1
Даже бывалому воину тяжело часами лежать на картофельном поле под осенним дождем, ползать по топи в пятнистой плащ-палатке и маскировочной сети с пучками травы на матовой каске. Лежать и ползать, зная, что каждую секунду тебя подстерегает смерть... Но к чему только не привыкнешь на войне. Привык к жизни, полной тревоги и риска, и Феодосии.
В первых числах октября Феодосии снова был в разведке. В этот раз по его вине группа не выполнила задания.
Разведчики хорошо изучили подход к траншее: бывали здесь два раза. Но, когда стали взбираться на бруствер, часовой крикнул: «Хальт!» Щелкнул затвор винтовки. Смолячков, не сдержавшись, бросил в немца гранату. Тут все и началось...
Услышав взрыв, фашисты открыли стрельбу.
Терещенко, Тарасов, Шушкин и Зибров воспользовались паникой по-своему. Они утащили вражеский пулемет и отошли. Под прикрытием их огня подался назад и Смолячков.
Ну и влетело им от командира роты!
— Какую я поставил перед вами задачу? — спросил он.— Взять «языка»! Тихо, без шума. А вы затеяли спектакль... Подумаешь! Часовой испугался и крикнул. Ну и что ж! А зачем у разведчика нож? Вступать в бой надо тогда, когда нет иного выхода.
Несколько дней Смолячков не находил себе места, переживая неудачу.
— Знаешь, Степа,— говорил он Шаповалову,— мне так тяжело, что хоть сымай рубаху и — бух с берега...
— Да перестань ты! И реки нет, и бухаться незачем...— успокаивал его Шаповалов.— С кем не бывает...
- Нет, ты только подумай, Степа! Я сорвал задание...— сокрушался Феодосии.
В эти невеселые дни от получил письмо от Светланы.
«Только что пришла с работы и увидела твою весточку,— писала она.— Спасибо, дорогой мой! Ты не знаешь, как я рада. Давно ведь не виделись. Такая тоска без тебе, мой милый, что словом не выразишь. Сердце болит, ка вспомню, в каком ты пекле...
В воскресенье была в тире. Потом прошлась по набережной. Нахлынули воспоминания. Вечерний закат, чайки над Невой, белые ночи — все это промелькнуло, как н киноленте.
Хотелось, Федечка, хоть на долю секунды увидеть твое чумазое, улыбающееся лицо.
Думала написать много, но мысли все перепутались Извини, Федя! Я знаю, что у солдата мало свободного времени. Но прошу тебя, пиши мне чаще. Пиши о каждой мелочи, если она касается тебя. Меня интересует все, все.
От всего сердца желаю тебе здоровья. Почему ты н пишешь о Степе? Разве он не с тобой? Привет от папы Целую крепко-крепко.
Света»
Со времени неудачной вылазки, в которой проштрафился Смолячков, разведчикам не везло. Группы делали каждую ночь вылазки, но все впустую.
Смолячков пытался заговорить с политруком о новом задании, но он, не то шутя, не то серьезно, прочитал двустишие Лермонтова:
Не все судьба голубит нас: Всему свой день, всему свой час...
Феодосии решил дожидаться «своего часа». А пока он внимательно слушал то, что рассказывал политрук окружившим его бойцам. Никитина в роте любили, он всегда умел найти интересную тему для беседы. Сейчас он заговорил о том, как питерские рабочие обороняли Пулковские высоты. Смолячков и не знал, что в ноябре 1917 года Керенский, убежав из Петрограда, двинул на город казачий корпус генерала Краснова. Под Пулковом красногвардейцы разбили войска генерала.
А в октябре 1919 года к высотам подкатился генерал Юденич. В шестидневном бою были разгромлены его части. Прорвав фронт, бойцы отбросили белогвардейцев к границе с Эстонией.
Никитин спросил у бойцов:
— Почему, вы думаете, немцы так глубоко закопались под Пулковом в землю? Они боятся, что отсюда начнется прорыв фронта, как это было в 1919 году.
Спустя неделю проштрафившихся разведчиков вызвал командир роты. Он беседовал с каждым в одиночку. Спрашивал: «Чем занимался это время?» Проверял, готов ли к выполнению новых заданий. Закончил он беседу, сказав:
— За вами, товарищи, долг. Надо его оплатить. Гнат Терещенко вернулся от лейтенанта с загадочным видом. Все набросились на него.
— Це треба разжуваты,— серьезно сказал он.— Зараз соображу.
Подумав несколько минут, Гнат таинственно произнес:
— Мени сдается, що вин щось задумав. Ну що ж, хлопцы, добре! Покажемо лейтенанту, що долг наш платежом красен...
Не успели еще они все обдумать, как их собрал командир отделения. Старший сержант Вертемягин не любил долго испытывать солдатское терпение. С первых же слов стало ясно: Предстоит операция по захвату пленного. Возглавлять группу будет сам старший сержант.
Весь день ушел на подготовку: старший сержант — опытный разведчик — показывал, как должны действовать бойцы группы захвата, группы обеспечения и группы прикрытия.
2
С наступлением темноты разведчики стали подтягиваться к переднему краю в районе деревни Коколево, что вблизи Пулковских высот.
Было тихо. Время от времени взлетали птицей ракеты; вспугнутые тени оживали, сумятились. Свет вырывал на какое-то мгновение из темноты знакомые места — дорогу на Пушкин, Пулковский холм, деревца питомника. Ракеты гасли, и ночь становилась еще чернее. Изредка воздух прорезала пулеметная очередь.
