Тысячи испанцев с оружием в руках отстаивали вместе с нами честь и независимость нашей Родины, свободу народов Европы. В Сталинграде, где решался успех военной кампании, я встретился с сыном пламенной Пасионарии — Рубеном Ибаррури. Этот муже­ственный испанский юноша, с которым я познакомился в Мадриде во время фашистского мятежа, пал смертью храбрых на берегах русской реки Волги. Посмертно ему было присвоено звание Героя Советского Союза. И как это символично — я, русский парень, сын батрака, впервые был удостоен звания Героя, защищая от фашизма испанскую землю, он, сын испанского шах­тера, стал Героем на русской земле.

А.   Родимцев,

генерал-полковник, дважды Герой Советского Союза

 

 

 

 

Рубен Ибаррури — сын Долорес Ибаррури, замечатель­ной дочери испанского народа, чье имя известно во всем мире. Короткая героическая жизнь Рубена была упругой, стремитель­ной, наполненной многими событиями и переживаниями. Приехав с матерью в Мадрид из шахтерского городка Соморростро, он стал  продавцом  газеты   испанских   коммунистов  «Мундо   Обреро».

В 1935 году был отправлен вместе с младшей сестрой Амайей в Москву для того, чтобы Долорес могла, не беспокоясь за детей, полностью  отдаться  напряженной  и  опасной  работе.

В Москве Рубен живет у старых большевиков Лепешинских, работает на автомобильном заводе. Узнав о фашистском мятеже в Испании, стремится вернуться на родину. В конце концов это ему удается. Шестнадцатилетним подростком он сражается в ге­роической армии Эбро под командованием генерала Модесто. По­сле поражения республики попадает во французский концлагерь Аржелес, откуда совершает побег, пробирается в Москву. К этому времени он уже убежденный боец-антифашист. С первых дней Великой Отечественной войны Рубен на фронте. В 1941 году в Белоруссии под Борисовом он получает ранение. С не залеченной до конца рукой вновь отправляется на фронт. 3 сентября 1942 го­да гибнет под Сталинградом. Такова эта героическая жизнь, исто­рия которой легла в основу эпической поэмы «Одиссея испан­ского мальчика».

В поэме использованы документальные источники, народные песни, воспоминания родных Рубена, свидетельства очевидцев и участников  испанских  событий   1936—1939  годов.

 

 

 

ТРИ МЕЛОДИИ ПРОЛОГА

 

Испания, Испания,

Падучая звезда,

Не уходи из памяти,

Останься навсегда!

 

Испания, Испания,

Из песен ты и гроз,

Испания — из пламени,

Из мужества и слез.

 

От юга и до севера

Дымилась ты в золе,

Сыны твои рассеяны,

Как искры, по земле.

 

Забудется и вспомнится

Та боль и маета.

Когда она исполнится,

Испанская мечта?

 

Бесчисленные множества

Трагедий у любви.

Вы не теряйте мужества,

Товарищи мои!

 

Затихла под оливами

Полночная страна,

Но с красными оплывами

Является луна.

 

Не уходи из памяти,

Останься навсегда,

Главы из эпической поэмы.

Испания,

Испания...

Ис-па-ни-я...

 

 

 

 

ПЕСНЯ  ПОГИБШИХ ЗА  ИСПАНИЮ

 

Мы погибли за нашу Испанию.

Мы — это бойцы Интербригады.

Мы — это испанские рабочие

и крестьяне,

священники

и коммунисты...

Мы — это русские и немцы,

итальянцы и французы,

американцы и венгры...

Мы — это Мате Залка.

Мы — это Ральф Фокс...

Мы — это Ганс Боймлер...

Мы — это Гарсиа Лорка,

Мигель Эрнакдес,

Нино Нанети...

Мы — это... нас не перечислить.

Сколько потом погибло в борьбе с фашизмом,

Но мы погибли в Испании.

Над нами, как знамя, пылают два слова:

No pasaran! *

И мы говорим:

Живые, мужайтесь!

 

* Они не пройдут!   (испан.).

 

 

 

 

МОЛОДЫЕ  НАДЕЖДЫ

 

Новый год обдувает лица,

И мерцают огнями окна.

Эти трое идут в молчаньи.

И трепещет за их плечами

Золотистый и синий воздух.

 

По мерцающему Мадриду

Молодая мечта проходит

О Всеобщем рабочем братстве.

 

«Да, работающие безмерно,

Неоглядно, бессчетно, тяжко

Отковать должны себе Счастье!» —

Повторяет Рубен как песню, —

Сын шахтера и внук шахтера.

