1
Это совпало с тревожным моментом: враг овладел Урицком и Стрельной и подошел на нашем правом фланг к поселку Дачное и Литовскому каналу.
Немцы подтянули крупные силы и решили стреми тельным ударом прорвать нашу оборону, овладеть Пупков сними высотами и ворваться в южную часть города.
Оборону здесь занимали части 13-й и 109-й Стрелковы дивизий.
Десятки фашистских самолетов накрыли с воздуха и передний край. Они делали через короткие промежутки времени заход за заходом. Земля стонала от разрывов бомб, снарядов, мин. В ушах стоял непрерывный гул.
На рассвете фашисты пошли в атаку. Как и нод Гатчиной, они двигались во весь рост, с автоматами наперевес.
— Шагают, будто на параде,— покачал головой командир отделения Вертемягин, скуластый человек с добрыми, светлыми глазами.
Феде было видно, как гитлеровцы движутся цепь за цепью.
— Эх, сыпануть бы им! — вырвалось у него.
— Смолячков! — вовремя окликнул его Вертемягин.— Командир роты разрешил вести огонь только по команде. Передай другим!
Федя передал по цепи приказание и прильнул к брустверу.
Не по-осеннему тепло грело солнце, кругом ярко зеленела трава, на фоне которой виднелись темно-серые фигурки. Сотни глаз следили вместе со Смолячковым из траншей за приближающимся противником, терпеливо выжидая команды. Федин сосед слева, такой же молодой и горячий, как и он, вскинул винтовку, но командир отделения предупредил:
— Шушкин, не горячись!
Уже хорошо видны зеленые и серые мундиры. Солдаты уже не идут, а бегут. Федя услышал их пьяные выкрики...
Хлопки винтовочных выстрелов противника участились. Безумолчно трещали вражеские пулеметы и автоматы.
У Смолячкова опять задрожали колени, как в первом бою, под Гатчиной. «Что за черт!» — выругался он, сильнее прижимая к плечу приклад винтовки.
— Мина! — крикнул вдруг справа Шаповалов.
Смолячков услышал приближающийся ноющий, противный звук. Позади траншеи раздались треск, грохот, лязг. Обернувшись, Федя увидел комок грязного дыма и вблизи его еще несколько дымков.
Сквозь невероятный шум пробился голос командира роты:
— Ни шагу назад! О-гонь!
По цепи, будто эхо, прокатилась команда:
— О-гонь!
И сперва одинокая, несмелая и несогласованная, как неспевшийся хор, стрельба постепенно сливалась в бешеный ураган огня винтовок, автоматов, пулеметов. Фашисты лезли вперед, падали, поднимались и опять бежали, падали и снова вставали, не оглядываясь, перепрыгивая через тела убитых.
Они были уже совсем близко...
— Приготовить гранаты! — снова прозвучала команда. В бегущих гитлеровцев полетели десятки гранат. Усилили огонь и пулеметы.
И вдруг командир роты поднял руку. Огонь стал затихать.
Смуглолицый, коренастый офицер одним рывком - перемахнул через бруствер, вытянулся во весь рост, крикнул:
— Вперед! Бей гадов! Ура-а!!!
Федю будто подхватило сильным ветром. Он и не заметил, как очутился за бруствером. Вместе со всеми пробежал несколько десятков метров, зацепился за что-то твердое и растянулся на траве. Он почувствовал в колене боль, но тут же увидел, что справа и слева, обгоняя его, бегут, рассредоточившись, Шаповалов, Шушкин, другие бойцы. С каждой минутой их становилось больше. Забыв про боль, Смолячков бросился им вдогонку. «Только бы не| отстать!»
— Ура-а-а-а-а!
— За Ленинград! За Родину!
— Ура-a-a-a-a!
Это был уже не короткий, как вспышка, крик, а продолжительный, поднимавшийся волнами, многоголосый призыв, подобный раскатам грома.
Федин сосед, пожилой ополченец, вскрикнул, как-то; неестественно согнул ноги и упал. Его место в цепи занял Шаповалов.