— Бисова ночь,— ворчал Терещенко,— темень-то яка...
— Потерпи, Гнат,— посоветовал вполголоса Шаповалов.— Фриц сейчас включит электричество.
Смолячков улыбнулся, но старший сержант Вертемягин отнесся к этому диалогу по-другому. Остановив группу, он напустился на Терещенко и Шаповалова:
— Вы что, белены объелись? Скоро «нейтралка», а вы раскудахтались, что куры на птицеферме! Цыц!
Вспыхнувшая ракета мгновенно заставила всех пасть ничком.
Бойцы рассредоточились и вели наблюдение. Терещенко, Шаповалов и Смолячков входили в группу захвата. Поэтому они ближе всех подобрались к траншее.
Справа громко раздалась немецкая речь. Мимо, совсем близко от разведчиков, прошла группа фашистов. Из-за поворота показалась вторая. «Эх, метнуть бы парочку гранат!»— подумал Феодосии, но тут же осекся, вспомнив последний урок. В это время старший сержант приказал отползти назад. Феодосии передал приказание Шаповалову, лежавшему впереди, и сам по-пластунски стал передвигаться к канаве. Недалеко от нее он случайно зацепил ногой провод. Пересекая канаву, провод уходил влево, к землянке. Смолячков доложил об этом по цепочке Верте-мягину.
Старший сержант приказал Смолячкову оборвать в нескольких местах провод и вместе с Терещенко укрыться в траве. Шаповалов улегся вдоль канавки, ее забросали ветками.
«Я бы не сказал, что квартира уютная»,— подумал про себя Степан.
Не прошло и десяти минут, как в траншее показался гитлеровец с катушкой на плече. Он перелез через бруствер и, беспечно насвистывая веселенький мотив, пошел в сторону укрывшихся разведчиков. Связист часто нагибался, отыскивая обрыв.
Шаповалов не видел гитлеровца, но по свисту догадался, что он где-то близко. «Весельчак сейчас подойдет к канаве,— подумал Степан, подготавливаясь к его встрече.— Пускай только споткнется. Заграбастаем в два счета». Телефонист не торопился. Он был уверен, что вокруг все в порядке. Откуда было ему знать, что две пары глаз разведчиков, укрывшихся в траве, следят за каждым его движением. Хотя немец нагибался медленно и не спеша расправлял спину, все же он подвигался все ближе к канаве.
Вот он уже совсем рядом — тощий, длинный и прямой, как столб. Задев ногой Шаповалова, лежавшего неподвижно в канаве, немец споткнулся и грохнулся на землю. Выскочив из засады, Смолячков и Терещенко накрыли его палаткой...
Но «заграбастать» его оказалось сложно. Фашист обладал недюжинной силой. Он отчаянно отбивался.
Ему удалось, правда ненадолго, даже выбраться из-под палатки. Оттолкнув Федю, гитлеровец ударил Шаповалова ногой в живот и бросился на Гната. Оба упали и катались по земле. Смолячков волчком крутился вокруг них и, нацелившись, ударил со всей силой фашиста ногой под зад. Но тот продолжал бороться с Гнатом. Тогда Шаповалов стукнул слегка немца по голове. Фашист невнятно промычал, разжал руки. Не теряя ни минуты, разведчики потащили его в боевое охранение. Шушкин, Зибров и Тарасов остались прикрывать огнем. Потом они рассказывали, что произошло после ухода группы захвата. — Ганс! Ганс! — окликали фашисты телефониста. Прошло минут пять, но никто не показывался: немцы боялись засады. Они открыли сильный огонь. Пули ложились совсем рядом. Одна из них ударилась о цевье винтовки Шушкина, полетели щепки.
Когда группа захвата миновала наш передний край, старший сержант Вертемягин дал сигнал к общему отходу.
Назавтра в землянку разведчиков явился фотокорреспондент армейской газеты. Он заснял всю группу, участвовавшую в захвате «языка», а потом каждого в отдельности — на память.
Как только Смолячков получил фотоснимок, он сразу же отправил его вместе с письмом Светлане. Вскоре прибыл ответ. Светлана писала:
«Спасибо, Федечка, за добрые вести. Я прочла твое письмо подружкам.
Ты спрашиваешь, как мои дела? Меня выбрали секретарем комсомольского бюро. Дел — по горло... Все мы трудимся, не жалея сил. Но как ни работаешь, как ни устаешь, а любимый человек все равно из головы не выходит...
Спасибо, хороший мой, за фотографию, хотя предпочитаю лучше скорее увидеть тебя самого! Может быть, тебя отпустят на денек?
До чего же ты, Федечка, неласковый: глядишь куда-то вдаль. А я хочу, чтобы ты смотрел на меня, хочу видеть тебя, говорить с тобой много, много... Мне кажется, что эта мечта скоро сбудется.
Ах, Федечка, как грустно, когда нет вблизи человека, которому можно поведать все, что у тебя на душе...
Обнимаю и целую.
Привет от папы». Света.
Среди разведчиков было много разговоров о важных показаниях пленного Ганса. Но их значение Смолячков понял лишь после беседы со старшими командирами.
«Готовлюсь к новой вылазке,— записал он в своем дневнике.— На этот раз — в немецкий тыл. Вчера Чеморда и Никитин беседовали со мной часа два. Объяснили задачу. Тут же был майор из штаба. Он больше говорил, как должен вести себя разведчик, попав к немцам.
Надавали советов разных — голова распухла. Как будто можно все предвидеть! На месте, конечно, виднее, как поступать.
А утром вызывали к генералу».