 

Рядом с ним — его друг, товарищ,

Рядом девушка, та, с которой

Ему солнечно и тревожно.

 

Он особенно остро слышит

Ее нежность, ее дыханье,

Эту девичью строгость линий,

Эту гордость бровей высоких.

Он особенно остро слышит:

Неспокойно сейчас в Мадриде.

Смутно порохом пахнет воздух.

Даже порохом пахнут звезды.

 

И цветок по имени Нежность

Так некстати сейчас в Мадриде,

Так в Мадриде сейчас некстати,

Где навстречу рабочим людям,

Поднимающим взгляд тяжелый,

Ненавидя, идут другие.

Те другие в кожаных куртках,

И в глазах их сытая наглость.

 

Им в межбровье знак превосходства

Так впечатан, что аж дымится.

С полноценностью носорогов

Они ходят и бьют наотмашь

По лицу, по глазам, под сердце

 

Всех, кто чуточку зазевался,

Не приветствуя их явленье...

Да, носком сапога под горло.

 

Им диктатор их нужен старый *

Или новый — не все равно ли,

Только б он утвердил порядок

Всех вещей и явлений в мире.

А другое им ненавистно.

 

* Прима де   Ривера   —  диктатор,  свергнутый  в 1930 году. Его сын —   Хосе  Антонии  прима  де   Ривера   —   вождь испанских фалангистов

 

 

И свою ощущают силу

Лишь тогда, когда кто-то колет

В темя их, и они боятся...

 

Эй, учитель, — печальный рыцарь!

Что?! Не хочешь снимать ты шляпы

Перед ними? Ах старикашка,

Тощий пес! Так лети ж давай-ка

Головою на мостовую.

 

Их еще и не так уж много.

И полиция смотрит в оба.

Смотрит в оба, и все сквозь пальцы.

 

Бой готовится незаметно.

Бой готовится каждодневно.

И цветок по имени Нежность

Так некстати сейчас в Мадриде,

Так в Мадриде сейчас некстати...

 

Да еще каждый раз надолго

Отлучается мать. В Мадриде

Остаются Рубен с Амайей.

...Вот и нынче она в отъезде

Где-то... Где? Далеко ли? Что с ней?

Не попала ль в лапы жандармов?

Но вбежал взволнованный Ветер.

Крикнул: «Быстро!.. Рубен... Амайя...»

 

—   Что? Куда?.. Что с тобой, Виенто? *

—   Все поймете потом... Скорее.

Все на месте поймете... Быстро!

 

* Ветер   (исп.).

        

*  *  *

 

В светлой комнате незнакомой

В незнакомом каком-то доме

Люди тесно сидели, молча.

Были лица бледны, серьезны...

И стоял на столе приемник.

 

Вдруг из шорохов и из хрипов —

Из неясных созвучий мира

Голос страстный возник... Знакомый.

 

— «Это что же?» — «Москва». А голос?..

Голос мамы... Рубен вдруг понял:

«Ну конечно же, это мама!»

«Ка-ма-радос» — родные нотки

Из Москвы домой прилетело.

«Ка-ма-радос» — знакомые нотки

Обжигали Рубену сердце.

«Ка-ма-радос» — звучало в мире.

 

Из Москвы летела надежда,

Как звенящая птица — песня.

Значит, мы не одни на свете!

«Камарадос!» — сказала мама

По-испански земному шару.

 

И какой-то всемирный отклик

По земле пролетел, как ветер.

Камарадос... Комрад... Товарищ!

 

 

 

 

 

ВТОРОЕ ПРОЩАНИЕ С РОДИНОЙ

 

Священный сговор правительств

против своих народов.

Тяжкая цепь предательств.

Последний глоток свободы...

 

Боевая армия Эбро

Отступала, солдат теряя,

Истекая народной кровью.

Каталония задыхалась

От тяжелого смрада битвы.

 

Но в горячем порыве воли

Генерал Модесто, решившись,

Бросил армию в наступленье.

Неожиданное свершилось,

И мятежники побежали.

Переправившись через Эбро,

Шли в прорыв полки боевые,

Поредевшие, но живые.

 

И в неистовом напряженьи,

Сжавши рот и глотая слезы,

Шла Республика в наступленье

Словно пламя любви и скорби

Каталонией прокатилось.

И последняя песня боя

Прозвучала, как крик прощанья,

Крик отчаянья безоружных.

 

И в течение месяцев долгих

Защищала армия Эбро

Отвоеванное пространство.

 

Шаг за шагом и пядь за пядью

Оставляли бойцы угрюмо,

Шаг за шагом и пядь за пядью...

Горы, каменные дороги —

Все покрыто испанской кровью.

