С Ильей Езовитовым нам довелось встретиться не сразу. Несколько дней пришлось ждать, пока он вернется из поездки. Но встреча с ним состоялась. Перед нами сидел человек, которого, по всему видно, природа не обидела силой. Зачесанные назад светлые волосы открывали высокий лоб, немного полноватое лицо часто озаряла мягкая улыбка. Форма железнодорожника подчеркивала его ладную фигуру. Своими воспоминаниями Илья делился с нами несколько дней, припоминая новые подробности и эпизоды, иногда возвращаясь к рассказанному прежде, чтобы уточнить некоторые детали.
— После того как была взорвана Ниной Азолиной водонасосная станция, — начал свои воспоминания Илья Езовитов, — враги усилили движение по шоссе Полоцк—Витебск. Работы прибавилось и нам, подпольщикам, и партизанам. У нас часто не хватало мин, поэтому расходовать их надо было бережно и только наверняка.
Немецкие автоколонны сопровождала сильная охрана. А против мин они придумали такое средство: рано утром наряжали в каждом селе по две лошади с возчиками, заставляли их тянуть на длинных тросах поперек шоссе толстое бревно. Если шоссе заминировано, и лошади и люди подрывались на минах. Так гитлеровцы расчищали себе путь.
Несколько дней фашисты свободно разъезжали по шоссе. Они, видимо, уже считали, что надежно обезопасили себе путь, а партизан окончательно поставили в тупик.
Но подпольщикам удалось перехитрить врага. Они придумали способ минировать шоссе днем, чуть ли не на глазах у гитлеровцев.
У многих ребят, входивших в подпольную организацию, сохранились велосипеды. Иногда четыре друга — Володя, Илья, Женя и Федя — выезжали на шоссе размяться, пускались наперегонки.
Как-то у Володи ослабла цепь. Он соскочил с велосипеда и тут же на шоссе стал исправлять повреждение. Соскочили с машин и другие ребята, окружили его, чтобы подождать. Володя долго крутил гайку, и кто-то, не выдержав, упрекнул его:
— Так долго возишься, что за это время можно две мины поставить.
— А что, ребята, — подхватил Володя, — ведь это идея: во время таких вот поломок свободно можно минировать шоссе.
С тех пор на шоссе нередко можно было наблюдать такую картину. Вот мчатся наперегонки по самой середине дороги два велосипедиста. Видно, смелые ребята, раз ездят с такой скоростью. И выносливые оба. Ни тот, ни другой не уступает. Со стороны даже интересно смотреть на эту гонку. Любопытно только, почему они мучают себя в такую жару. Проезжающие на машине немцы оглядываются на ребят и спорят между собой: кто кого обойдет. Наверное, все-таки тот, что повыше ростом. Но что такое? Он вдруг резко тормозит и соскакивает на землю. Что-то случилось с машиной. Его товарищ тоже останавливается. Оба начинают возиться с колесом. Теперь проезжающие гитлеровцы уже не обращают на них внимания.
А ребятам того и нужно.
— Ну, ты там скоро? — не поднимая головы, спрашивает Женя.
— Повозись еще маленько, сейчас, — отвечает Володя и прячет что-то под камнями. — Поехали!
Они садятся на велосипеды и мчатся дальше. Но им явно не везет. Километра через два-три снова авария, на этот раз что-то неладно с машиной Жени. Досада, так и день кончится. Домой велосипедисты возвращаются по обочине шоссе.
А для гитлеровцев так и остается секретом: кто и когда минирует шоссе?
Илья Езовитов, член комитета обольской
подпольной комсомольской организации. Ныне работник
Минского железнодорожного узла.
|
Смерть сторожила врага на каждом шагу. Однажды в Оболь из Витебска приехал важный зондерфюрер. Подкатил он к комендатуре на шикарном «Оппель-адмирале». Все офицеры высыпали встречать его, даже одутловатый комендант Крейтмайер выскочил на крыльцо. На старательно выкрикнутое «хайль!» генерал ответил едва заметным кивком.
