1
Покрываясь нагаром, слегка потрескивал фитиль. Вдруг он погас — морозный воздух ворвался в землянку. Миша Столяров соскочил с нар и опять зажег коптилку — сплющенную сверху гильзу. У дверей стоял Смолячков, занесенный снегом. Позади его белела ушанка Шаповлова.
— Наши вернулись! — крикнул Столяров.— Подкинз те-ка, ребята, дровишек.- И повернулся к снайперам: Чайку хотите?
— Нам бы поесть чего,— устало сказал Феодосий, медленно раздеваясь. Одеревеневшие руки плохо слушались его.
— Що будем исты? — шутливо спросил Терещенко перекинув через руку полотенце.— На перши у нас, хло: цы, борщ украиньский, а на друге — порося с гречкой.
— Да ну тебя, Гнат! — недовольно покосился на него Вертемягин. — Ты же видишь, им не до шуток. Еле ноги приволокли.
Подогрели суп. Степан зачерпнул ложкой жижицу поднес ко рту.
— А супец-то того... Блокадный,— сказал с сожалением Шаповалов.— Крупинка за крупинкой гоняется с дубинкой.
— Я думаю, Степанушка, вось як покудова есть крупа да вода — все не беда. Недаром в армии кажут: «Солдат сыт крупицей, пьян водицей»,— произнес Терещенко, мечтательно поглядывая на флягу с водкой, которая манила его своей близостью.— А добре было б опрокинуть чарочку? А! Як ваше авторитетное мнение, товарищ старший сержант?
Вертемягин недовольно взглянул на Терещенко и отставил флягу в сторону.
- Ничего, Гнат,— сказал Смолячков, черпая ложкой ясижицу.— Прогоним немца, ох и угощу же я тебя... Поведу в лучший ресторан на Невском... Закажу борща украинского, порося с кашей. Соляночку...
— Дай бог дожить бы,— вздохнул Терещенко.
— Доживем, — заверил Смолячков. — Когда-нибудь, может, и помрем... А пока... на выпей за мое здоровье!
И Феодосии поднес Терещенко свою фронтовую порцию.
Гнат тепло посмотрел на товарища, задумался на секунду и одним духом опрокинул в рот «чарочку». По-нюхав сухарь, он сел на нары.
Шаповалов отложил в сторону ложку и, облокотившись, спросил:
— Скажи, Федька, только честно: ведь подумал ты сегодня о смерти, а? Боязно было, когда набросились га-ды? Верно?
— Что сегодня, что в другие дни.— в бою, конечно, страшно,— ответил Смолячков, как бы продумывая каждое слово.— Только кажется мне, что страшна не самая смерть, а думка о смерти.
— Во, во, Федька! — поддержал его Терещенко.— О смерти думать — на свете не жить...— Гнат разгладил пышные усы и добавил:—умереть — штука нехитрая. Тильки батька и матка не тому мине выучили.
— А чему же тебя, Гнат, учили твои родичи? — спросил, подсаживаясь к столику, Шаповалов.
— А тому выучили, што, пока ты жив,— реветь рано, а умрешь — будет поздно. Чего заранее печалиться?
Феодосии после ужина занялся винтовкой: разобрал и собрал затвор, прочистил канал ствола, смазал и повесил у изголовья. Винтовка № 13914 была снова готова к бою.
Поздно вечером к разведчикам заглянул почтальон. Он вручил Смолячкову письмо, сложенное треугольником.
«Не от Светланы ли?» — обрадовался он, но, взглянув на почерк, удивился. Нет, письмо не от нее. Почерк незна-комый: крупный, косой, размашистый, а у Светланы мелкий и ровный, буковка в буковку. Развернув треугольник, прочел:
«Дорогой Федя! Ребята шлют тебе привет. Сообщаю что у нас есть шелковый вымпел твоего имени. Бригады соревнуются. Всем хочется обладать твоим вымпелом. Желаем тебе здоровья. Еще желаем тебе побольше уничтожить фашистов...»
Письмо подписал Сережа Соболев. Тот самый паренек, который вручил ему недавно подарок от комсомольцев Ленинграда.
Федя недоумевал: что это за вымпел? Да еще шелковый. Зачем он им понадобился?
Возможно, что Смолячков так и не узнал бы всех по дробностей про шелковый вымпел, если бы артиллеристы доставившие из города снаряды, не поведали ему об этом
2
...Перед окончанием второй смены Сережу Соболева вызвали в комитет комсомола. Он прошел по заснеженному двору метров сто. На дворе — ни огонька. Редко-редко покажется чья-нибудь фигура. Но завод жил и трудился, давая оружие фронту, проходящему в трех-четырех километрах от цехов.
Сережа направился в здание заводоуправления, по крутой лесенке взобрался на третий этаж и очутился в длинном темном коридоре.
У крайней двери остановился, отдышался.
— Войдите! — глухо отозвались на его стук.
Сергей открыл дверь, и первое, что бросилось ему в глаза,— это «буржуйка» посредине комнаты, накаленная докрасна. Весело потрескивал огонек, освещая бледное, заострившееся лицо девушки в комбинезоне, гревшейся у печурки.
— Я пришел, Тося...
— Садись! — Она пододвинула стул.— Дело, видишь, какое...— Секретарь медленно выговаривала слова.— Есть особое задание. Твоей бригаде придется остаться на ночь...
— Ясно! — ответил паренек и, вздохнув, добавил: — У нас у самих... там...,— жестом руки он показал в сторону фронта,— у кого отец, брат...
Всю ночь работала бригада Соболева. В цехе было морозно. Отовсюду дул ветер. Стены пробиты снарядами, крыша проломлена; в окнах вместо стекол желтела во многих местах фанера.
