1
Зина Портнова сидела у окна и, подперев щеку ладонью, глядела, как после захода солнца темнело далекое пунцовое небо. Печально, пусто, уныло выглядела в эту пору единственная в деревне Зуи улица. Напротив, через дорогу, чуть поодаль от деревни, стоял хмурый лес, и от его сумрачного вида еще тоскливее и глуше становилось на улице.
Зина знала, почему все попрятались, как кроты в норы. Рядом с бабушкиной хатой на стене амбара висело объявление. Каждое слово в этой зловещей бумажке знали наизусть и стар и млад: «За появление без пропуска коменданта после захода солнца — расстрел».
Девушке стало грустно и тревожно. Вспомнились шумные улицы и огни Ленинграда и такая уютная, милая комната на родной Балтийской улице. Мягкий свет из-под круглого золотистого абажура. Возле окна — небольшой столик. Это ее столик. На нем, левее письменного прибора, красивый гипсовый бюст — приз за первенство в лыжных соревнованиях. С правой стороны — стопка учебников, тетради, школьный дневник и приготовленный галстук. Над столом в простенькой рамке похвальная грамота, полученная весной 1941 года, когда она отличницей перешла в восьмой класс.
Эта картина необыкновенно ярко вспыхнула в памяти и тут же показалась такой далекой, что Зина вдруг заплакала горячими слезами несправедливо обиженного ребенка.
В небе зажглись звезды — крупные, яркие. Одна, промелькнув, упала где-то за рекой. Тишину разорвал продолжительный гудок. Было слышно, как тяжело задышал паровоз.
Гудок и шум паровоза напомнили Зине ее отъезд из Ленинграда. Было это в начале июня. Она и сестренка Галя отправлялись на лето к тете Ирине в Волковыск. Под стеклянной крышей вокзала собрались провожающие. Вскоре поезд тронулся. Мать улыбнулась ей, и подруги наперебой кричали что-то веселое.
Перрон остался позади, а Зина все еще стояла у открытого окна вагона и махала рукой.
...Прошло почти десять месяцев. «Родители, наверное, ничего о нас не знают. Думают, что мы погибли...» Девочка глубоко вздохнула. Она не услышала, как кто-то подошел сзади.
Ощутив прикосновение на своих плечах, Зина вздрогнула и в то же мгновение узнала покалеченные руки дяди Вани. На финской войне он потерял на обеих руках все пальцы, кроме больших...
Иван Яблоков работал на Кировском заводе в Ленинграде. До финской войны слесарем, а потом кладовщиком: тяжелое ранение не позволило вернуться к старой профессии. Так же, как и племянница, дядя приехал в Белоруссию в начале июня на летний отдых и застрял в Зуях из-за войны.
— Не спится,— негромко сказал он, усаживаясь рядом с племянницей на лавке.
Зина, не отвечая, продолжала глядеть в окно.
— Задумалась? О чем?
— Все о том же... Как там, дома, дядя Ваня?
На оккупированной территории немцы распускали слухи, что план окружения города на Неве удался, что никто из ленинградцев не останется в живых.
— Не сокрушайся, Зинок, ленинградцы выдюжат. Видали на своем веку многое.
— Папа мне все-все рассказывал. И про голод. И про то, как подошел к Пулкову Юденич. И как его разбили. Про путиловский бронепоезд и про его комиссара.
— Интересно, что он тебе рассказал?
— Было это на фронте. Бронепоезд пробивался к своим. А белые заминировали путь. Что делать? Бойцы шумят, галдят, а толку никакого. Но среди них нашелся один храбрец. Пополз по снегу и снял с рельсов мины. Фамилия его Газа. Правда, его ранили, но он выжил.
— Ивана Ивановича я знаю. Он был у нас секретарем парткома. Человек большой души...
— И папа мне это говорил. Когда у нас было сочинение на вольную тему, я написала «Подвиг большевика Ивана Газа». И получила «отлично»,— не без гордости сказала Зина.
Беседа дяди с племянницей затянулась бы, вероятно, До утра, да бабушка крикнула с печи:
— Хватит вам, полуночники. Спать пора.
2
Когда гитлеровские войска приближались к Оболи, Зининой бабушке Ефросинье Ивановне Яблоковой предлагали эвакуироваться на восток, но она наотрез отказалась.
— Уеду — всех растеряю. А так, глядишь, моих птенцов потянет в родное гнездо — и встретимся.
В конце июля к бабушке нежданно-негаданно заявились Зина с Галей и младшая дочь Ирина с двумя своими сыновьями — Леней и Колей. Ураган войны застал их в Волковыске. Оттуда много дней и ночей они пробирались через Оршу и Витебск в Зуи. Пришли усталые, измученные, нагруженные вещевыми мешками*
Ефросинья Ивановна была рада, что они хоть живы и здоровы — могло случиться и хуже. Она так проворно ухаживала за дочерью, внуками и внучками, что трудно было дать ей восемьдесят шесть лет. Все запасы были вы-ставлены на стол.
— Ешьте, мои хорошие! Не хватит, добавлю...
Шли дни, недели. Вскоре Зина стала замечать, что к дяде Ване наведываются незнакомые люди. Держатся они странно: ни с кем, кроме него, не разговаривают. «Кто такие?» «ч недоумевала девушка. Но узнать было не у ко-го. Разве у малышей? Тем все известно.
Однажды, когда гости снова пришли, Зина спросила у двоюродного брата Коли, паренька лет десяти:
— Не знаешь, кто это?
— Знаю.
— Кто?
— Из лесу, вот кто.
- Ты правду говоришь?
