Александр Щербаков
СЫН КОММУНИСТОВ

Анатолий Левков, подпольщик из Минска

   Он не поднял руки вверх, когда ему крикнули "Хальт!", хотя видел, что врагов много и ему от них не уйти. Он стал отстреливаться хладнокровно и яростно. Гитлеровцы убедились, что так его не взять, и пустили в ход оружие. Когда он упал с пробитой грудью, его схватили и привезли в госпиталь войск СС, поместили в отдельную палату и у двери поставили часового.
   Судя по всему, они намеревались вылечить пленника. А он, по словам врача, работавшего в то время в госпитале, не хотел лечиться, отворачивался от лекарств, срывал бинты. Потеряв, видимо, надежду осуществить свой замысел, фашисты увели его куда-то. Больше его никто не видел. Как кончилась его жизнь, до сих пор узнать не удалось. Можно, однако, не сомневаться, что умер он так же, как и прожил свои двадцать лет, - гордо и честно, не предав и не осквернив того, во что свято верил и ради чего без колебаний пошел на смерть.
   Жизнь не баловала Толю Левкова. В раннем детстве подкралась страшная болезнь - туберкулез позвоночника. Три года мальчик был закован в гипсовый корсет. Лишь старания врачей, бессонные ночи матери и подвижничество бабушки поставили его на ноги. Казалось, теперь семья вправе рассчитывать на счастье. Увы! Тридцать седьмой год принес новую беду: арестовали Толиного отца, секретаря ЦИК БССР, партизана и подпольщика времен гражданской войны Максима Архиповича Левкова. И тут же, следом, - мать, Нину Владимировну, тоже коммуниста с двадцатых годов, научного сотрудника Института истории партии при ЦК КПБ. Толя остался с бабушкой Марией Митрофановиой и десятилетней сестренкой Дорой...
   Но запас его духовных сил не истощался, питаемый негаснущей верой в то, что обвинение родителей ложно. Об этом и написал незадолго до войны в Москву. Написал рассудительно и сдержанно. Оттуда не запросили подтверждения доброй репутации семьи. Это подтвердила война - самая точная и бескомпромиссная проверка человеческих качеств. И Анатолий не уронил прежней репутации фамилии Левковых.
   Захвачен немцами Минск...
   Трудно сразу осмыслить происходящее: слишком нереальными казались чужая речь на улицах, леденящие душу приказы на заборах и стенах домов, красноармейцы под конвоем чужих солдат...
   Что же дальше? Ответ искали все. Потрясенные стремительным продвижением германской армии, некоторые склонялись поверить, что Советская власть кончилась, и задавали себе вопрос: а как строить жизнь теперь, при новой власти? Ждать? Приспосабливаться? И если ждать, то долго ли? Если приспосабливаться, то откровенно или не очень, чтоб оставить хоть крохотную лазейку назад, коли вернутся большевики?
   Среди начавших приспосабливаться незамедлительно и откровенно лучше всех себя чувствовали те, кто мог показать какие-нибудь "раны", полученные при Советской власти. "Обиженных" этой властью оккупанты охотно замечали и демонстративно раздавали им самые хлебные и самые перспективные, на их взгляд, места в тех учреждениях, которые открывали, и на тех предприятиях, которые предполагали пустить. У Толи Левкова была рана. Причем незажившая, кровоточащая. Скажи он об этом, и... Но он молчал. Молчал потому, что мать и отец никогда не учили его протягивать руку врагу, никогда не выражали сомнения в правильности того строя, за который воевали и которому служили. Толя безоговорочно примкнул к тем людям, у кого ответ на вопрос "Что делать дальше?" заключался в одном слове: "Бороться!" Счастлив человек, перед чьими глазами всегда образец для подражания, которому есть с кого делать жизнь. Толя Левков в этом отношении был по-настоящему счастлив: мать и отец до конца оставались для него примером во всем. И в тяжелые минуты он всегда мысленно советовался с ними, спрашивал: "А как поступили бы сейчас вы?" И, предположив "как", он принимал собственное решение.
   Продолжением такого счастья стали для него встречи с людьми из подполья. У Ватика и Кости (под такими кличками жили в подполье Вячеслав Никифоров и Константин Хмелевский) Анатолий учился искусству борьбы и логике тех сложнейших человеческих отношений, что складывались в невероятно трудную пору испытания умов, сердец, характеров, чувств.
   Судьба подпольщика свела Толю еще с одним удивительным человеком - с Марией Петровной Евдокимовой, женой командира-пограничника. Она не стреляла в фашистов, не осуществляла диверсии, не организовывала побегов заключенных. Но роль ее в подполье была неоценимой. Ее дом служил не только явочной квартирой. Скрывающегося от гестаповцев здесь ждало надежное убежище, бесприютного бойца - пища и пристанище, раненого - чистая повязка и отдых. Один из беглых военнопленных сказал как-то: "Каждый из нас посчитал бы за счастье быть ее сыном". И она принимала их, суровых и в то же время истосковавшихся по материнской ласке, в сыновья, а двух своих - тринадцатилетнего Бориса и пятнадцатилетнего Гвидо - отдала подполью, отдала навсегда.
   Образцом бесстрашия был для Толи Жан. Бывший командир Красной Армии Иван Кабушкин отличался безумной храбростью. Одно его имя наводило на фашистов ужас. Его знал, пожалуй, весь сражавшийся Минск...
   Кличка Толик-маленький не помешала Левкову взяться сразу за большие дела. Он выводил из гитлеровских лагерей наших командиров и красноармейцев, помогал переправлять по адресам подпольного центра оружие, ходил связным в партизанские отряды. Иногда его брал на задание Жан. Это считалось высшей оценкой деятельности молодого подпольщика.