Все это видели ребята, находившиеся неподалеку.
— Важная, должно быть, птица, — произнес Володя Езовитов.
— Такой сюда, кажется, еще не заезжал, — добавил Федя Слышанков.
Когда офицеры скрылись в дверях комендатуры, шофер завел машину во двор и начал старательно протирать стекла. Потом поставил ее в сарай.
Вечером Володя встретился с Ниной Азолиной, чтобы разузнать, что за начальник пожаловал в Оболь. Толком ей ничего не удалось узнать, но Нина сообщила, что завтра в десять часов утра генерал уедет.
Поздно вечером Володя долго возился в чулане, а утром внезапно исчез. К нему уже забегали и Женя Езовитов и Федя Слышанков, но никто не мог сказать им, куда девался Володя.
Домой он прибежал, запыхавшись, в десятом часу. Наскоро перекусил, схватил будильник и уселся с ним на крыльце. Прибежали ребята.
— Ты что это на будильник уставился?
— Да так, — отмахнулся Володя. — Хочу точно засечь исторический момент, когда господин генерал покинет наши места.
— Чудишь ты что-то, друг...
— Может быть... — загадочно ответил Володя.
Стрелка будильника начала уже показывать одиннадцатый час, а машина зондерфюрера все еще стояла у комендатуры.
— Неужели Нина напутала?.. — пробормотал, вставая, Володя.
— Да ты расскажи, в чем дело? — начали просить друзья.
Но в это время хлопнули дверки «Оппель-адмирала», и машина покатила, мягко покачиваясь на рессорах. Вот она, чуть притормозив, прошла мост. Затем шофер прибавил газу, и машина рванулась к шоссе. Но тут раздался оглушительный взрыв, через мгновение от машины, а заодно и от тех, кто в ней находился, остались лишь клочки, разлетевшиеся в разные стороны.
— Все точно получилось, — сказал Володя, хлопая по плечу Женю.
— Твоя работа! — скорее утверждая, чем спрашивая, выпалил Федя.
— Понимаешь: думал, зря загубил мину. Нина говорила, что зондерфюрер выедет в десять, а он, видишь, задержался. Никакой точности, а еще немец.
— А зачем ты рассчитал тютелька в тютельку?
— Запал я вставил в начале девятого, дольше сидеть в сарае было опасно, мог шофер зайти или кто другой, а мина ведь только двухчасового действия. Но зондерфюрер как раз успел на тот свет.
Позднее Нина сообщила, что когда зондерфюрер уже распрощался и собрался выходить, его вдруг позвали к телефону.
После гибели зондерфюрера гитлеровцы стали особенно осторожны, даже днем ходили только большими группами, а на ночь выставляли усиленные караулы. Немец с овчаркой больше не появлялся на реке.
Все это было естественно и понятно, но почти не поддавалось объяснению другое — почему на этот раз гитлеровцы оставили в покое население: ни арестов, ни тем более расстрелов ни в Оболи, ни в окрестных деревнях не произошло.
Разорванного на куски зондерфюрера и его свиту гитлеровцы с большими почестями похоронили на местном военном кладбище, где частокол длинных готических крестов становился все гуще. На похороны зондерфюрера приехали его друзья не только из Витебска, но и с фронта и даже какие-то родственники из самой Германии. Во время похорон на кладбище толпились военные и в серых мышиных мундирах, и в черных эсэсовских френчах, и в грязно-зеленой фронтовой форме.
Володя и на этот раз хотел что-нибудь предпринять, но мин у него уже больше не оставалось, да и приезжавшие на похороны зондерфюрера задержались в Оболи всего лишь несколько часов.
Когда вскоре после этого на заседании комитета Володя с сожалением говорил о том, что из рук ушла такая добыча, его успокоили: есть цели и поважнее.
