Светлой   памяти

дважды Героя Советского Союза

гвардии майора

И. Ф. Павлова

 

В марте 1942 года из Ленинграда эвакуировали группу ране­ных. Скрюченный тяжелой контузией, я лежал в кузове машины, которая переправлялась через Ладожское озеро. Была оттепель, и поверх льда стояла вода. Мы были уже километрах в двух от берега, когда над нами появилось шесть «мессеров». Они сразу кинулись на легкую добычу. Водитель бросал машину то влево, то вправо, стараясь уйти от них, и наткнулся на вмерзшее в лед бревно, невидимое под водой. Машина встала, и все, кто еще мог двигаться, посыпались с нее. Я остался один и смотрел, как, за­ходя по очереди, на меня пикируют крестчатые коршуны. И тут в небе появился «ястребок»! Он был один, но, несмотря на это, ринулся в бой. Надо мной завертелась карусель воздушной дра­ки, которая уходила все дальше и дальше от меня. Последнее, что я видел, это как один из «мессеров» задымил и камнем по­шел  вниз...

Через много лет, когда мне однажды предложили написать очерк о дважды Герое Советского Союза гвардии майоре И. Ф. Павлове, я перечитывал скупые строки различных доку­ментов, наградных листов, и вдруг с пронзительной ясностью передо мной возник тот мартовский день и «ястребок», спасший группу раненых на Ладоге. И хотя мало было вероятности, что Павлов мог быть тогда над Ладогой, мне почему-то верилось, что это был он...

Так вместо очерка появилась эта поэма.

 

 

Я помню день: меня застала

В горах нежданная гроза.

Она разрядами блистала,

В ущельях дробно грохотала,

Всесокрушением грозя.

 

На высоте неимоверной,

Где зарождался грузный гром,

Качались на сосне под ветром

Птенцы орла в гнезде своем.

 

Сосну трепало, словно вымпел,

Летели клочья от гнезда,

И вдруг птенец оттуда выпал

И камнем ринулся туда,

Где водопада тяжкий молот

Будил грома громам в ответ,

Где, молний бивнями расколот,

Мрак поглощал слепящий свет!

 

И среди этого-то ада,

Где грохотало все и вся,

Орленок падал,

падал,

падал

И вдруг

на крылья оперся!

И ветер скорости наполнил

Орленка каждое перо,

Он взмыл навстречу

трассам молний,

Грозе навстречу.

В блеск и в гром!

 

            *          *          *

 

Как быстро растут мальчишки!

Давно ль пузыри пускал?

А вот он листает книжки,

А вот он зажал в тисках

Железную плашку, в которой

Спрятан будущий ключ.

И вслушивается в моторы,

Гудящие выше туч.

Завистливым взглядом ловит,

Найдя в облаках просвет,

В небе сизо-лиловом

Серебряный силуэт,

Воздух предгрозья палев

Ерошит копну волос...

Вот он, Ванюша Павлов,

Наследник октябрьских гроз,

Наследник жаркого племени

Ильичевых идей!..

 

Недаром отсвет от пламени

Тех легендарных дней

Галстуком пионерским

Лежит на его груди.

Куча замыслов дерзких —

Все у него впереди!

Он будет...

Да, кем он будет?

Ладно,

там будет видней...

Но вот в суматохе буден

Является день из дней:

Справившись с непокорным

Вьющимся вихорком,

Волнующийся и гордый,

Ваня идет в райком,

О, сколько волнений разных,

Маленьких и больших!..

И стал этот день

как праздник

Праздник его души.

Он этого дня звучанье

Запомнит на много лет —

Дня, в который вручали

Ему комсомольский билет.

С билетом в руках стоя,

Не вымолвил он ничего,

Но-

«буду достоин,

достоин...» -

Стучало сердечко его.

И вот он уже беспокоится,

Тревога врывается в быт:

Время пред комсомольцем

Ставит вопрос —

кем быть?

Хватит, довольно мечтал он!

Раздумывать много не стал!

 

Наш век — это век металла,

Буду творить металл!

 

*  *  *

 

Студенческое житие,

Железная кровать...

Не жившим в общежитии —

Им это не понять.

На ней матрацы глыбились

Подобием камней —

Но сны какие виделись

Великие на ней!

