1
Зима в сорок первом выдалась ранняя и снежная. Траншеи засыпало снегом; их расчищали по ночам, сооружая сверху плотный бруствер. Мороз выбелил инеем тропинки.
На огневую позицию Смолячков выбирался каждый день затемно.
Напарником он брал с собой по очереди Шушкина, Шаповалова или Зиброва. Называлось это у них — идти| «на охоту».
Путь от железнодорожной насыпи у станции Шоссейная до северных скатов Пулковских высот разведчики проходили быстро. Дорогу освещали ракеты. Всю ночь они вспыхивали над холмом то в одиночку, то разноцветными гирляндами. Недолго продержавшись в небе, гасли, не долетая до редких деревьев, оставшихся от некогда густого парка Пулковской обсерватории. Возвращались разведчики тоже в темноте. Весь день проводили на огневом рубеже.
В начале ноября на счету Смолячкова уже было пятнадцать фашистов: в частях, оборонявших высоты, о нем заговорили, как о зрелом мастере сверхметкого огня. Не то чтобы он был единственным снайпером на этом участке фронта — в гитлеровцев стреляли и другие, — но смолячковский выстрел признавался особенным.
Сибиряки, опытные охотники, наблюдавшие стрельбу Смолячкова, говорили:
— Красиво бьет. По первому классу! Без промашки...
Второго ноября Смолячкова приняли в комсомол.
Еще в школе ФЗО Молотков уговаривал его подать заявление, но он не спешил: «Поработаю год, покажу себя, тогда и подам...»
Вскоре нагрянула война. В боях за Ленинград Федя показал себя, но в комсомол все же не вступал.
В душе он давно считал себя комсомольцем. Но на фронте дела складывались так, что все как-то некогда было оформляться. То поиски или разведка боем, то контратака, то наступление. А с осени Феодосии так увлекся снайперской стрельбой, что даже одно время стал реже писать Светлане.
Он чувствовал, что это никуда не годится, и ругал себя, но все надеялся, чтоо получит кратковременный отпуск в город и наверстает упущенное. «Наговоримся досыта, расскажу Свете обо всем...»
2
Однажды Шаповалов, возвращаясь ночью с задания, бесшумно открыл дверь и заглянул в землянку. Феодосии сидел у столика и при свете коптилки писал. Ветерок, ворвавшийся внезапно в землянку, отвлек его. Он отодвинул в сторону коптилку, заслонил ладонью свет и повернулся к выходу.
— Это ты, Степа,— сказал он, обрадовавшись благополучному возвращению товарища, и бросился к печурке.— Сейчас подогрею кашу. Правда, без масла, но зато знатная — блондинка...
Блондинкой солдаты называли пшенную кашу. Через несколько минут Степан уплетал кашу за обе щеки.
— Эх, согреться бы...— вздохнул он, оглянувшись и разыскивая что-то.— Для аппетита. Мило-дорого...
— У тебя, кажется, аппетит и так не плох,— заметил Феодосии.—Полкотелка каши как не бывало. Ищи-сиищи...
— А то, что я весь день, кроме сухаря, ничего во рту не держал, не учитываешь? Капни, Федя, в стаканчик. Не жалей. В два счета разделаюсь со второй половиной котелка.
Смолячков вылил ему из фляги все, что в ней оставалось.
- За твое здоровье! — Шаповалов вылил в рот содержимое стаканчика, поперхнулся и, громко крякнув, произнес: — Ух, крепкая.
Степа заметил на столе лист бумаги, исписанный крупным почерком Смолячкова.
— Письмо Свете? — Он знал, что Федя давно не писал ей, и журил его за это.
— Нет. Другое.. - смутился Феодосии.— Заявление...
— Куда?
— В комсомол.
— Ты же все откладывал.
— Это раньше. А сейчас...— Он стал делиться с Шаповаловым: — Я, Степа, стал понимать больше. Чувствую повзрослел...
Накануне комсомольского собрания Федя очень волновался. «Подумай хорошо,— говорил он себе,— что ты расскажешь».
Что рассказать? Феодосии долго лежал на спине, закинув руки за голову. Он мысленно представил себе последние годы. Школа. Колхоз. Учеба в ФЗО и работа на стройке. Начнет он, конечно, с колхоза. Тут он научился честно трудиться, беречь народное добро.
Смолячков набросал на тетрадочном листке кое-какие мысли, чтобы не сбиться, но все это оказалось лишним Говорить ему пришлось всего две минуты. Сообщив кратко биографию, он хотел рассказать еще о своей солдатской службе, но ребята замахали руками:
— Знаем, Смолячков, знаем.
Зато Шаповалов закатил такую речь, что Феодосий про себя усмехнулся: «Наговорил столько, что и в шанк не унесешь». Шаповалов напомнил и про каменную кладку, и про захват «языка», и про выходы на снайперскую вахту. Назвал Федю своим лучшим другом и предложил принять в комсомол.
Выступил и политрук Никитин:
— Спросите у разведчиков, почему они гордятся Смолячковым? Они скажут: «За его дела». Пожелаем же Смолячкову, чтобы его снайперские дела и впредь были успешны...