На заседание комитета в Ушалы прибыл Борис Кириллович Маркиянов. Фрузу заранее об этом предупредили, и она приняла по этому случаю меры предосторожности: на время заседания комитета выставила караул. Правда, весь этот караул несла сестренка члена комитета Зины Портновой — восьмилетняя Галочка. С ней было условлено, что она будет рыться возле дома в песочке, а в случае появления фашистов или полицаев запоет свою любимую песенку «Во поле березонька стояла».
И действительно, во время заседания вдруг зазвенел тоненький голосок Гали:
Во поле березонька стояла,
Во поле кудрявая стояла...
По деревне прошли три вооруженных полицая и скрылись за околицей. Заседание комитета продолжалось. Говорил Борис Кириллович Маркиянов:
— Фашисты боятся нас, но это не значит, что мы должны забывать об опасности. Враг хитер и коварен, бороться с ним придется долго. Ему надо нанести еще более сокрушительные удары. В Оболи работает электростанция, питающая энергией железнодорожную станцию, комендатуру, местные заводы, а также склады и службы немецких тыловых подразделений. Льнозавод оборудовали немецкой техникой. Сюда свозят сырье не только с Витебщины, но и со Смоленщины. Продукция идет непосредственно для военных нужд. Кирпичный завод ежедневно дает более десяти тысяч кирпичей в сутки. Все это работает на врага, а поэтому должно быть уничтожено.
— Как действовать? — спросил Борис Кириллович, оглядывая возбужденные лица членов комитета. — Нам кажется, лучше всего ударить одновременно: и потерь можно избежать и врагу чувствительнее.
Комитет внимательно обсудил предложение комиссара. Двух мнений не было, все согласились, что самое верное ударить разом. Разговоры шли о деталях этой, может быть, самой сложной и самой значительной операции. Но и они продолжались недолго: решили, что исполнителей подберут Борис Кириллович и Фруза по своему усмотрению, а точные указания по всем деталям каждый обсудит с начальником штаба отряда Петром Дмитриевичем Пузиковым.
Прошло несколько дней, и 3 августа, ровно в шесть часов вечера, окрестности Оболи потряс сильный взрыв. Это Зина Лузгина подняла на воздух электростанцию.
Жалобно звякнули стекла в комендатуре. Крейтмайер немедленно приказал выслать к месту диверсии наряд, оцепить объект взрыва и найти следы диверсантов. Но едва только гитлеровцы и полицаи успели выскочить на крыльцо, как вдруг загрохотало на льнозаводе. Языки яркого пламени охватили машинное отделение, сушилку и склады. За полчаса от завода ничего не осталось.
А когда огонь на льнозаводе стих и лишь косматые языки пламени бегали по дотлевающим балкам и стропилам, новым взрывом разнесло кирпичный завод. Почти одновременно с этим взрывом загрохотало и на торфозаводе — там миной разворотило мотовоз.
Враги всполошились. Специальные команды гитлеровцев и полицаев метались вокруг пепелищ. Комендант Крейтмайер и его заместитель Даунерт то и дело подбирали надежных людей сначала для того, чтобы организовать спасательные работы, а потом, поняв, что спасать уже нечего, багровый комендант требовал только одного: найти следы диверсантов.
Но никаких следов никто не оставил. Только неподалеку от кирпичного завода удалось подобрать контуженного механика Герасима Кириллова. Его забрали и приволокли в комендатуру. Герасима допрашивал сам Крейтмайер. Долго от старика ничего не могли добиться: он оказался глуховат, напуган взрывом, контужен и сейчас выглядел настолько бестолковым, что его вообще можно было принять за человека, тронутого умом.
Сначала старик только мотал головой и мычал что-то невразумительное. Герасима побили, но и это мало помогло. О чем бы его ни спрашивали, старый механик почему-то упрямо вспоминал совсем новые голенища, которые у него пропали во время взрыва.
— Так ведь не только вам поруха, — причитал он, — мне тоже поруха. Какие голенища пропали!..
Но это мало утешало гитлеровцев. Они требовали, чтобы старик не валял дурака, а припомнил, кто из посторонних был на заводе перед взрывом. Но никого из посторонних Герасим не припоминал, о причинах взрыва ничего не ведал.
