69. Конная группа над фронтоном Большого театра.
Наплыв.
Колоннада, и между колонн — светящиеся буквы:
СЕГОДНЯ «ИВАН СУСАНИН».
Мужественная и ликующая, разрывает экран музыка.
Наплыв.
Оркестр. Сцена. Трубы. Колокольный перезвон. И мощный величественный хор.
— Славься, великий наш русский народ! – поют мужчины.
— Славься, святая отчизна моя! — отвечают им женщины.
Поднятые кверху трубы, объединенные в общем порыве голоса:
Врагов, посягнувших, на край родной,
Сражайте, сражайте могучей рукой!..
И вот где-то в верхнем ярусе сидят, прижавшись друг к другу, Зоя и Борис. Зоя перевесилась через барьер. Она тянется туда — к сцене. Глаза ее блестят.
А там — на сцене — стены Кремля... Башни Кремля, те самые, под которыми она — школьница комсомолка — только что гуляла со своим другом. И на сцене люди далекого времени, близкие и родные школьнице и комсомолке наших дней.
Слава, слава героям-бойцам —
Родины нашей отважным сынам!
Кто кровь за отчизну свою прольет,
Того никогда не забудет народ!
В последнем напряжении гремит хор, оркестр. В глубине появляются на конях Минин и Пожарский.
Невольно гордо выпрямляется Зоя, подымает голову Борис. Рука Бориса находит руку Зои. И она не отнимает своей руки.
Медленно наплывает надпись:
ВСКОРЕ ПРИШЛА ВОЙНА...
70. Грохот оркестра оборачивается грозным гулом, раскатывается сухим треском зениток. Проступает темное небо. Москвы — военной. Всполохи прожекторов, перекрест линий трассирующих пуль. Нарастающий свист и вой падающей бомбы. Усладительное пламя разрыва как бы сбрасывает предыдущее изображение.
71. Веселая широкая лестница школы. В полутьме видно, как жалобно повисли перила, сбитые воздушной волной. В полутьме — неясные силуэты, топот быстро бегущих наверх людей, гул взволнованных голосов. Кто-то тоненько всхлипывает.
Зоин голос:
- Сюда, ребята, сюда!
Голос Бориса:
- Ничего! Ничего страшного! Скорей, скорей!
Темные силуэты у двери в библиотеку. Голоса:
— Сюда не открывается!. Толкай ее туда! Отойдите, девочки! Нажимай, Петька!
Дверь падает, и ребята врываются в библиотеку.. На мгновение ошеломленные, они останавливаются на пороге.
Столбы пыли. Покосившиеся, нелепо провисшие полки. Сбитые воздушной волной с полок, перемешанные в чудовищной неразберихе книги.
Среди Груды книг на полу, откинув гол на какую-то полку, — Филин. Ребята окружили его. Голоса:
— Михал Яковлевич! Родной, голубчик...
— Что с вами, Михал Яковлевич?! Вы ушиблись?
Он молчит.
— Филин наш миленький! — вдруг всхлипнула Зина.
Зоя прижимает его седую голову к своей груди:
— Ребята, бегите кто-нибудь за доктором!
— Нет, нет... не надо... — слабым голосом говорит Филин. — Пустяки! Просто меня оглушило немного...
Он приходит в себя, видит склоненные над собой лица ребят.
— Ну, вот, дети мои... — говорит он. — Они добрались до наших книг! Но ничего... ничего! — подымает он седую голову. — Помогите-ка мне встать!
Его подхватывают десятки рук.
— Ничего!.. Ничего!.. — медленно двинулся старик.
Поддерживаемый ребятами, он медленно идет вперед.
— Мы не позволим им! — в глазах старика загорается яростный огонь. — Мы уничтожим их! От них не останется даже следа! — яростно кричит он. — Я это знаю! Я! Старый Филин. Дети мои!..