 

И Виенто с Рубеном тоже

В этом вареве были. Тяжко

Покидать им родную землю.

 

Вот идут они среди тысяч

Обгоревших и пропыленных,

Потемневших бойцов Модесто.

И качанье плечей беззвучно.

По дороге идет молчанье.

 

Так идут они. Шаг за шагом

Приближается к ним граница

Между Францией и отчизной.

 

Редко кто обернется. С ними,

Впереди них идут крестьяне.

Перевернутые повозки,

Развороченный скарб, воронки

Им сопутствуют в той дороге.

 

И фашистские самолеты

Нависают внезапно в небе.

И снижаются, и стреляют.

 

По солдатам и по крестьянам,

По живым и бегущим точкам,

По старухам, по малым детям,

По лежащим, по безоружным

Пробегает свинцовый ливень.

 

Асы Гитлера, асы смерти,

Птицы черные Муссолини

С наслажденьем ведут охоту;

 

С высоты грозового неба,

Ощутив свое превосходство,

Бьют в каком-то глухом азарте,

Бьют с холодным сухим расчетом

По живым и бегущим точкам,

 

Будто там и не люди вовсе,

Не крестьяне там и не дети...

Как легко нажимать гашетку!

 

Миг. И огненные пунктиры

Начинают стучать в пространстве

По живым и бегущим точкам.

Начинают стучать о землю.

И бегут вулканчики пыли.

 

Настигают и веселеют

Те, что бьют, почти что не целясь:

Слишком густо — не промахнешься!

 

...Ощутив свое превосходство

Или, может быть, первородство,

Они игры свои продолжат,

Насладятся своей охотой

Под Парижем и под Варшавой,

 

И на Киевском пыльном шляхе,

На Орловской большой дороге

И под Тулой, и под Смоленском...

 

И под Харьковом, там, где были

В гуще беженцев мы, мальчишки,

Мы, явившиеся недавно

И увидевшие в начале

Всех начал — людское страданье,

Кровь людскую, жестокость мира

На земле и в оскале неба,

Пожиравшего безоружных.

 

Нажимающие гашетку,

Разве знали они о зернах,

О тяжелых зернах возмездья,

Что, в земле томясь, набухали,

В каменистой еще, в испанской.

 

Там, где рядом с Рубеном молча

Побледневший стоял Виенто,

Не желая от пуль скрываться.

 

Рыжий парень, высокий, тощий, —

Кожа зло обтянула скулы.

Он стоял под дождем свинцовым

Посреди дороги и плакал

От бессилья отомстить им,

 

От бессилья прервать охоту

Этих бешеных птиц, от страстной,

Безысходной любви к отчизне,

 

К братьям падающим, к испанцам,

К каменистой земле и к Эбро,

Что уже позади осталась.

И Рубен почувствовал тоже,

Что в груди закипает горе,

Что в глазах закипают слезы,

Но сдержался он, не заплакал.

Врезал ногти себе в ладони,

 

Кулаки сжимая. Виенто

Был из жести, Рубен не видел,

Чтобы тот когда-нибудь плакал...

В мире лапы ползли паучьи,

Угрожая земле и людям.

 

Нет, не символы! Этот ужас

Ощутил он нутром и болью,

Существом всем своим и кровью.

 

И ему вдруг стянуло кожу

На щеках и на лбу. И как бы

Он в себе услышал свой голос:

«Я убить чудовище должен...

А иначе не знать мне жизни».

 

На границе, рванувшись нервно

И как будто на миг ослепши,

Друг Виенто упал на землю.

 

«Мы вернемся, ты слышишь, мама, —

Говорил он земле испанской,

Прижимаясь к щеке корявой,

Прижимаясь к лицу отчизны. —

Мы вернемся еще, ты слышишь?»

Гнев пылал и твердел. Испанцы

Уносили с собой в изгнанье

Это тяжкое бремя гнева.

 

 

 

 

АРЖЕЛЕС

 

Влажный ветер с ночного моря

Проникал в бараки. И пахло

В полумгле Средиземным морем.

 

В тесноте на высоких нарах

Рядом были друзья. Виенто

Говорил разорванно фразы,

Точно в полубреду, болея.

 

— Нет, Рубен, немыслимо, слышишь,

Потерять Испанию нашу...

Мы ее отстоим, вернемся.

 

—   Да, вернемся, — Рубен промолвил, -

Потерять ее невозможно.

И не будет этого. — Пахло

В полумгле Средиземным морем.

Тишина. И дыханье спящих.

—   А какие, ты помнишь, горы, —

Говорил Виенто, — по цвету?

 

...Каталонские... Темно-серый

Цвет у них. И плывут, как тучи.

