58. - И я, конечно, виноват! Я это сознаю! - говорит Борис.
В пионерской комнате заседает комитет комсомола школы. Здесь комсомольцы из разных классов. В глубине за столом комсорг - молодой учитель, секретарь. У стола стоит Борис. Он смущен и поэтому старается говорить развязно.
А на первом плане сидит, отвернувшись от Бориса, Зоя. Голова у нее опущена.
— Дело было так.. — говорит Борис, не глядя в сторону Зои. — Мы с Васильевым стали строить буер...
— Буер? — удивлено переспрашивает комсорг.
— Ну да, буер... к зиме, на Химках... ну и очень увлеклись... И просто у меня нехватало на все времени... А тут еще одна старуха сказала, что ей пора в могилу, а не учиться... Ну и я... — Борис чувствует, что он запутался. - В общем все! — махнув рукой, он садится.
— Ну, что скажет групорг? — задает вопрос комсорг.
Зоя встает. Ей явно очень трудно.
— Фомин не выполнил взятых на себя обязательств... — тихо говорит она. — Кроме того, он, комсомолец, поступил нечестно... соврал! Я считаю, что ему надо дать выговор... строгий!
Зоя упрямо опускает голову.
Наплыв.
59. После комитета Зоя идет вдоль линии окон по пустынному, освещенному лишь дежурной лампочкой, коридору школы,
- Заяц, постой! — догоняет ее Борис.
Зоя останавливается.
— Я с тобой не разговариваю! Уйди! — бросает она ему через плечо.
— Но почему, Зайчик? — У Бориса очень несчастное лицо. — Я же получил выговор, теперь все в порядке!
— Пойми... — говорит Зоя. — Ты мне больше не друг! Понимаешь, не друг!
— Как не друг?!
Но Зоя не слушает его:
— Нет! Ну, как ты мог, как ты мог врать мне, глядя прямо в глаза?
Зоя чуть не плачет от обиды. Она утыкается головой в темную оконную раму.
— Заяц! — в совершенном отчаянии трогает ее плечо Борис. — Я ведь тебе не как другу соврал, а как группоргу. Это мы по комсомольской линии поссорились, а по-другому... — чорт знает какую чушь порет Борис.
— Ну, знаешь!—перебивает его возмущенно Зоя. — У меня другой линии нету!
И она, сорвавшись с места, уходит, а Борис глядит ей вслед.
— К чорту!—вдруг решительно произносит он.
Наплыв.
60. И вот Зоя подымается все по той же черной лестнице. Подмышкой у нее кипа тетрадей. У самой двери в красный уголок несколько тетрадок, выскользнув из ее рук, падают. Она нагибается, собирает их, и вдруг рядом с ней оказывается Борис. У него тоже кипа тетрадок в руках. Он бросает на Зою уничтожающий взгляд.
— Собственно, куда вы торопитесь? — задает он Зое надменный вопрос.
— Как куда? На ликбез! — поднимает голову Зоя.
Борис так странно ведет себя, что Зоя глядит на него в совершенном удивлении.
— По-моему,— надменно тянет Борис, - это не входит в ваши обязанности. Можете отправляться домой!
И Борис, войдя в дверь, захлопывает ее перед зоиным носом. Зоя, немного растерявшись стоит перед дверью. Вдруг, опустившись на ступеньки, она начинает тихонько смеяться. Откуда-то сверху прыгнул ей под ноги кот.
Наплыв.
61. За столом четыре старухи склонились над тетрадками. Пятая — молодая женщина в платочке, и, очевидно, это ее годовалое дитя восседает рядом с тетрадкой на этом же столе. Прохаживается вдоль стола Борис.
— Сынок, а сынок!—подымает голову древняя старушка,— рука у меня дрожит...
Борис склоняется к ней:
— А вы не нажимайте так, бабушка! Не нажимайте! А палочки выводите прямее.
То и дело робко поглядывая на Бориса, водит старушка карандашом по бумаге. В заскорузлых пальцах сжимает она карандаш. Ложатся на бумагу косые палочки.
Наплыв.
И вот палочки становятся прямее.
Наплыв.
И рассыпаются буквами.
Наплыв.
А буквы складываются в строчки:
«На первых строках спешу тебя порадовать, дорогой мой сынок Вася, — большое у меня счастье. Пишу это письмо я сама—твоя мать – своей рукой. А за это скажи спасибо ребятам, которые...
Наплыв.
62. — Я тебя ужасно прошу, Заяц! Давай помиримся! Я больше так не могу! Просто не могу! — горячо говорит Борис
Угол тихого московского переулка. Вдали какая-то церковка. Снежные сугробы.