Яростное лицо старика. Гневные лица ребят. Они двигаются на аппарат, кажется, что сейчас они сойдут с экрана.
Наплыв.
72. До горизонта — изрезанное противотанковыми рвами пространство Тысячи людей. Опускаются и поднимаются тысячи лопат.
Наплыв.
Дощечка: «Здесь работает комсомольская бригада 201-й школы».
Камера отъезжает.
Сквозь комья летящей земли яростные лица ребят, пересохшие губы, встрепанные, слипшиеся волосы. Верочка, Юра, Петька, раздевшийся до пояса. Лопаты вгрызаются в землю, выкидывают ее ввepx.
Зоя. Осунувшееся лицо, сухие губы, горящие неутолимым огнем, глаза. Взмах лопаты. Зоя выпрямляется. Наверху — тоже ее товарищи. Изнемогая от усталости, ворочает глыбами земли Зина. И снова склоняется Зоя.
Вдруг возникает над головами низкий гул самолета, и уже где-то удары по железному рельсу и голоса:
— Тревога! Тревога! Рассредоточиться!
И почти одновременно вой бомбы. Оглушительно близкий разрыв, сыплется земля.
Оставив лопаты, пригибаясь, бегут ребята. И десятки лиц мелькают вслед за ними перед аппаратом. Треск пулеметных очередей. В кустарнике, где течет мутная вода по канаве, прижавшись к земле, зарыв в землю головы, лежат люди. Вой пикирующего бомбардировщика. Вот Зоя и рядом с нею Борис, Зина, а за ними другие ребята.
Ба-бах! — громовой разрыв. Столб земли.
Тра-та-та! — трещит пулемет. И где-то рядом жалобный женский вопль:
- Убили, голубчики! Убили, милые!
Медленно подымает искаженное лицо Зина.
— Ребята! Я больше не могу... -стонет она. - Не могу! Не могу! Не могу!
Она хочет подняться, но Зоя с силой швыряет её обратно, прижимает ее голову к земле.
- Лежи, лежи, Зинка! — уговаривает она. – Зинка, милая ты моя!
И Зина сразу затихает.
Все это произошло в мгновение, а уже в следующее — происходит что-то совсем другое. К низкому гулу немецкого самолета примешался совсем другой звук, и все поднялось куда-то выше и дальше.
Люди на земле осторожно подымают головы.
— Ребята! — вдруг кричит Петька. — С красной звездой! Наш, ребята, наш!
Люди, медленно подымаются с земли. Над их головами идет воздушный бой. Мы не видим его, но отражение его яростным светом ложится на лица людей.
- Смотрите, смотрите! - кричит Юра.
- Догоняет... догоняет!
- Ой, вмазал!
- Да нет же, нет... ребята! Ой!
- Да нет же! Дымит...
— Кто дымит?
— Да немец же, немец!
— Загорелся, честное слово, загорелся!
— Падает!! Падает!!!!
Но дальше уже все тонет в оглушительном общем «ура!»,
Кричат, машут руками, приветствуя победителя.
— Ура! — кричат ребята.
Зареванное лицо Зины.
— Ура! — счастливо кричит она сквозь слезы.
Зоя с невероятной силой сжала руку Бориса.
— Борис! — почти кричит она. — Мы всю жизнь болтали о счастье! Теперь я знаю, что такое счастье! Счастье — это вот так — лететь! Бросаться без страха на этих... драться с ними, пока... вот так! Камнем! Вниз! В пламени! Или пока не разорвется сердце у самой! Счастье, Борис, это быть бойцом!!
Музыка.
Наплыв.
73, Москва. Ворота с плакатом: «Военкомат Красногвардейского района».
Толпа женщин у ворот.
Зоя среди женщин. Рядом с ней — какая-то женщина с младенцем на руках. На всех лицах напряженное ожидание.
Ворота, часовой. Из ворот выбегает Борис. За ним видно петькино счастливое лицо.