 

Штудировал предметы,

Экзамены сдавал,

Вечерние газеты

Подробно изучал.

И, без излишней паники,

Запрятывая грусть,

Известья из Испании

Он помнил наизусть.

И над могилой павших,

Как было испокон,

Он знал, что братьям старшим

На смену станет он.

И потому, понятно,

Стирая студень с губ,

Бежал после занятий

Скорей в аэроклуб.

 

Его в полет стремили

На штурмы высоты

Невидимые крылья

Осознанной мечты.

Росло крылатых племя

По дням и по часам,

Их торопило время,

Что рвалось к небесам.

 

* * *

 

Разбег — и вот упругие колеса

Оторвались!

И вот — земля внизу!

Она бежит вослед, простоволоса,

Держа ладони листьев на весу,

Она бежит, не в силах скрыть тревогу,

Она бежит, стараясь не отстать,

Бежит, как будто в первую дорогу

Родного сына провожает мать.

Пестрят концы ее цветной косынки,

Ковыльная сверкает седина,

И вот уж где-то в сизоватой дымке

Как бы сквозь слезы видится она.

А сын?

Ее обидеть не хотел он.

Но сила ощущенья новизны

Стремила душу, втиснутую в тело,

В бездонный океан голубизны.

Так издавна, из века в век ведется

Меж матерью и меж невесткой спор...

 

Земля, земля!

Он к ней еще вернется,

К разливам рек, снегам суровых гор,

Он к ней прильнет и окунется в травы,

Чтобы росой лицо свое омыть...

И все ж, вкусивший голубой отравы,

Он снова будет в небо уходить,

Так будет. А пока — восторг полета,

Восторг осуществившейся мечты

Клокочет в каждой жилке у пилота,

Познавшего законы высоты.

Не то чтоб в небе он ни разу не был,

Но он мечтал об этом главном дне,

Когда впервые на свиданье с небом

Он будет, наконец, наедине!

Раз навсегда он должен объясниться

И получить решительный ответ:

Годится или не годится птицам

В родные братья он —

да или нет?

А там, внизу, где бронзовою гривой

По ветру машут буйные хлеба,

Рокочут трактора неторопливо —

Его вторая, может быть, судьба.

Его судьба —

ведь разве не мечтал он

Услышать, выйдя в поле, ровный стук

Старательного мирного металла

И угадать в нем дело своих рук?

Его судьба!

Глядит не отрываясь

Ванюша Павлов с дерзкой высоты:

Плывет земля, нежданно открываясь

Во всем величье зрелой красоты.

Он раньше видел землю слишком близко:

Росой искрилось колкое жнивье,

Подсолнухов желтеющие диски

Глядели, как светила, на нее.

И в лопухах, в крапиве, небольшая,

Вся, если только поглядеть вокруг,

Была она — от края и до края —

Доступною для наших ног и рук...

И вот теперь, сольясь в одно с машиной,

Чьи крылья высоко его взнесли,

Увидел он с той высоты орлиной

Прекрасное лицо своей земли.

Морщинками забот дороги вились,

А сквозь ресницы тонкие лозы

В озерах глаз два солнца отразились.

Как две слезы — счастливых две слезы.

Был с каждою минутой все чудесней,

Все ярче солнцем залитый простор...

И вдруг подумал Павлов:

ну, а если Завоет в небе вражеский мотор?

И бомбы

вниз!

Чтоб пламя все слизало,

Чтоб черным дымом горизонт заплыл!

«Не может быть!»

Но память подсказала,

что может!

Или он уже забыл

Истерзанные улицы Мадрида

И серый пепел абиссинских сел,

Забыл, как у Хасана все изрыто

Воронками?

Нет, Павлов

помнил все!

И пусть душа упорно отметала

Все эти мысли, как дурные сны, —

Он помнил: кроме мирного металла,

На свете есть еще

металл войны!

...Посадка.

На три точки, как по книжке,

Посажен легкокрылый аппарат...

С земли поднялся в небеса мальчишка.

Мужчиною вернулся он назад.

И снова дни ползли, то вдруг летели,

Бывали и усталость и хандра.

Но он упрямо пробивался к цели,

Над книгами склоняясь до утра.