Отдаленно возникает нежная ясная тема музыки. Зоя улыбается из-под шапочки Борису и молча, подает ему руку. Он порывисто сжимает ее, и так они стоят— счастливые и неловкие. И вдруг робко говорит Зоя:
— Знаешь, Боря, я давно хочу спросить тебя, - что такое буер?
— Как, ты не знаешь?! — восклицает Борис.
Наплыв.
63. По снежному простору несется снежная лодка на парусах.
Сияет зоино лицо, запорошенное вихрем снега. Мелькнуло лицо Бориса.
- Правей держи, Петька, правей! — кричит он.
— Есть правей! — отвечает петькин басок.
Вихрем сорвало шапочку с зоиной головы. Развеваются по ветру ее волосы.
Медленное затемнение.
Надпись:
БЫЛА ЕЕ СЕМНАДЦАТАЯ ВЕСНА!
64. И сквозь надпись снова проступает школьная лестница. В наплыве она наполняется движением, шумом, голосами. Спускается стайка малышей, предводительствуемых Анной Сергеевной. Они что-то поют, смешно разевая рты. А какой-то нескладный подросток, держась за край перил, кричит, подняв голову кверху:
— Колька! Геометрию выдержал?
— Нет! — отвечает ему голос сверху. — Маяк велел осенью притти!
Пошли уже старшие — юноши, девушки. Спускается Зина.
Мы только успели услышать, как сказала она Верочке:
— Прямо не верится, что до осени мы уже не увидим школы...
— Да... еще один год, а потом разлетимся в разные стороны... — ответила Верочка.
И только успели уловить верочкин ответ, как уже вступает новый голос:
— А все-таки здорово противно, что сейчас по Парижу немцы разгуливают!
Это Юра говорит Петьке. Вот они! Оба в пиджаках, при галстуках, совсем взрослые молодые люди.
— Эх, — вздыхает Петька,—сейчас бы туда Д'Артанъяна, Арамиса и Портоса! Вот дали бы они им жизни! — петькин басок замирает где-то внизу.
Наконец, в толпе юношей и девушек — Зоя. Как она похорошела! Какая девическая нежность проступила за этот год во всем ее облике!
— Зайчик,— тихонько говорит ей. Борис, — уговор в силе! Помнишь? Целый день гулять, а вечером в театр. Ты не забыла?
И Зоя согласно и радостно кивает головой:
— Нет, нет не забыла... — замирает ее голос.
Они прошли. И вот уже новые лица — юноши, девушки...
Тихая прозрачная музыка.
Наплыв.
65. Они гуляют. Старые приятели — не в первый раз рядом. И все-таки все в них полно новизной юной возмужалости: она — в доверчивой инстинктивной сдержанности девушки, она — в осторожной мягкости, с какой он идет рядом с нею, поддерживает ее руку.
Из наплыва в наплыв — пейзажи.
То мелькают их фигурки где-то на набережной Москва-реки...
То, бредут они вдоль кремлевской стены...
То видим мы их, задравшими головы на высокие краны. И под их ногами — взрыхленная земля строительной площадки Дворца Советов.
Или медленно проходят они мимо мавзолея, где спит Ленин.
Но всюду, где бы мы ни видали их в этот предзакатный час, — родная, близкая и любимая Москва ласково сопутствует им.
66. Бегущие вниз к реке ступени. Река. Контуры далеких труб электростанции.
Они у парапета. Зоя перевесилась через парапет и глядит на реку, на небо в облаках. Борис стоит, прижавшись к парапету боком.
Прозрачное и тихое ликование музыки.
А слова, с которыми Борис обращается к ней, до смешного просты и обыкновенны:
— А одну пуговицу, Заяц, я подобрал...
Зоя молчит, не оборачивается.
— А тебе так ничего и не сказал... И с тех пор я ее всегда таскаю с собой... Вот... — Борис извлекает из бокового карманчика пуговицу. = Погляди, если хочешь!
Зоя, обернувшись, поглядела на пуговицу в протянутой ладони Бориса.
— Честное слово, Зайчик, она мне приносит счастье!— снова прячет Борис пуговицу в карман.
Зоя застенчиво улыбнулась.
— Тебе, наверное, все это -смешно, — пожимает Борис плечами.
Зоя, вскинув голову, глядит в смущенные и ласковые глаза Бориса.
— Нет... мне ни чуточки не смешно! — искренне сознается она. И вдруг, словно чего-то застыдившись, порывисто отворачивается, быстро идет вдоль парапета.
На мгновение Борис застывает. У него совершенно счастливое лицо. Потом, сорвавшись с места, он бросается догонять ее.
