1
Заря только взошла, когда Смолячков по крутой тропинке взобрался на Пулковский холм и остановился передохнуть у полуразрушенного главного здания обсерватории. Его взгляд медленно прошелся по изувеченным деревьям парка, задержался недолго на зияющих провалах в стенах павильона. Неподалеку — огромная воронка от полутонной бомбы. На дне и по краям ее валялись истлевшие книги, искореженное железо и рваный сапог.
Феодосии продвинулся немного вперед и посмотрел на поле, что растянулось за южными скатами. Земля была изрыта траншеями, изуродована, будто оспой, воронками, исковеркана рвами и волчьими ямами, опутана колючей проволокой.
Повсюду виднелись следы отгремевшего боя. Все здесь говорило о ярости бушевавшего накануне урагана, заставившего фашистов приостановить переброску войск под Москву.
Слева на перепаханном снарядами холмике с отметкой «1, 5», откуда вчера был сброшен враг, лежали вперемежку трупы наших бойцов и вражеских солдат в грязновато-серых шинелях и френчах. Справа, в редком кустарнике, чернел обгоревший танк. Сорванная башня лежала тут же, чуть в сторонке.
За противотанковым рвом, где еще недавно была деревня, выступала на пепелище одинокая печь. А рядом стоял оголенный ствол дерева, искалеченного снарядами: все ветки у него словно садовыми ножницами срезаны, осталась лишь верхушка.
Смолячков раздумчиво смотрел на уцелевшую русскую печь, на одинокое дерево, похожее на безрукого инвалида с взлохмаченной головой. Горечь комом подступила к горлу.
Вокруг было тихо... Так тихо, что разведчик изумился: «Война, а никто не стреляет...»
Феодосий покачал головой и уже хотел двинуться дальше, но услышал позади нарастающий гул самолетов и обернулся. За темным, вскопанным полем, почерневшим от ночного дождя, в туманной дымке выступали очертания Ленинграда. Над городом стояло оранжево-красное зарево.
— Разбойники! — вырвалось у бойца.— Мало вам пули...
Смолячков стиснул зубы, точно тело его пронзила невыносимая боль, и стал спускаться по тропинке к нашей траншее.
В боевом охранении на высотке «Муха» заметили, что из тыла кто-то приближается. Сначала неизвестный шел в полный рост, затем — слегка нагнувшись, потом совсем исчез в пожелтевшей траве. И вдруг, совершенно неожиданно, оказался рядом, словно вынырнул из-под земли.
— Стой!! Кто идет? — крикнул в траншее часовой, вскинув винтовку.— Пропуск?
Незнакомец спокойно назвал пропуск и, в свою очередь, спросил отзыв.
Теперь часовой мог разглядеть его вблизи.
Он был невысокого роста. На смуглом, безусом лице играла добрая, застенчивая улыбка. Черные, чуть раскосые глаза смотрели в сторону переднего края противника:
— Местечко что надо... Постреляем...
— Не попадешь!.. — махнул рукой часовой.— Далековато... Пожалуй метров шестьсот — семьсот.— Но, заметив на винтовке чехол, спохватился: — О, так у тебя же снайперская... Тогда можно испробовать.
В тот день Феодосии Смолячков впервые вышел со снайперской винтовкой истреблять фашистских оккупантов.
Ему не пришлось представляться командиру боевого охранения: тот оказался знакомым. Это его Федя встретил в бою южнее Пулкова— раненный в руку, тот просил у Смолячкова попить. Кренстрем уже был лейтенантом — его повысили в звании.
— Не спеши,— посоветовал лейтенант.— Присмотрись хорошенько к местности, понаблюдай за поведением противника. А ночью мы поможем тебе оборудовать окоп.
Феодосий долго наблюдал за тем, что делается в стане врага. День прошел, начало вечереть, а гитлеровцев не было видно.
— Чтоб их черт побрал! — досадовал Феодосии.— Сколько раз просился пострелять. Зря людям голову дурил...
С разрешения Кренстрема Смолячков остался на ночь в боевом охранении. Ему помогли оборудовать снайперский окоп.
Грустный вернулся он под утро в свою землянку. Совестно было смотреть в глаза командиру, политруку, товарищам. Не хотелось ни с кем разговаривать. Молча улегся Феодосии на нарах и долго лежал с открытыми глазами, уставившись в одну точку.