Холод обжигал руки, плохо защищенные рваными рукавицами, и они прилипали к металлу. Чтобы согреться, ребята по очереди бегали в угол к небольшой жаровне, на которой чуть теплились угли. Постояв недолго, возвращались обратно.
Нет, не жажда романтики и приключений, а суровая военная действительность привела ребят на завод. Они заменяли отцов, ушедших на фронт.
Когда выключали ток из-за перебоев с электроэнергией, они вручную крутили колеса ремённой передачи, но работать не прекращали. Ослабевшие от голода, пробирались юные рабочие пешком, под свист бомб и снарядов, к заводу, а чаще всего вообще не уходили из цеха.
Однотонный гул станков убаюкивал, и ребятам хотелось спать.
Бригадир Сережа Соболев понимал, что задание по дополнительному выпуску снарядов нужно выполнить во что бы то ни стало.
- Что же делать?
Бригадир постоял минуту, другую в раздумье, затем подошел к своей тумбочке, вытащил оттуда кусок красной материи и чей-то портрет.
Сережа посоветовался кое с кем из ребят. Решили: на самом большом станке повесить шелковый вымпел. А рядом портрет, нарисованный заводским художником.
— Ребята, внимание! — крикнул Соболев, взобравшись на станок.— Это вымпел имени Феодосия Смолячкова. Кто даст больше снарядов — тому он и достанется.
Они смотрели на портрет... Энергичное, волевое лицо. Чуть раскосые глаза. Ребята знали, кто такой Смолячков: Сережа недавно отчитывался на открытом комсомольском собрании о его встрече на Пулковских высотах со знатным снайпером Ленинградского фронта.
Ребята смотрели на вымпел и думали о Смолячкове: «Стужа, метель. Тяжело ему, а воюет...»
Ничего, кажется, особенного не произошло, а сон исчез, словно его и не было.
В пять утра замедлился бег станков. Иссякал запас корпусов снарядов для обточки.
— Эй, бригадир! Где заготовки? — кричали кругом. Соболев выключил мотор и побежал искать сменного мастера. Выслушав его, тот почесал пятерней затылок:
— А что я? Некому, понимаешь, таскать... Он говорил сущую правду.
В заготовительных цехах накопилось много корпусов снарядов для обточки, а подсобников — раз, два и обчелся. Главным образом — женщины.
Сережа вернулся к токарям:
— Что делать, ребята? Придется самим притащить корпуса.
— Этого еще не хватало,— раздался недовольный голос рыжеватого Виктора Лубенкова.— Все сами, сами...
А Вася Бодров, любовно прозванный колобком, крикнул; , — Ну, братки, кто за мной? В шестой цех.
Не оглядываясь, Вася первый направился к выходу. За ним пошел Соболев, а за Сережей тронулись медленно и остальные.
Через полчаса снова зашумели токарные станки.
Под утро бледный Василек притащил закоптевший, пузатый чайник.
— Наливай, хлопцы! Горяченького! — Он разлил кипяток по кружкам.— Эх, пожевать бы чего!..— вздохнул он, водя кулаком по плоскому животу.— Вчера остался без хлебного пайка, сестренка слопала.
Все молчали, глядели на него сочувственно.
Соболев опустил руку в карман, вынул завернутый в бумажку ломтик хлеба и протянул его товарищу:
— Ешь, Василек. Мне вечером повезло. Поел дуранды... Скоро откроют булочную — получу.
Василек отломил от ломтика кусочек и осторожно положил в рот. Когда он отламывал кусочек, Виктор Лубенков держал внизу руку, сложив лодочкой, чтобы хлебные крошки не упали на пол...
Штабеля обточенных корпусов снарядов поднимались все выше. По сигналу бригадира началась погрузка.
Незаметно рассвело. Во дворе взревела машина. Соболев подошел к окну, отогрел дыханием на замерзшем стекле кружок и прильнул к нему глазом. Из ворот выезжали машины, накрытые брезентом. В кузове сидели бойцы. Они увозили снаряды на передовую.
Юные токари бригады Соболева нажимали вовсю, чтобы дать воинам, оборонявшим Ленинград, больше снарядов и мин.
Как-то под вечер к Сереже подошел мастер
— Небось чертовски устал, а? — Мастер по-отцовски нежно погладил Сережино плечо.— Ты бы, сынок, того... маленько отдохнул, а? Сходил бы домой, что ли... На побывку вроде...
— Никуда я, дядя Петя, не пойду. Не время...
— Так-то оно так. Да все же...— Мастер понимал, что
поступить сейчас иначе нельзя, но в то же время ему был по-человечески жаль ребят.
Не отставали от Сережи и его товарищи.
Вася-колобок был так мал ростом, что ему пришлое подставлять под ноги ящик, чтобы дотянуться до патрон своего токарного станка. Но и он шел вровень с Сережей.
Горячие стружки впивались в ватные куртки, но ребята не обращали внимания.
После смены к Соболеву подбежал шустрый темноволосый паренек — Коля Михайлов.
— Сережа, новость! — выпалил он скороговоркой. Я обогнал Бодрова. Выполнил задание на сто семьдесят..
— Что ж! Очень хорошо. Я за тебя рад...— А про себя Сережа подумал: «Эх, если бы все так работали!..»
Прошло несколько дней, и больше снарядов, чем прежде, стали также обтачивать в смену Вася Бодров, Валя Попов, Толя Иванов, Юрий Смирнов.
Как и Соболев, они не хотели уступать никому шелковый вымпел, водруженный над станком бригадира. Для них это был не простой кусочек шелка. Когда он развевался, ребятам было хорошо видно, что шелк пробит в нескольких местах осколками снаряда...
Вымпел Феодосия Смолячкова полыхал в цеху как боевое знамя, зовущее к трудовой доблести.