— Зойка! Заяц! - кричит Борис, оглядываясь.
Но она уже подбежала.
- Ну что?
- Приняли! Понимаешь, приняли в школу! Я буду танкистом, как отец! - говорит Борис.— А Петю — в артиллерию...
— Я ужасно счастлива за тебя! — с глубоким чувством говорит Зоя.
Взявшись за руки, они стоят и глядят друг на друга. И вдруг Зоя решительно притягивает его к себе. Наивно и застенчиво тянет она губы к его губам. Он приник к ней. И таким был тот единственный поцелуй, который довелось узнать Зое.
Затемнение.
74. Из медленного затемнения надпись:
А В ГРОЗНЫЕ ДНИ, КОГДА ВРАГ ПОДСТУПАЛ К МОСКВЕ...
Хроника. Москвичи — женщины, дети, старики — возводят баррикады, заграждения, надолбы на московских улицах.
Надпись:
...В КОЛПАЧНОМ ПЕРЕУЛКЕ, У ЗДАНИЯ МОСКОВСКОГО КОМИТЕТА KOMCOMOЛА, ДЕНЬ И НОЧЬ ТОЛПИЛИСЬ ТЫСЯЧИ КОМСОМОЛЬЦЕВ...
75. Гул голосов:
— Открывай ворота, слышь! Не волынь! Открывай!
Огромная толпа заполнила все пространство в переулке. Железная решетка черным-черна от взобравшихся на нее, перевесившими через нее людей. Оттуда, из-за решетки, из закрытых наглухо ворот доносится гул сотни голосов, песни. Толпа в переулке колышется, подаваясь к воротам.
— Открывай! — сливаются голоса в сплошной гул.
Вот, наконец, часовые распахивают ворота. Толпа хлынула. Сразу появляется продолжение надписи:
...ОНИ ХОТЕЛИ ТОЛЬКО ОДНОГО — ЗАЩИЩАТЬ МОСКВУ!
Сквозь надпись.
Огромная масса людей врывается в ворота. Вот оно, золотое племя московского комсомола! Молодые рабочие с заводов, с фабрик Москвы, студенты московских вузов, юноши, девушки. Горячие молодые лица. Они оделись, кто как мог, но каждый старался надеть на себя, что нашел потеплее. Многие в отцовских шинелях. А изредка мелькают полушубки. Они на всякий случай захватили из дому все, что могло пригодиться на войне — отцовское охотничье ружье, берданку, финку. Почти у каждого за плечами — мешок с нехитрым снаряжением, с наскоро засунутым в него матерью куском хлеба. Мелькают перед аппаратом лица.
И вот на мгновение мелькнуло в толпе зоино лицо. Стройная тонкая фигурка сразу потерялась, заслоненная другими людьми.
И теперь мы видим все пространство двора перед зданием. Непонятно, как этот маленький дворик мог вместить все это огромное количество людей. Они стоят тесной толпой, сжатые так, что, кажется, уже некуда податься. И все же из какого-то угла двора — песня!
А из другого, покрывая общий гул, несутся слова горячей речи. Там, взгромоздившись на стол, вынесенный прямо на двор, — фигура в шинели. Перед столом толпится уже готовый к отправке отряд. Там и те, кто пришел провожать: подруги, отцы, матери.
— Помните, товарищи! — несутся над ними слова. — Постоянно помните! Вы из Москвы! Вы — комсомол Москвы! Пустъ же ваши боевые дела будут достойны высокого звания комсомольцев Москвы! За Родину! За Сталина!
И на мгновение все тонет в мощном и общем «ура».
И сразу голос со стола:
— Построиться! По четыре, становясь!
Проступает окончание надписи-
...ИЗ ЛУЧШИХ ОТБИРАЛИ ЛУЧШИХ, СОЗДАВАЛИ ИЗ НИХ ОТРЯДЫ... МНОГИЕ УХОДИЛИ В ПАРТИЗАНЫ. И ВСЕ ОНИ ПОКРЫЛИ НЕУВЯДАЕМОЙ СЛАВОЙ БОЕВОЕ ЗНАМЯ ЛЕНИНСКОГО КОМСОМОЛА.