Старика снова начинали бить, но от этого он соображал еще хуже. Уже когда стало темнеть и в комендатуре пришлось зажечь коптилки, Герасима втолкнули в темную комнату и на время оставили в покое.
Вернувшийся с места происшествия Даунерт доложил, что взрыв произошел в котельной, мина могла быть брошена в топку или положена где-нибудь поблизости. Но первое почти наверняка исключалось, взрыв мог произойти почти незамедлительно, а это грозило гибелью и тому, кто принес ее. Оставалось предположить, что часу в шестом вечера кто-то заходил в котельную.
Старого механика снова приволокли на допрос. От Герасима добивались теперь, чтобы он припомнил, где он был между пятью и шестью часами вечера. Старик долго не мог вспомнить этого, но потом стал уверять, что в это время никуда из котельной не отлучался.
Тогда от Герасима потребовали, чтобы он припомнил, кто же в это время заходил к нему. Старик долго твердил:
— Не помню.
Его снова начали бить. Наконец Герасим вспомнил, что часу в шестом к нему точно забегал за солидолом малый Илюшка Езовитов, но, кроме пустой бутылки, в руках у него ничего не было. Старик отлучился всего лишь на минутку, чтобы наполнить бутылку. Механику приказали описать внешность этого малого и сказать, где он живет.
Когда все выяснилось, было уже далеко за полночь. Илью решили взять утром, а старика подержать еще в полиции.
Арестовать Илью вызвался один из самых отъявленных негодяев — полицейский Нечаев. Ему предлагали взять кого-нибудь еще на эту операцию, однако Нечаев отказался, хвастливо заявив:
— От меня еще никто не уходил. Я его зараз доставлю.
Но все вышло не так, как предполагал самоуверенный полицейский. Дома он Ильи не застал.
— Что, к партизанам успел податься, песье отродье? — набросился полицай на старую мать Ильи Пелагею Ивановну.
— Да ты не бреши, не бреши — все равно не поднесу, самогону для тебя не припасено. Да и рано еще, день только начинается, успеешь натрескаться, не тужи, — отвечала Пелагея Ивановна.
Нечаев был известен как отчаянный пьяница и мародер.
— Где же сын, старая? — не отступал Нечаев.
— Да где ему быть, он не кат, не пьяница, как ты. Люди добрые в поле, и он там.
Нечаев проворно выбежал из хаты и направился за околицу.
Илья в это время вместе с Федей Слышанковым косил на самой опушке леса начавшее осыпаться жито. Ржаное поле отделял от леса клин уже побронзовевшего льна.
Солнце взошло довольно высоко и начало сильно припекать. Ребята разделись и работали в одних трусах.
В таком виде и застал их обоих полицай. Подойдя, он снял фуражку и вытер пот со лба. Видно было, что полицейский спешил. Илья сразу понял, что Нечаев явился за ним. Чтобы скрыть волнение и обдумать, что ему делать теперь, Илья зачерпнул из бочонка ковш студеной воды и начал медленно пить, роняя на землю алмазно-росистые капли.
Нечаев внимательно следил за юношей. Когда Илья отнял от губ ковшик, полицай буркнул:
— Налей-ка и мне, да собирайся — за тобой тащился.
Илья с готовностью зачерпнул воды, полицай зажал винтовку между колен и принял двумя руками ковшик. Едва только Нечаев запрокинул его, закрыв лицо. Илья по кошачьи ловко схватил штаны и рубашку и бросился через льняное поле в лес. Нечаев отбросил ковш, вскинул винтовку, выстрелил, но промахнулся. И еще дважды выстрелил на бегу полицай, но сделал это скорее для того, чтобы сорвать злобу, чем надеясь подстрелить беглеца, — тот уже мелькнул на опушке леса.
К полудню Илья был уже в Ушалах. Огородами осторожно он пробрался к дому Фрузы, рассказал о случившемся, и та велела ему немедленно идти в отряд.
В тот же день Илья предстал перед командованием партизанского отряда, был зачислен в разведку и получил оружие.