«Везет же некоторым,— размышлял он.— Сразу открывают счет. А тут весь день в траншее, ночь не спал, окоп построил, а на счету — ноль... Эх, неудачник!»
Скрипнула дверь. В землянку ворвался холодный воздух; Феодосии натянул на себя ватник и закрыл глаза.
Донесся приглушенный голос политрука:
— Вернулся?
— Кажись, тут,— также тихо ответил Терещенко.
— Удачно?
Терещенко, громко чмокнув губами, махнул рукой:
— Ноль-ноль в пользу Федьки!
Смолячков соскочил с нар:
— Весь день, товарищ политрук, был в боевом охранении. Вражеская траншея как мертвая. Ни живой души...
Он подробно рассказал, как провел день на переднем крае. Никитин, не перебивая, выслушал. Присев на нары, он закурил, несколько раз глубоко затянулся:
— Ничего, Смолячков, зашевелятся. Главное, твердо держись своего.
— Ясно, товарищ политрук.
— Но это еще не все, Смолячков,— продолжал Никитин.— Убить фашиста, сам видишь, не так-то просто. Враг осторожен и хитер. Нужно умело выбирать позицию и терпеливо ждать. Ну и действовать надо, конечно, не в одиночку, а с напарником. Хотя бы вот с ним... Шушкин, пойдете со Смолячковым. Подготовьтесь!
— Есть, товарищ политрук! — раздался в ответ звонкий голос.
— Вот так! А теперь — спать.
Затемно Смолячков был уже на основном рубеже, подготовленном накануне. Рядом расположился напарник — Николай Шушкин, сероглазый боец с веснушками на круглом лице. Живой и общительный, Шушкин усердно помогал Смолячкову оборудовать запасные позиции, уверенно приговаривал:
— Ничего, Федя, сегодня они не скроются.
Прошел час, другой.
— Куда они запропали? — терял терпение Шушкин.
Из-за угла полуразрушенного дома показался немецкий солдат. Он шел по дороге в полный рост, как хозяин по своей земле.
- Вот наглец! — возмутился Феодосии.— Будешь тут у меня разгуливать, скотина!
Смолячков прильнул к линзе прицела, ясно увидел фигуру солдата и взял его на мушку. Теперь тот уже был обречен.
Сухо и отрывисто прозвучал выстрел. Гитлеровец зашатался и упал навзничь.
— Одна штука есть! — вскрикнул Федя и дослал в патронник очередной патрон.
Смолячкова охватил азарт охотника.
— Коля, поздравь! Счет открыт.
— Одним врагом стало меньше. С тебя, Федя, причитается.
— Ладно! Вернемся — закатим пир...
— Кто следующий? Выходи! — пошутил Николай.
Ждать следующего пришлось долго. Лишь спустя часа полтора показались из лесу еще два солдата. Они шли и размахивали руками, видимо, о чем-то споря. Смолячков ясно различал их короткие серые курточки и уже намечал очередную цель.
Вновь раздался выстрел, и один фашист свалился как подкошенный. Другой быстро скрылся из виду.
Теперь на переднем крае вражеской обороны лежало два трупа. Напрасно разведчики ждали появления гитлеровцев. Те, очевидно, догадались, что где-то притаился русский снайпер.
Смолячков подумал, не перебраться ли немного правее, где виднелся небольшой бугорок, за которым можно укрыться вдвоем. Но для этого надо было ползти метров сто по открытому месту. Фашистские наблюдатели могли обнаружить.
Так они пролежали несколько часов, не сделав выстрела.
В сумерках Смолячков и Шушкин возвращались обратно. Шли полем. Под ногами путалась картофельная ботва. Шли кустарником, одежда цеплялась за ветки. Феодосию это напоминало лес вблизи Подгорья, где он часто бродил с ружьем в поисках волков.
Теперь Феодосий тоже шел с «охоты». Только зверь был другой, а вместо ружья, подаренного старым пастухом-чапаевцем, у него снайперская винтовка, надежная, бьющая без промаха.
«Да, тот зверь был другим,— думал Смолячков.— Но фашист — еще более опасный хищник...»
То, что он узнал, вернувшись вечером в землянку, еще раз убедило его в этом.