За надписью меняется изображение. Вот уже построившийся отряд двигается колонной. Вся толпа, пропуская его, подалась влево. Несется песня:
...Уходили комсомольцы!..
Вот, не отставая, шагает рядом с молодым пареньком девчушка. Она шмыгает носом.
А вот суровое лицо старого московского пролетария, который провожает своего сына, шагающего в строю.
А вот в толпе, заполнившей двор, молодой парень. Заметив приятеля, шагающего в отряде, он отчаянно кричит.
— Что же ты, Ваня! Друг милый! Вперед меня забежал?! Без меня уходишь?!
А ему из строя кричит в ответ курносый дружок:
— А ты догоняй!
У входа в здание часовой, пропустив какое-то количество людей, заслоняет вход.
— Погодите, товарищи!
На него напирают. Возбужденные лица. Голоса:
— Чего погодите?! Москву защищать погодите?! А ну, пропускай!
Гул голосов. Часовой еле сдерживает напор. Вот чуть не проскочил у него под рукой мальчонка лет четырнадцати, в отцовской большой шапке, а в руке - чемоданчик.
- А ты, шкет, куда? — озлился на него часовой. - тоже Москву защищать?
— Я не шкет! — обиженно огрызается малый. – Я старый пионер.
Хохот
— Пускай! - кричат откуда-то сверху.
ЧАСОВОЙ ОТХОДИТ от двери. Толпа валит в дверь. И ещё раз среди других увидели мы на мгновенье Зою.
Наплыв.
76. Зайдя в дверь, за которой гvл голосов, Зоя идет через комнату к СТОЛУ. За столом склонился над бумагами человек в шинели. В глубине комнаты у окна — койка, застланная смятым одеялом. На полу —куча обмундирования. Зоя подходит к столу. Человек поднимает голову.
И Зоя видит перед собой того самого молодого секретаря, из рук которого она когда-то получила свой комсомольский билет. Только худее стало его лицо, истомленное бессонными ночами.
А он видит перед собой Зою. Вглядывается, что-то вспомнил и вдруг улыбнулся прежней мальчишеской улыбкой.
— Ага! Пришла само собой разумеется!
— Пришла! — отвечает Зоя.
Затемнение.
77. Комната Космодемьянских. Сумерки. В комнате не убрано, и повсюду следы неспокойных военных дней. За стеклами, накрест оклеенными узкими полосками бумаги, вечерняя муть. Мать сидит на диване и, низко склонившись, обвязывает край, грубой солдатской варежки. Целая куча таких же варежек лежит рядом, на диване. Щелкнул ключ в замке. Скрипнула дверь. На пороге — зоин силуэт.
— Это ты, Зоя? —спрашивает мать, не поднимая головы.
— Я, мамочка... — тихонько отвечает Зоя и проходит к вешалке. Раздеваясь, она косится на мать. Лицо ее сосредоточено. Крючок на шубке не сразу подается пальцам.
Мать работает, не поднимая усталой головы. Подходит Зоя. Поглядывая все время на мать, она опускается на диван рядом с нею. Мать привычно отодвигается, давая Зое место.
— Я уже беспокоилась. — говорит мать, тревога за тревогой... а тебя все нет...
Зоя исподлобья глядит на мать. Все так же сосредоточено ее лицо.
Мать кидает на нее взгляд.
— Постой... — с недоумением разглядывает она Зою, — ты что-то подстриглась по-новому... совсем, как мальчишка!
— Мамочка... — тихонько говорит Зоя. — Я ухожу на фронт.
Мать понимает не сразу. Все так же быстро двигаются ее пальцы. Но вот их движение замедляется.
— На фронт? — переспрашивает она.