Арагонские горы в рыжих

И оранжевых переливах,

А на севере — голубые...

Есть ведь и голубые горы.

 

Цвет им дарят горные сосны.

Тихо светится над ущельем

Голубая сосна... Я вижу...

 

*  * *

 

Аржелес прислонился к морю.

Неприютный клочок вселенной,

Обнесенный колючей нитью.

Дождь. Скопленье военнопленных.

Дух тяжелый. И лихорадка.

 

Были стиснуты в этом месте

Рыбаки, шахтеры, крестьяне —

Те, кто дрался в армии Эбро.

 

Дни тянулись. Тянулось море

В бесконечность. Рубен метался,

Умирало в неволе сердце.

«Так не могут кончаться войны

Справедливые», — он подумал.

 

Гул приливов и гул отливов.

Можно так, пожалуй, привыкнуть

К страже, к проволоке, к похлебке.

 

И осталась за дымной гранью,

За туманами, за дождями —

Каталония, где сражались,

Рисковали и где был сладок

Тот последний глоток свободы.

 

И Виенто согласен с другом:

«Лучше было бы там погибнуть,

Чем сидеть здесь в дыре вонючей,

 

Жрать баланду, и постепенно

Превращаться в свиней, и даже

Наслаждаться, коль не пристрелят. —

У Виенто дрогнули скулы. —

Мы — испанцы, мы так не можем».

 

«Мы — испанцы», — Рубен подумал.

По-другому, чем раньше. Остро

Новым смыслом слова блеснули.

—   Знаешь, надо уйти отсюда, —

Он сказал Виенто, — быстрее.

Не откладывать. Будет поздно.

—   Я хоть завтра. Но как, скажи мне?

—   Надо случай искать. Он будет.

 

И Виенто взглянул на друга

С удивлением, как в Мадриде

В день, когда он Рубена встретил.

 

Тот казался другим. Сегодня

Что-то в нем опять изменилось

Незаметно, неуловимо,

В этом сыне Пасионарии.

 

А давно ли его, мальчишку,

По Мадриду водил Виенто,

Обучал продавать газеты!

 

*  * *

 

Им бежать удалось. В тумане

Утонуло все побережье.

Ночь была слепой и белесой,

 

Непросвеченной, мутной, мокрой.

Липко полосы обтекали

Лица двух беглецов. И глухо

Где-то близко дышало море

Неочерченно, точно вечность.

 

Было сладко душе и жутко

От безгласности этой ночи,

От неясности и свободы.

Шли они — Рубен и Виенто,

Неприкрытые, без оружья.

Отрешенно, незащищенно,

Шли упрямо два человека.

Два товарища, два испанца.

 

И на мокрой земле лежали,

Притаясь, прислонясь друг к другу,

Две живых человечьих искры.

 

Они были нужны друг другу

В эту ночь, где все направленья

Перепутались. Все смешалось.

И любили они друг друга

В этот миг, как сто тысяч братьев!

 

В грозном мире, в туманном мире

Каждый шаг был теперь опасен,

Каждый миг прокалывал сердце.

 

Осторожность и напряженность,

Осмотрительность и отвага,

И почти звериная зоркость,

И чутье звериное...

Это было как бы взамен оружью.

 

Пробираться решили к порту.

Корабли там, рыбачьи шхуны.

Может, выйти удастся в море.

И тогда унесет их море,

И в свободном его потоке,

И в могучем его пространстве

Можно выдохнуть будет громко,

Можно будет крикнуть: «Свобода!»

 

Жажда им захлестнула горло,

Жажда жить. На вторые сутки

На патруль они напоролись.

И, услышав вдруг хриплый окрик,

Отшатнулись и побежали.

Но Виенто догнала пуля.

Он упал, остроликий, тощий,

Длинноногий бунтарь Виенто.

 

И в лице его, вспыхнув слабо,

Затеплела на миг обида

И в зрачки ушла и исчезла.

Он лежал головою к тонкой

И волнистой линии, землю

Отделявшей от моря. В беге

Как споткнулся Рубен и замер,

Наклонился, взглянул на друга.

 

Будто нити его держали,

А Виенто не отпускал их.

Нити были еще живыми.

 

Что-то долго в Рубене ныло

И боролось, пока сумел он

Оторваться, бежать, исчезнуть.

Это «долго» длилось мгновенье.

Он рванулся: «Прощай, Виенто!»

 

И потом он, один оставшись,

У стены какого-то дома,

К ней прижавшись, рыдал беззвучно.

 

И никак не мог он привыкнуть

К этой смерти: «Прости, Виенто!»

Друга похоронить не смог он.