   Потому что Жан выполнял самые важные и самые рискованные задания. Он предпочитал "работать" в одиночку. А если уж с кем-нибудь - то со смелейшим из смелых, с надежнейшим из надежных.
   ...Однажды они ушли в город вдвоем: рослый, стройный Жан и невысокий, сутуловатый Толик. Ушли с поручением - уничтожить крупного фашиста, недавно появившегося в Белоруссии.
   Гитлеровец жил в одном из уцелевших домов в центре города. Каждый день с истинно немецкой пунктуальностью он совершал прогулки. Ходил б~з охраны, видимо уверенный, что тут, где полно своих солдат и холуев-полицейских, никто не посмеет поднять на него руку.
   Жан долго наблюдал за ним из развалин. Он учел абсолютно все - расстояние, на которое немец удалялся от дома, ритм его шагов, расположение домов и перекрестков, откуда могла появиться опасность для Жана и его помощников. А когда все окончательно продумал и взвесил, позвал с собой Толю: "Ты мне сегодня нужен, пойдем". Они пошли рядом. А шагах в двадцати позади Гвидо наблюдал за "тылом".
   Перед наступлением сумерек зондерфюрер, как обычно, отправился на прогулку. Обратно он не вернулся...
   Жан и Толик торжествовали. Золотая пластинка на рукоятке пистолета, вынутого из кобуры убитого, свидетельствовала, что оружие подарено самим фюрером.
   ...Июньским вечером сорок второго года в тихом, неприметном с улицы домике подпольщицы Александры Константиновны Янулис собрался небольшой совет. Обсуждали самое неотложное. В том числе дело Ивана Ивановича. Человек этот назвался майором Красной Армии. Он связывался с людьми, желавшими уйти в партизаны (а таких в городе находилось очень много), и предлагал свою помощь. Назначив место сбора, в условленный час он подъезжал на "Скорой помощи", сажал туда собравшихся и привозил во двор минской тюрьмы.
   - Кому поручим? - спросил Жан. И тут же сам предложил: - Есть на примете два добрых хлопца. Спят и видят себя в партизанах. Между прочим, Иван Иванович им тоже посулил отправку в партизанский отряд. Парни на седьмом небе. Так вот, пусть спустятся на землю, совершат суд над продажной сволочью. А мы тогда поможем им осуществить мечту - откомандируем в отряд.
   Одним из этих двух хлопцев был Толик-малень- кий. И вот вместе с Леонардом Лихтаровичем (второй хлопец, о котором говорил Жан) он назначил Ивану Ивановичу встречу на немецком кладбище. В назначенный день, задолго до условленного часа, ребята пришли туда: хотели проследить, не приведет ли "майор" с собой немцев или полицаев. Однако тот, видно ничего не подозревая, пришел один.
   Когда встретились, объяснили: позвали, дескать, чтобы передать перед уходом в отряд бланки немецких пропусков, чистые паспорта, печать комендатуры...
   - Правильно соображаете... Давайте...
   Они еще раз огляделись: какие-то женщины сидели неподалеку на лавочке. Рядом по дорожке гулял старик. Опасно...
   - Все спрятано тут поблизости, в развалинах костела, - нашелся Толик. - Там надежный подвал.
   - Сюда нести не рискнули, - в тон ему проговорил Леонард.
   Старый костел стоял в глубине двора, который выходил на главную улицу города. Поднимать шум тут тоже было небезопасно. Ивана Ивановича повели в подвал. Леонард впереди, Анатолий сзади. Ступенька, другая, третья...
   Провокатор вдруг остановился. Наверное, заподозрил неладное. Метнулся обратно. Попытался сбить Толика с ног. Но помешал Леонард, навалился сзади, придавил сильными руками к стене. Толя достал пистолет...
   Вечером они доложили: задание выполнено, приговор подпольного центра приведен в исполнение.
   Потом было много операций, вылазок, рейдов. Отряд действовал в горячей зоне - в районе Барановичей - Лиды - Ивенца - Дзержинска - Ивья. Делали все, что входило в круг партизанских обязанностей: подрывали эшелоны, жгли склады с боеприпасами, военным имуществом, продовольствием, громили вражеские гарнизоны...
   Анатолий прошел через все. Но основной его обязанностью были вылазки в Минск на связь с под- польем.
   Одевшись в поношенный домотканый кожушок, завернув в немецкую газету что-нибудь из крестьянской еды, он отправлялся в город "проведать больную тетку". Останавливался обычно у Марии Петров,.ы.
   ...В тот день он пришел в Минск утром, отшагав больше сотни километров.
   На следующий после Толиного прихода день подпольщик Бабенко, бывший армейский политрук, пронес одну из мин, переданных ему Левковым, на немецкий нефтесклад. Мина взорвалась, оккупанты лишились четырехсот тысяч литров авиационного бензина, четырех вагонов, груженных бочками с машинным маслом, ста пятидесяти бочек керосина и автомашины.
   Вторую мину Толя определил сам. С повязкой "Служащий немецких железных дорог" он с деловым видом прошел по перрону. Задержался на мгновение у воинского эшелона и тут же исчез. Мина сработала...
   Выполнив задание, Толя собирался покинуть Минск. В деревне Медвежино его ждали товарищи с подводой. По пути к ним он завернул на конспиративную квартиру на улице Льва Толстого. Там его встретила засада. Там и принял он свой последний бой. Когда враги поняли, что такие люди руки вверх не поднимают, не бросают оружие, восемь пуль пробило его грудь.
   Так погиб Анатолий Левков, сын коммунистов.