Последним взял слово комсорг Черняев. Он предупредил о том, что на Смолячкова ляжет сейчас двойная ответственность. Федя слушал его, а сам говорил себе: «Как будто я не думал об этом! Ой, как думал! Может, ночи не спал...»
Комсорг спросил, понимает ли он, каким должен быть комсомолец.
Феодосии ответил:
— По-моему, быть комсомольцем — значит везде и во всем идти впереди других. Так я понимаю...
Феодосии дал на собрании обещание к 24-й годовщине Октябрьской революции довести счет истребленных фашистов до двух десятков.
Через несколько дней Смолячков сдержал комсомольское слово.
3
Вечером в землянку к разведчикам пришли гости — рабочие Выборгской стороны. Смолячков вспомнил Чугунную улицу, где он выкладывал стены вагоноремонтного завода. Разговорились. Делегаты рассказывали о своих делах, а разведчики о своих. Расспрашивали про подвиги. Федя чувствовал себя неловко. Какие у него подвиги? Вот что летчики — герои, это он понимал. Они сбивали самолеты.., А что сделал он?
Потом раздавали подарки. Одним достались полушубки, шерстяные свитера, другим шарфы, варежки, носки, шапки. Смолячков получил полушубок и меховую шапку-ушанку.
(Подарок вручал молодой рабочий военного завода, комсомолец Сережа Соболев. — Дорогой Федя! — сказал он.— Мы знаем, как ты метко бьешь фашистов. Спасибо! Тебе, конечно, тяжело. Морозно, голодно... Но и нам в городе не легко. Не подумай, что мы жалуемся. Нет, это я так сказал, к слову... Но, знаешь, Федя, стоит только нам вспомнить про твои выстрелы, и уставшие руки снова наливаются силой...
Соболев пригласил Феодосия посетить завод.
— Постараюсь. А за подарки спасибо! — поблагодарил снайпер.— Передай ленинградским комсомольцам: дорог их подарок, а забота — дорога вдвойне...
Седьмого ноября в землянку принесли почту. На это раз Федю не обошли. Светлана и ее отец поздравляли с праздником. Оказалось, что они знают, сколько он уничтожил фашистов,— прочитали об этом в «Ленинградской правде».
Светлана писала:
«Завидую тебе, Федечка, что ты закончил весной снайперекую школу. А я, дуреха, отказалась. Теперь жалею! об этом. Посмотрел бы ты, как я исправляюсь. Сейчас усиленно тренируюсь в стрелковом тире.
...Родной мой! Враг бомбит город, разрушает дома, сеет смерть. Отомсти ему за все...
Пиши. Крепко обнимаю. Привет от папы.
Света».
Теперь Смолячков каждый день выходил на огневые рубежи.
В дивизионной газете напечатали его заметку под заглавием «Мой счет не закончен». Она коротенькая. Феодосий сообщал, что убил тридцать семь гитлеровцев, и дал слово, что на этом его счет еще не закончен.
Неожиданно Феодосия послали на сбор снайперов. Здесь он учился сам и обучал других.
В своем дневнике Смолячков записал об этом;
«26 ноября.
Ровно неделя, как я нахожусь на сборе снайперов. Учусь сам и обучаю других.
Народ страсть любопытный. Интересуется даже тем, как чищу винтовку, чем и как смазываю ее. Ратаев шу-тит: «Винтовка любит ласку и смазку...»
Меткую стрельбу осваиваем на практике. Уже дважды выходил с учениками на передний край. Луговской и Остудин открыли счета.
29 ноября.
Совсем заучился. Но фашистов тревожат другие снайперы. На правом фланге «г- Иван Добрик и Иосиф Дилюшын, на левом— Василий Парфенов. Сейчас нас уже много. Я все утешаю себя. «Не огорчайся, скоро ты опять пойдешь».
3 декабря. Сегодня закончился сбор снайперов. В здании школы, что рядом со Дворцом Советов, был выпускной вечер.
Приехал генерал Зайцев. Он еще издали узнал меня.
Я встал по команде «смирно». «Вольно, Смолячков»,— сказал он улыбаясь. Генерал поздоровался со мной за руку. Честь по чести.
Выступали мои товарищи. Они говорили, что учились не зря. Я слушал и радовался за них. Вдруг в президиуме назвали мою фамилию. У меня от волнения даже вспотел лоб. «Тебе дали слово»,— шепнул мне Столяров.
Я поднялся, подошел к столу, но начать свою речь никак не мог.
«Что же вы, Смолячков, молчите? — обратился ко мне командир дивизии, поглаживая усы.— Рассказывайте...» — «Что рассказывать, товарищ генерал?» — «Как бьете фашистов»,— сказал он. «Очень просто. Выхожу на передний край. Выбираю позицию поближе к врагу. Высматриваю его и убиваю. Вот и все...» — «А почему вы думаете, что, посылая пулю фашисту, вы убили его?» — спросил генерал. «Так он же падает...» — «А может притворяется?» — «На дворе лютый мороз, товарищ генерал,— долго притворяться трудно. Не улежишь».