— Стану обманывать,— обиделся Коля,— Сам слышал, как дядя Ваня называл Шашанский лес.
Незнакомцы сидели во второй половине хаты. Интересно, что они там делают? Зина вошла и в нерешительности остановилась у двери. Но ни дядя, ни его гости не обратили на нее внимания. Один из них, круглолицый, рассказывал что-то. Другой, на вид постарше, сидел неподвижно, выставив вперед светло-золотистую бороду. Глаза у него приветливые, но с хитринкой,
Круглолицый вытащил из кармана небольшой сверток и передал дяде. Тот унес его в угол и спрятал в сундук. Зина хотела заговорить с незнакомцами, но прибежали Галя и Коля. Чтобы не мешать беседующим, Зина увела детей из комнаты.
Только одна бабушка знала, зачем к сыну и дочери приходят лесные гости. «Люди подымаются на лютого ворога,— думала Ефросинья Ивановна.— Где ж быть моим, как не с ними?» Но она постоянно тревожилась, как бы они не попали в беду.
Как-то раз глубокой зимней ночью в окно тихо постучали три раза. Дядя Ваня быстро поднялся, набросил на плечи ветхий кожушок, сунул ноги в валенки и поспешил в сени. Вернулся он в комнату не один: следом шел человек в полушубке.
— Осторожней, Борис, не раздави малышей,— донесся до Зины шепот.
Тот, кого назвали Борисом, разделся в темноте и улегся на полу рядом с хозяином. В избе стало тихо. Слышно было только, как сопят спящие дети да щелкает маятник часов-ходиков.
Уже совсем рассвело, когда сильный стук в дверь поднял всех на ноги. Кто-то ломился в дом и властно требовал:
— Открывай! Шнеллер!
— Немцы! — Голос бабушки был странно приглушен. Перекрестившись, она заохала и стала спускаться с печи. Все притихли в ожидании. Тетя Ирина смотрела на дядю Ваню и ночного гостя. Она, очевидно, знала, кто он и откуда.
Волновалась и Зина. Она узнала Маркиянова и была уверена, что гитлеровцы рвутся в хату, чтобы схватить его, «Кто-то донес...»
Уходя с дядей Ваней во вторую половину хаты, Mapкиянов улыбнулся Зине.
Затрещала дверь под тяжелыми ударами.
В хату ворвались четверо солдат и коротконогий грузный ефрейтор. Его большая голова на тонкой шее вращалась по-нтичьи во все стороны. Ефрейтор потрясал в воздухе бумагой с рукописным текстом и, мешая русскую речь с немецкой, кричал, обращаясь к бабушке:
— Почему не открываль? Приказ коммандантий знаешь? Где мольоко? Мильх?
Свободной рукой гитлеровец показывал на часы-ходики. Было восемь часов тридцать минут.
— Неграмотная я, пан офицер,— шептала дрожащими губами Ефросинья Ивановна,— Откуда мне ведать твой приказ? — Повернувшись к дочери, попросила: — Погляди, Ириша, что там намалевано.
Тетя Ирина еще не успела сойти с места, как Зина была уже рядом с ефрейтором и читала вслух.
Приказ коменданта гласил, что каждый, кто имеет корову, должен ежедневно сдавать молоко и сметану. В противном случае корова отбирается.
Ефрейтор высокомерно осмотрел присутствующих и приказал солдатам забрать корову.
— Стойте! Что вы делаете? — закричала Зина. Ефрейтор ударил ее в спину, и она отлетела к стенке. Бабушка, тетя Ирина и дети выскочили во двор,
— Не отдам... У меня внуки...— кричала Ефросинья Ивановна, схватив за шею буренку и показывая на плачущих малышей, сбившихся от страха в кучу.
— В'эк! Вэк! — вопил ефрейтор.— Прочь!
Он вскинул карабин и выстрелил. Ефросинья Ивановна упала на снег, хотя пуля и не задела ее.
Остолбеневшей Зине все последующее представилось словно во сне... Солдаты были уже за воротами. Бабушку перенесли в хату, уложили в кровать. Тетя Ирина спрыснула водой ее посиневшее лицо. Дети плакали.
Дядя Ваня и Маркиянов ушли в заднюю половину хаты. За ними вышла и тетя Ирина.
— Придется тебе устраиваться на работу,— услышала Зина сквозь полуоткрытую дверь голос дяди Вани.
— К немцам?
— Ну да. К кому же еще, чтоб их разорвало... Когда надо, поклонишься и кошке в ножки.— Голос дяди понизился, но Зина все же разобрала: — Так надо...
Что говорил дядя дальше, Зина не поняла.
— Легче нанести удар!
Это сказал Маркиянов. Девочка сразу узнала его голос.
Зине было неясно, о каком ударе он говорит, но зато ей стало понятно другое: дядя Ваня и тетя Ирина связаны с лесом.
Она вошла во вторую половину хаты.
- Чего тебе, Зиночка? Бабушке опять плохо?
— Нет. Я тоже хочу... вам помогать. Дядя и тетя переглянулись с Мартыновым:
— Вы думаете, я маленькая? — быстро заговорила Зина.— Ошибаетесь!
Маркиянов задумчиво глядел на нее, как бы изучая, и подумал: «Вот скажи такой, что надо сделать, и она не остановится - ни перед чем».
— Ладно, найдем и тебе дело,— твердо пообещал Борис Кириллович.— Но пока — ни звука.
Маркиянов еще раз оглядел Зину, словно увидел ее впервые, и хотел лучше запомнить. Он попрощался с ней «а руку, по-взрослому, так же, как с тетей Ириной и дядей Ваней, и через огород напрямик направился к лесу.
