала, а только плотнее прижалась к нему.
Дошли до Лесного проспекта.
— Ну, Света, прощай!
Феодосии смотрел в бесконечно милое лицо, в карие, чуть прищуренные глаза и держал ее маленькие холодные руки в своих.
Наступила последняя минута. Светлана шагнула к нему так близко, что Смолячков увидел в сумерках влаж-ный блеск ее глаз. Он обнял ее за плечи, крепко прижал к груди и поцеловал.
На бледных щеках Светланы зажегся румянец.
— Многое собирался тебе сказать...— шепнул Феодосии.— Но тороплюсь. Я лучше напишу. Хорошо?
— Непременно. Я буду ждать,— тихо ответила она.
— Да, чуть не забыл...— спохватился вдруг Феодосии.— Ну и память!
Он развязал вещевой мешок и вытащил пакет.
— Что это? — смутилась девушка.
— Помнишь, Света, как весной ты надоумила меня записывать разные мысли?
— Помню.
— С той поры я и веду дневник. На! Пусть хранится у тебя. А то вдруг потеряется.
Светлана уже протянула руку за пакетом и внезапно отшатнулась назад. Лицо ее побледнело. «Неужели рас-стаемся навсегда?» — испугалась она.
— Возьми,— настаивал Смолячков, как бы угадав ее мысли.— Война кончится, вернешь...
Он передал ей пакет.
Феодосии еще раз крепко обнял ее, поцеловал и, не оглядываясь, быстро скрылся за поворотом.