Федя с усилием напрягал зрение, но ему не удавалось разглядеть, куда же они бегут. Он видел впереди себя, как падали, снова поднимались и бежали бойцы, опять падали, и слышал кругом непрерывный треск и шум. Все смешалось в дыму, да мелькали иногда вспышки пламени.
Правее, немного впереди, бежал политрук Никитин. Федя сразу узнал его и обрадовался, что он жив.
— Ребята! За мной! — кричал политрук охрипшим голосом.— За мной!..— Но голос его тут же угас в общем грохоте и шуме боя. Никитин, с трудом перекрывая этот шум, продолжал кричать: — За мной!..
Неожиданно с фланга застрочил вражеский пулемет. Несколько человек упало замертво. Остальные залегли, прижавшись к земле.
— «Фють! Фють!» — взвизгивали кругом пули,
2
Мимо Феди прополз командир роты и приник к земле у бугорка.
- Откуда огонь? — спросил он, повернув голову.
— Слева... Видите дерево? Там их пулемет,— доловил Шаповалов, чуть приподнявшись.
Лейтенант Чеморда понимал, что, если сейчас же не снять вражеского пулеметчика, рота не поднимется. Всех начисто накроют огнем. Но кому поручить? Он оглянулся. Вблизи лежало несколько пожилых солдат. «Эти не подходят, надо помоложе, половчее...»
Командир роты взглянул на Смолячкова: «Кажется, об этом пареньке говорил политрук, что он снайпер...» Молодой солдат выдержал взгляд командира, не отвернулся. Чеморда прочел в его глазах решимость.
— Видишь отдельное дерево? — спросил негромко командир.
— Вижу,— ответил Смолячков.
— Надо снять пулеметчика! Федя понимающе кивнул головой.
— Действуй!
Федя чуть поднял голову, мельком оглядел местность. Глубокая канава, по которой пробирались раненые, впереди огибала высокое дерево; отсюда, из-за дерева, строчил пулемет. Раздумывать было некогда. Смолячков подполз к канаве, скатился вниз и стал продвигаться вперед. Бойцы с волнением наблюдали за ним. Голова его как бы ныряла: то поднималась, то опускалась и наконец совсем исчезла;
— Неужто убит? — ужаснулся Шаповалов. — Ах, Федька!..
Чеморда тоже подумал, что папенек убит, и соображал, кого бы еще послать. Но тут из канавы раздался выстрел, и пулемет замолк. Все облегченно вздохнули.
— Вперед! Вперед, товарищи! — Лейтенант выбросил вверх руку с пистолетом и побежал.
Разведчики устремились за своим командиром. Федя, выбравшись из канавы, старался не отставать от них.
Кончились луг и поле, побежали по вытоптанному огороду.
Бой закипел с новой силой. Смолячков стрелял туда же, куда стреляли все, и, не прислушиваясь к своему голосу, кричал: «Ура-а-а-а!..»
Внезапно его схватили за ногу. Он вздрогнул, обернулся. Между капустными кочнами лежал человек со знаками младшего лейтенанта в петлицах — худой, обросший, с белыми пересохшими губами:
— Пить... Дай, браток, глоток водички!
Смолячков быстро отстегнул флягу. Младший лейтенант схватил ее левой рукой и, запрокинув голову, долго пил. Только теперь Федя заметил, что он ранен в правую | руку, сквозь повязку проступала кровь.
— Может помочь? — спросил Смолячков, подставляя плечо.
— Нет, дружище, спасибо! Сам доберусь. Беги! Добивай их, сволочей... Ежели понадоблюсь, спроси Кренстрема с высотки «Муха». Разведчики знают меня.
И он показал левой рукой на небольшой холмик, видневшийся впереди у перекрестка дорог.
К фашистским траншеям, обгоняя пехоту, двинулись наши танки. За ними бежали автоматчики. Гитлеровцы повернули было назад, но наши части уже обходили их с флангов. Множество трупов вражеских и наших солдат усеяло поле боя.
Федя увидел Вертемягина, размахивавшего пилоткой. Командир отделения сзывал бойцов к развалинам дома.
Федя подошел ближе и услышал вопрос лейтенанта Чеморды, командира роты:
— Кого недостает?
— Орешкина, Малкина, Яковлева, Изюмова,— докладывали командиры взводов.