67. Уходящая вверх линия огромной лестницы нового моста. Белые шары фонарей на мосту. Вечернее теплое небо. Зоя быстро сбегает по лестнице, останавливается над рекой. Борис догоняет ее,- забегает чуть перед ней, сбивчиво и горячо говорит:
— Слушай, Заяц! Я тебе ужасно благодарен за все, за все! И за то, что ты помогла мне с экзаменами, и за то. что дружишь со мной... Нет, я не то говорю.... Все это глупости! Дело в том, — с отчаянной решимостью восклицает он, — что мне с тобой интересно не только потому, что мы дружим... Я уже давно хочу тебе сказать...
Кажется, вот сейчас Борис скажет что-то совсем новое и окончательное. Но, поглядев в зоины немного испуганные, умоляющие глаза, он вдруг теряет всякую решимость.
— Я давно хочу тебе сказать, что... привык к тебе! — упавшим голосом неожиданно заключает он свою горячую филиппику.
И Зоя, облегченно вздохнув, ласково и благосклонно улыбается ему. Она, наверное, счастлива просто оттого, что еще могут длиться эти нежные минуты, когда все ясно без слов.
— И я к тебе привыкла! — доверчиво говорит она и присаживается на ступеньку.
Он опускается перед ней, глядит ей в лицо, и они молчат, застенчиво улыбаясь друг другу. А потом, нежно коснувшись ее руки, он тихонько спрашивает:
— Тебе сейчас хорошо?
— Очень! — отвечает она.
И снова молчат. А там, наверху, вспыхнула цепь фонарей на мосту.
— А что если всегда... вот так, как сейчас... — тихонько говорит Борис. — Может быть, это и есть счастье?
— Может быть... — задумчиво отвечает Зоя. Она погружается в тихие мысли, и Борис, умолкнув, влюбленно глядит на нее.
— Борька, ты только не смейся надо мной, - вдруг поворачивает она к нему головv, — но иногда мне кажется, что самое, самое большое счастье — это быть писателем... Ты только подумай! Все люди знают и любят тебя за что ты говоришь только правду, только само важное, только хорошее! А иногда мне кажется, что лучше всего быть учительницей... А иногда мне кажется, что все это совсем - не то... А что именно то, я так и не знаю.
- А по-моему, Заяц, — убежденно говорит Борис. – За что ты ни возьмешься, все равно у тебя все пoлучится!
Зоя, как бы очнувшись, весело и лукаво поглядела на Бориса.
- А в общем все это глупости! — вдруг встряхнула она головой и с размаху вложила свою руку в руку Бориса.
- Пойдём! – подымаясь, тянет она его за собой.
68. И снова длинная и мощная линия лестницы. Но теперь она убегает вниз. А совсем близко – стены Кремля, темные зубцы, контуры башен.
— Знаешь, мне иногда кажется, что мы живем, может быть, даже слишком безмятежно... - доносится зоин голос.
Они идут, прижавшись друг к другу, руки их переплетены.
— Вот и сейчас.— как бы пораженная какой-то мыслью, Зоя останавливается.
Кремлевские башня за ее спиной.
— Сию минуту, может быть, на Лондон падают бомбы, а мы идем в театр, говорим о будущем... Как-то совсем забываем, что уже везде, кроме нас, война и что, наверное, после войны, все будет совсем не так, как мы себе представляем... И что, конечно, и нам...
— А что тут раздумывать! — решительно перебивает ее Борис. Обняв зоины плечи, он нежно прижимает ее к себе. — Надо будет воевать, будем воевать! А что после войны будет, тоже понятно! Не можем же мы не победить?! — с горячей уверенностью восклицает он.
— Ну, конечно!!—откликается Зоя, просветлев.— Я ведь в том смысле сказала, что неизвестно, что будет с тобой, со мной... А ведь это неважно! Главное — мир обязательно изменится! Не может быть, чтобы люди, наконец, не поняли! После такой войны они не захотят жить попрежнему. Они поймут... И тогда... будущее кажется мне чем-то таким счастливым, таким светлым... — Зоя помолчала. — И как хорошо, что именно мы должны будем сделать это! —с тихой, но гордой уверенностью заключила она.
А музыка незаметно все растет и растет, и появляется отдаленно какая-то очень знакомая тема.
Спасская башня. В сумерках тонет циферблат. Тили-бом, тили-бом!..
Зои и Борис прислушиваются к бою часов.
— Зойка! Спектакль-то давно уж начался!— испуганно вскрикивает Борис.
— Бежим! — хватает его Зоя за руку.
И теперь только контуры Кремля. Башни. Стены и глубокое небо. Все торжественнее голос музыки.
Наплыв.