И наконец, как в пьесе иль романе:

Экзамены сданы, и впопыхах

Баульчик собран, аттестат в кармане

И справка о налетанных часах.

— Когда на Чкалов поезда отходят? —

Свисток, гудок, и вот поплыл перрон...

В училище ему сказали: «Годен».

И с той минуты стал курсантом он,

И снова — небо: «иммельманы», «горки»...

Учебе отдавая каждый миг,

Он шел всегда на круглые пятерки

И требовал того же от других.

Любителей системы «как попало»

Он обходить не думал стороной.

—  Выслуживается... — услышал Павлов

Однажды чей-то голос за спиной.

В нем все вскипело. Обернувшись круто,

К обидчику он шел, как по ножу.

Сдержавшийся в последнюю минуту,

Он вымолвил: — Ошиблись,

я служу! —

А дальше — то, чего совсем не ждали —

Он руку протянул ему: — Пойдем... —

И с этих пор все чаще их видали

Сидящими за книгами вдвоем.

Однажды так они сидели оба,

Перебирая асов имена.

Вдруг — настежь дверь!

И в эту дверь, как бомба,

Влетел курсант и выдохнул:

— Война!

*          *          *

 

Штабной блиндажик в три наката.

Скамейки. Стол. Стопа газет.

«Катюша» льет свой скуповатый,

Неверный и дрожащий свет.

Блиндаж — битком. Парно, как в бане.

Заполнен весь входной проем.

Идет партийное собранье.

В повестке дня стоит «Прием...».

Под закопченным транспарантом —

Ванюша Павлов у стены.

На нем погоны лейтенанта,

И ордена — их три! — видны.

Он весь вниманье. Лишь рукою

Карман потрогает нет-нет:

На месте ль — он обеспокоен —

Ему врученный партбилет.

Нет-нет да из кармана вынет

И прячет вновь его туда...

 

Он вспоминает первый вылет

И краской кроется стыда:

Он вышел в пару с Дубенсковым

На фотосъемку. И ему

Казалось дело пустяковым...

Но вот в предутреннем дыму

Внизу, в лесочке, на дороге, —

Колонна вражеских машин!

Там копошилось все в тревоге,

Ведь там снаряды и бензин!

Фашисты бросились к кюветам.

Они почуяли грозу...

Пике —

и пальцы на гашетке!

И пламя вспыхнуло внизу...

Но сам едва домой добрался.

Как решето весь самолет.

Механик диву лишь давался —

Все перебито, бак течет!

Смеялся Павлов: — Пуля — дура!

Лечи, приятель, аппарат...

 

Его комэска встретил хмуро

И молча выслушал доклад.

Потом спросил его: — Заданье

Какое было вам дано?

Вам что — неясно приказанье?

А?.. Вы не летчик! Вы дерьмо!

Кто гнал вас рисковать собою?

Вам, видно, снятся ордена?

Вы жили только этим боем,

А впереди-то вся война!..

 

Да, Павлов долго помнить будет

Комэска жесткие слова

И отличать геройство буден

От озорного удальства.

 

— Прошу вниманья! —

вздрогнул Ваня

Провел рукою по лицу,

Как бы стерев воспоминанья.

— Собрание идет к концу,

Начальник штаба слова просит... —

Начштаба встал и доложил,

Что против нас противник бросил

Весь цвет своих воздушных сил,

Всю, так сказать, свою «элиту»,

«Брильянтовую молодежь»...

 

Комэска, хмурый и сердитый,

Негромко буркнул:

—  Ну так что ж?

На нас — гвардейские мундиры! —

И улыбнулся, щуря глаз. —

У нас найдутся ювелиры,

Чтоб отгранить любой алмаз!..

 

С собранья расходились поздно.

Гремела фронтовая ночь

И обещала зло и грозно

В щебенку землю истолочь.

Зенитки рявкали свирепо,

И над кострами хуторов

Шаталось раненое небо

На костылях прожекторов.

И Павлов слушал ночь, шагая,

Осколки падали звеня...

Ему привиделась другая,

Вся в блеске солнечного дня

Земля...

Он вспомнил день, в который

Она открылась перед ним

Своим распахнутым простором,

Всем мудрым бытием своим.