— Ранены?
— Нет, убиты... Перед глазами Чеморды стояли; как живые, боевые товарищи, которых уже нет в роте. Тихо вздохнув, он сдернул с головы пилотку. То же самое сделали и бойцы.
Лейтенант спросил:
— Кого еще нет?
— Будника нет, ранен.
— И Терещенко ранен.
— Мене легонько, товарищ лейтенант,— раздался густой баритон. Здоровенный боец, на голову выше Смоляч-кова, засучив рукав, показал на левой руке шрам: — Штыком зачепило...
— А где новичок? - спросил вдруг Чеморда.— Не вижу его.
— Я здесь, товарищ лейтенант,— отозвался Федя.
— Вы в бою первый раз?
— Нет, второй, товарищ лейтенант.
— Действовали смело... Разведчик из вас, пожалуй, будет.
— Будет, будет, товарищ лейтенант,— подтвердил Вертемягин.— Парень с хваткой.
Гитлеровцы были отброшены на исходные позиции.
Впереди затихал бой. Пушечные выстрелы растворились в воздухе, наполненном пороховым дымом, копотью и гарью. Только изредка долетали звуки выстрелов и разрывы ручных гранат.
Бойцы снова вернулись в свою траншею. Они лежали на голой земле, грызли сухари, запивая их водой, курили.
Стоял сентябрь. На деревьях шелестела золотая листва. Издали в лучах заходящего солнца пламенели здания Пулковской обсерватории. Снизу, из окопа, куполообразные строения казались Смолячкову похожими на сказочные белые шапки, возвышающиеся над зеленью живописного парка. А за ними, под холмом, синела узкая полоска бледно-голубого неба, которое совсем близко пододвинулось к траншее. После всего пережитого радостно было смотреть из окопа на вечернее небо, дышащее покоем. Не хотелось ни о чем думать.
У самого входа в траншею сидел усатый, немного сутулый, с приподнятыми плечами солдат — Игнат Терещенко, тот самый, который докладывал командиру рот^ что его «легонько штыком зачепило». Он находился в стоянии лихорадочного возбуждения, которое свойственно после боя многим солдатам, оставшимся в живых. Важно разглаживая усы, он с украинским юмором обстоятельно рассказывал о сегодняшнем бое:
— Ох, и жарко було, хлопцы. Показали мы гадам, не може зробить русский штык! Дав я одному штыком в 6pi хо и бачу, що вже другий насидает. Пришлось и его стить. Фильки замахнулся на третьего, а вин сам падае. Тут я глянул сбоку и бачу молодого бойца. Славный хлопец, но усов не мае. «Видкиль вин взявся,— думаю,— це не разведчик». «Ты видкиль, хлопец? — пытаю его якой гвардии?» — «Как так з якой? Мы суседские. Вме сте стоим насмерть, вместе и колем...»
— А ты, Игнат, разве гвардеец? - спросил Шаповалов.
— А як же, самый настоящий. Четвертой гвардейской народного ополчения.
- Теперь тринадцатая стрелковая, — поправил кто-то слушая рассказ Терещенко, Федя прислонился спиной к стенке окопа. Он посмотрел на золотистые блики вечернего заката и вспомнил вдруг Светлану.
Вертемягин подсел к Смолячкову, свернул козью ножку. Неловкие, огрубевшие пальцы долго мяли крутилку. Наконец он закурил. Махорка была злая — самосад. Вертемягин спросил:
— Кто тебя задержал на огороде?
— Младший лейтенант. По фамилии Эстрен, а может Рестрем.
— Кренстрем?! Это же мой командир до разведки. С высотки «Муха». Жив, значит?
— Ранен. В руку. Навылет.
— Не впервой, заживет...
Вертемягин стал рассказывать про то, как он оборонял высотку «Муха». Слушая его, Смолячков незаметно заснул.
Потяжелевшая голова склонилась на плечо Вертемягину. Федя сладко спал. На его усталом, осунувшемся, почти детском лице играла улыбка.
Командир отделения докурил козью ножку, осторожно высвободил свое плечо, поднялся и пошел по траншее проверять посты,