И остался тот вечным ветром,

Вечным ветром в огромном мире.

 

         *        *        *

 

А Рубен непрестанно слышал

Гул, ему наполнявший уши, —

Гул приливов и гул отливов.

 

Лихорадка его трепала.

Он по Франции брел. Он долго

По дорогам ее скитался.

И ему открывали двери,

И сердца ему открывали

 

Люди в разных домах. И тяжко

В нем горели слова, вращались,

Превращались в биенье песни.

 

 

 

 

ОДА НЕНАВИСТИ К ФАШИЗМУ

 

Я ненавижу ненависть,

Не понимаю ненависть.

Благословляю ненависть —

Ненависть к фашизму,

где бы он ни возник!

 

Выколите глаза мне,

Вырвите мне язык.

Буду биеньем сердца слагать

Оду

Ненависти

К фашизму.

 

Слышишь, отчизна,

Слышишь, отчизна.

Все, что живет в моем яростном сердце,

Все, что живет здесь, под пламенным солнцем,-

Против фашизма,

Против фашизма...

 

 

 

 

 

В ПОЛЯХ РОССИИ

 

Говорит    Рубен    Руис    Ибаррури   на   первом    антифашистском нитинге советской молодежи  в  Москве осенью   1941   года:

 

«...По всей Европе звучат голоса смерти. Прислу­шайтесь — к мести взывают пепел сожженной Варша­вы, развалины Белграда, мертвые доки Роттердама, ограбленные деревни греческих рыбаков...

Я — испанец, а рядом со мной сражаются русский и грузин, белорус и казах, украинец и таджик. Вставайте рядом с нами все, кто хочет завоевать себе счастье и свободу. Нас много сегодня на линии огня, а завтра будет еще больше, к нам отовсюду придут наши друзья».

 

Шла война по полям сожженным,

По дорогам земли великой,

По степям, по горам, по рекам.

Шла тяжелым огненным валом,

Неизвестным еще доселе

Даже этим земным пространствам.

Воронья не хватало в небе,

Чтоб, снижаясь, кружить над людом —

 

Над убитыми сыновьями

Многоликой страны Советской,

Над пришельцами — в каждом поле...

 

Войны, черные птицы войны

Столько раз сюда залетали!

И опять над этим пространством

Восплескали черные крылья,

Восплескали огненно крылья.

 

Над березовым нежным цветом,

Над зеленым цветом и синим.

Все горело. Дымился пепел.

 

Мимо темных разбитых окон,

Мимо сел, мимо школ сгоревших

Ехал в воинском эшелоне

Со своим пулеметным взводом

Командир Рубен Ибаррури.

 

В тесном воинском эшелоне

Продвигались они на Запад,

Направлялись к полям сражений.

 

На заплеванных, дымных, сизых,

На перронах больших и малых

Провожали женщины милых,

Ненаглядных своих, родимых.

На ветру играли оркестры.

 

Медь гремела. Рубен их видел,

Этих девочек. Этих женщин.

Эти бабьи платки и слезы.

И стояли глаза печали

Над изломанным горизонтом,

Над березами, над домами.

И Рубен ощущал все время

На себе этот взгляд бессонный.

 

«Должен я уничтожить зверя,

А иначе не знать мне жизни», —

Грозным пульсом стучало в сердце.

 

Так он ехал. В стальном потоке,

И в людском потоке суровом,

Слившись с этой рекой безмерной,

В общем пульсе двигалась капля,

Билась капля испанской крови.

 

И Рубен ощущал дыханье

Всей идущей реки. И был он

Каплей жизни в потоке общем...

 

 

 

РАНО УТРОМ...

 

Рано утром в дрожащем свете,

Розовеющем и прохладном,

Под высокими облаками

Шла Долорес по Волгограду.

Шла Долорес к могиле сына.

 

Свет в безмолвии разрастался,

И в упругом движеньи света

Проявлялся великий город.

 

Тишина. Нет еще прохожих.

Влажный вздох, дуновенье с Волги

Пронеслось, покачнувши листья, —

Это вздох реки Незабвенья

Так он вдруг полоснул по сердцу!

 

Волга. Вечность. Стоит Долорес.

Площадь Павших борцов. И камень.

И по камню струится надпись:

 

«Здесь похоронены погибшие в боях с немецко-фа­шистскими захватчиками при защите Сталинграда: славный сын испанского народа Герой Советского Сою­за командир пулеметной роты, гвардии капитан Ибарру­ри Рубен Руис, Герой Советского Союза летчик майор Каменщиков В. Г. и посмертно награжденный орденом Ленина артиллерист капитан Фаттяхутдинов X. Ф.».