— Да, мамуська!— твердо говорит Зоя.— В тыл, к немцам... в партизаны!
— Ой, Зойка! — вырывается у матери тихий стон. У нее становится сразу совершенно растерянное и жалкое лицо.
— И, мамочка... у меня на сборы всего три часа... — с отчаянной решимостью, как будто нырнув в холодную воду, говорит Зоя.
Неподвижно лицо матери. Она молчит. Вдруг ее глаз градом полились слезы.
Зоя, метнувшись, обняла мать.
— Мамочка, мамуська... — ласково и страстно уговаривает Зоя, покрывая поцелуями голову матери, ее глаза, лицо. — Ну, не надо... ну, не горюй, милая моя! Ну, пожалуйста... Ты же понимаешь, я не могу иначе... Все уже решено... Вспомни сама — чему ты сама меня всегда учила! Я не могу быть другой! Мамочка... милая ты моя...
Мать, глотнув воздух, сразу сдерживает слезы. Лицо ее становится спокойным, сосредоточенным, удивительно похожим на лицо дочери.
— Да... — тихо, но твердо говорит она. — Ты не можешь, быть другой...
Мать проводит рукой по глазам, вытирая слезы.
Зоя, обняв мать, молча и благодарно целует седую прядку, уже появившуюся в ее волосах.
— Спасибо, мамочка! — тихонько говорит она.
Наплыв.
78. Потрескивают дрова в печке. Отблески пламени лижут стены. Темная фигура матери на диване. Зоя у печки. Поджав под себя ноги, она сидит на полу. Перед нею вынутый из стола ящик, ворох бумаг, тетрадок, мелких вещичек —несложный девичий архив, накопившийся за короткую жизнь.
Она перебирает его, кое-что комкает и бросает в огонь, кое-что откладывает в отдельную кучку, где уже отобранные, очевидно, не подлежащие уничтожению, вещицы.
Вот она, на секунду нахмурив брови, задумалась над каким-то предметом, отложила его в эту же кучку.
Портрет Долорес, вырезанный из газеты, лег поверх других предметов. Камера медленно выхватывает предмет за предметом. Пионерский галстук и зажим, Димитров, сухой цветочек, ленточка, программа физкультурного парада, Чкалов, три улыбающиеся летчицы.
Перед нами как бы снова проходит прошлое, и мы вспоминаем его по этим крошечным обломкам.
В зонных руках какая-то бумажка. Она удивленно разглядывает ее, вертит в разные стороны, оборачивается:
— Мам! Я что-то не помню — почему это сохранилось? Ты не знаешь?
Неслышно ступая, подходит мать, склоняется над лицом дочери, вглядывается, вспоминает.
Возникает глухая, далекая музыка.
Фотоиллюстрация, вырезанная из журнала, порезанная, исчирканная карандашными каракулями — Днепрострой в лесах.
Растроганная улыбка трогает губы матери.
— Ну да, помню...—задумчиво говорит она.— Ты была совсем маленькая... а папа пришел с работы... и вы играли в волка... это было совсем недавно...
Мать умолкает. Две головы над старой картинкой. Отсвет огня.
— А теперь его взорвали... — тихо шепчет Зоя.
Мать не отрывает взгляда от картинки.
Музыка, становится явственней.
— Мы строили его для Bac... — говорит мать, - не спали ночей, отдавали последнее, радовались...
— Вы строили, а мы росли вместе с ним... Все равно мы уже не сможем жить без него...— тихонько откликается Зоя.
Нежно и бережно обняла Зоя мать. Мать положила ей голову на плечо. И так они стоят, обнявшись.
Наплыв.
79. Та же комната. Но Зоя уже ушла, и комната кажется вдруг опустевшей.
Где-то совсем близко бьют зенитки. Дрожат стекла,
А в глубине, у двери, фигура матери. Она как бы еще провожает взглядом ушедшую дочь.
Наплыв.