И промелькнувшее виденье

Вдруг что-то тронуло в груди...

 

Грохочет ночь. И зреет мщенье.

И все пока что впереди.

И вот рассвет. Еще светило

Свой первый луч сигнальный шлет,

А тут уже четверка Илов,

Вздымая пыль, рулит на взлет.

Взлетает Павлов. И мгновенно,

Оставив поле все в пыли,

В густую облачную пену

За ним ведомые ушли.

Вот облака уже пробиты,

И набран нужный «потолок».

Гудит мотор пчелой сердитой —

На курс спокойно Павлов лег.

Он, не оглядываясь, знает,

Что не нарушен четкий строй,

И крыльями слегка качает —

Условный знак: «Следи за мной!»

И вниз!

И точно, как по нитке,

Они прошили облака.

Без толку хлопали зенитки

Врасплох накрытого врага,

А бомбы точно в цель летели —

Заход! Удар!

Еще заход!

Над запылавшей сразу целью

Кружился Илов хоровод.

Еще заход —

и снова пламя!

Иван взглянул последний раз,

И «марш домой» качнул крылами,

Прощальный сделал «реверанс».

Земля в дыму багровом тонет.

Ворчит мотор: «Домой пор-ра...»

Вдруг громкий возглас в шлемофоне: —

По курсу справа — «мессера»! —

Хватились поздно «бриллианты»,

Попав на шапочный разбор!

Воронья стая птиц крестатых

Спешит, чтоб встретиться в упор.

Считает Павлов: — Восемь... Девять...

Двенадцать гадов!

Вот беда —

По три на брата...

Ну, за дело!

Бывало хуже иногда...

Ну погодите же, бандиты,

Сейчас возьмем вас в переплет! —

Всем существом с машиной слитый,

Он дерзко ринулся вперед.

И, командира прикрывая,

За ним ведомые идут.

Вперед!

Атака лобовая!

Ведь струсят, гады, отвернут!

Так вот оно, свершенье мести!

Лоб в лоб — пути другого нет...

Растет в прицельном перекрестье

Чужой машины силуэт.

Миг — и уже от столкновенья,

Как ни старайся, не уйдешь!

Но Павлов шепчет в исступленье:

—   Врешь, гад ползучий, отвернешь! —

И вот, когда уж смерть-старуха

Косу над ними занесла,

Взмыл «мессер» вверх!

И прямо в брюхо

Мгновенно очередь легла!

Он падал, как горящий факел...

А Павлов ринулся в простор,

Где карусель воздушной драки

Вела свой дробный разговор.

—   А, вот опять паучья метка! —

Заходит Павлов с ходу в хвост

И сразу — пальцы на гашетку:

—   Ага! Не нравится, прохвост?! —

Воздушный бой недолго длится,

Крут у гвардейцев наших нрав,

И улепетывали фрицы,

Пять «бриллиантов» потеряв...

Шли Илы друг за дружкой следом.

Им дался этот бой не зря».

 

Виденьем той большой победы

Вставала алая заря.

Она придет. И будут люди

Справлять в столетьях торжество,

И Павлов тоже с ними будет,

Хоть оборвется жизнь его.

Он жить умел светло и страстно,

Как может коммунист уметь.

И над судьбой его не властна —

Да-да, не властна даже смерть.

В нем

наша доблесть,

наша слава

И правой битвы торжество!

Он здесь,

в строю,

на фланге правом,

И нам равняться на него!

 

 

ЭПИЛОГ

 

Пройдут года. В горах Кавказа

Зажжется синий ореол,

И дочка, в небо глянув, разом

Мне крикнет: — Папа, вон орел!

 

И неожиданная память

Вернет в те дальние года.

И снова будет падать,

падать,

Орленок падать из гнезда.

И снова шпаги молний тонких

Скользнут сквозь облачный ажур...

О той грозе и том орленке

Я все дочурке расскажу.

И, высмотрев орла на небе,

Скажу: — Гляди,

вон тот птенец. —

А дочка рассмеется: — Небыль.

Ты сказку выдумал, отец!

 

Но я уйду от разговора,

Я незаметно промолчу

И буду сердцем знать без спора,

Что это он.

Я так хочу!